На чтение: ≈ 10 мин.“Граждане! Сегодня рушится тысячелетнее “Прежде”. Сегодня пересматривается миров основа. Сегодня до последней пуговицы в одежде жизнь переделаем снова”.
Маяковского сегодня лучше не трогать. Потому что все про него понятно. Что ни скажешь о поэте, как ни оценишь, ощущение такое, будто не выражено главное, самое существенное.
Откроем несколько стихов поэта и прочтем их так, как читают совершенно неизвестного рифмотворца. Вот перед нами “Ода революции”. Лирический герой воспевает революцию. Она для него благословенная: “Тебе обывательское, о, будь ты проклята трижды! – и мое, поэтово – о, четырежды славься, благословенная!”
Маяковский, как и большинство поэтов того времени, принял революцию, жил ожиданием ее. Через три недели после октябрьского переворота, 17 ноября 1917 года, состоялось заседание Временного комитета уполномоченных Союза деятелей искусств. В протоколе этого совещания выделяется запись: “Маяковский: “Нужно приветствовать новую власть и войти с нею в контакт”. В автобиографии Владимир Владимирович запишет: “Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось”.
Маяковский развивает большую деятельность. Участвует в собраниях работников искусств, организует издательства “Ассоциация социалистического искусства” и “Искусство молодых”. Составляет “Ржаное поле”, один из первых литературно-художественных сборников, вышедших после 1917 года. Работает в отделе изобразительных искусств Наркомпроса редактором его органа – газеты “Искусство коммуны”. Постоянно выступает с чтением стихов перед рабочими, солдатами, матросами.
А каково было отношение творческой интеллигенции к революции? Алексей Ремизов в книге “Взвихренная Русь” так описывает свое душевное состояние: “Тогда (в феврале) была легкость и тревога – рушилась вековая стена. А теперь – даже весело: что-то из всего из этого выйдет? И надолго ли хватит? Смешение тьмы, дикости и самых ярких пожеланий”.
В дневниках Зинаиды Гиппиус найдем: “Бедная Россия. Да опомнись же!” (22 февраля 1917 г.). “Бедная земля моя. Очнись.” (23 февраля 1917 г.)
“Неужели – поздно?” (4 сентября 1917 г.)
“Несчастный народ, бедные мои дикари…” (10 октября 1917 г.)
(“Под созвездием топора” Москва, Советская Россия, 1991 г.)
Прекрасный русский писатель Леонид Андреев в письме к В. Вересаеву написал: “Если революция, то это будет нечто умопомрачительно радостное, великое, небывалое, не только новая Россия, но новая земля!”
Интересны будут и воспоминания Ивана Бунина из “Окаянных дней”.
“Каин России, с радостно-безумным остервенением бросивший за тридцать сребреников всю свою душу под ноги дьявола, восторжествовал полностью. Москва, целую неделю защищаемая горстью юнкеров, целую неделю горевшая и сотрясавшаяся от канонады, сдалась, смирилась… Какая-то паскудная старушонка с яростно-зелеными глазами и надутыми на шее жилами стояла и кричала на всю улицу:
– Товарищи, любезные! Бейте их, казните их, топите их!
Я постоял, поглядел – и побрел домой. А ночью, оставшись один, будучи от природы весьма не склонен к слезам, наконец заплакал и плакал такими страшными и обильными слезами, которых я даже и представить себе не мог”.
Замечательный русский художник Юрий Анненков в цикле трагедий “Дневник моих встреч” (Москва, Художественная литература, 1991) писал:
“Наивно… мы поверили, как мне уже приходилось писать об этом, что революция социальная совпадает с революцией в искусстве. Мы поверили, что наша борьба за новые формы будет поддержана революцией социальной. Подлинные “вкусы”, подлинные намерения и планы Ленина не были нам известны. Вот почему в 1917 году, когда прежний режим был свергнут, Маяковский кричал в поэме “Революция”: “Граждане! Сегодня рушится тысячелетнее “Прежде”.
Маяковский был счастлив. Мы все были вдохновлены, так как многие стороны тысячелетнего “Прежде” представлялись нам отжившими и обреченными на исчезновение. Мы мечтали о новых формах в искусстве. Идеи Интернационала воодушевляли нас. Война, то есть массовое убийство, прекратится. Мы, художники, поэты, артисты всех видов искусства, протягивали руки нашим товарищам всего мира. Мы стремились слить наши искания”.
– Ты с ума сошел! – говорил поэт Анненкову в 1919 году. – Сегодня ты еще не в партии? Черт знает что! Партия – это ленинский танк, на котором мы перегоним будущее!
В стихотворении “Приказ по армии искусства” Маяковский призывает на баррикады “сердец и душ”:
На улицы, футуристы,
барабанщики и поэты!
Ведь “только тот коммунист истый, кто мосты к отступлению сжег”.
Если песнь не громит вокзала,
то к чему переменный ток?
И самое главное назначение поэзии:
Книгой времени
тысячелистой
революции дни не воспеты.
Конечно, каждый из сторонников революции хотел видеть и видел в ней нечто свое, наиболее близкое и соответствующее. А что увидел Маяковский? К чему призывал? Перед нами стихотворение “Радоваться рано” (1918). В нем чувствуется какое-то истребительное неистовство: призыв к уничтожению людей, художественных ценностей: Белогвардейца найдете – и к стенке. А Рафаэля забыли? Забыли Растрелли вы?.. А почему не атакован Пушкин?
Вспомним вновь Юрия Анненкова: “Однако марксистско-ленинский Интернационал оказался совсем другой вещью: это был Интернационал агрессивный, “империалистический”. Мечтания нашей юности были обмануты. Мы почувствовали и поняли это довольно скоро, благодаря бездарным лозунгам и административно-полицейским мерам, выдвинутым ленинскими “вождями”, а также убедившись в неприемлемости, в недопустимости диктаторского духа коммунистической партии”.
А вот Владимир Владимирович в это же время пишет “Левый марш”:
Тише, ораторы!
Ваше
слово,
товарищ маузер.
Что это? Призыв к насилию? А кто первым развязал террор? В 1919 году, когда из двух с половиной миллионов жителей Петрограда в результате расстрелов и голода осталось 900 тысяч человек, нарком по военным делам, председатель Реввоенсовета республики Лев Троцкий в одной из речей издевательски говорил: “Мы достигли такой власти, что если бы завтра декретом мы приказали всему мужскому населению Петрограда явиться на Марсово поле и получить по 25 ударов розгами, то 75 процентов явились бы и стали в хвост, а остальные запаслись медицинскими справками, освобождающими от телесного наказания”.
Поэт действительно получал большие гонорары и в каком-то смысле был советским барином: имел возможность отдыхать в лучших домах отдыха, разрешено ему было беспрепятственно выезжать за границу, купил одним из первых автомобиль.
Но никакая плата, полученная Маяковским, не может быть сравнима с тем, что он сделал для советской страны. Благодаря поэту советская республика обрела свой голос, дар речи.
Анна Ахматова считала, что “Маяковский был, конечно, гением, не великим поэтом, а великим литературным новатором, террористом, подкладывающим бомбы под старинные строения. Он был крупной фигурой, у которого темперамент был больше таланта. Он хотел все разрушить, все взорвать… Маяковский кричал во весь голос, потому что для него это было естественным, он не мог иначе…”
Конечно, ни за деньги, ни за другие какие-либо выгоды, ни тем более по принуждению нельзя было добиться такого поэтического мастерства, граничащего с гениальностью. Для Маяковского воспевание революции, советского времени стало единственным способом жизни.
Был ли искренен Маяковский? Вопрос очень сложный. Он был поэт – певец советского времени – и этим все сказано.
Александр ИКОННИКОВ,
учитель русского языка и литературы
Орел
Выбор читателей
Комментарии