На чтение: ≈ 19 мин.Эти строки поэтессы Татьяны Фесенко мог бы сказать каждый литератор, волей судьбы или своего выбора оказавшийся вдали от Родины. Целых три «волны» унесли от нас на долгие годы забвения замечательных поэтов, писателей, философов, критиков, художников… Они жили в Америке, Германии, Китае, Польше, Турции, Франции, Югославии. Издавали журналы, печатали свои книги, организовывали литературные кружки и салоны… и тосковали по Родине. «Первая волна» унесла тех, кто эмигрировал в течение гражданской войны. «Вторая» накрыла в 40-е годы. «Третья» пришла после 1970-го.
Слушай, город мой, жадно -Этот голос так свеж!Скоро жизнь беспощадноУведет за рубеж.Но в скитаньях далеких, -На ветру и в тепле, -Вспыхнут русские строкиНа нерусском столе.
Сама Татьяна Павловна Фесенко во время Великой Отечественной войны оказалась на территории Германии. В 1950-м выехала в США. Работала в вашингтонской Библиотеке Конгресса. Писала стихи. Ее книги изданы в Нью-Йорке, Вашингтоне, Париже и Буэнос-Айресе.
Строфа, с которой мы начали разговор, взята из стихотворения Татьяны Фесенко «Догадались не сразу…», посвященного поэту Ивану Елагину. О нем и пойдет речь.
Вот таким Елагин предстает в произведении поэтессы:
Вижу прежнего сразу:
Он, как все мы – худой;
Небольшой, темноглазый
И совсем молодой.
(«Догадались не сразу…»)
«Иван Елагин» – литературный псевдоним поэта и переводчика Ивана Венедиктовича Матвеева, родившегося 1 декабря 1918 года во Владивостоке. Литературным творчеством в семье занимались все. Дед, Николай Петрович, писал стихи, занимался журналистикой, был известным историком Владивостока. Отец, Венедикт Николаевич, взявший псевдоним Венедикт Март, увлекался футуризмом, выпустил 14 сборников стихов и несколько книг прозы. Братья Венедикта, Николай и Гавриил, тоже посвящали свободное время поэтическому творчеству. Семья Матвеевых после 1918 года уехала, правда, ненадолго, в город Харбин, находящийся на северо-востоке Китая, на реке Сунгари, и ставший одним из центров русской эмиграции после Октябрьской революции. Затем вернулась в советскую Россию, где ее ждали тяжелые испытания. Сначала семью Матвеевых выслали из Подмосковья в Саратов, позже им удалось перебраться в Киев. Отца Ивана Елагина дважды арестовывали, после второго ареста он сгинул в сталинских концлагерях. Сам поэт в 1980 году в интервью Джону Глэду скажет: «Мой отец – поэт-футурист, дальневосточник, Венедикт Март. Но литературная деятельность отца то и дело прерывалась арестами: в 1928 году он был арестован и выслан в Саратов на три года. А в 1938 году он был снова арестован и погиб». (Джон Глэд «Беседы в изгнании». Москва, «Книжная палата», 1991 г., с. 62).
Страшные годы репрессий не щадили никого, унося честных, благородных людей в небытие. И лишь в памяти родных продолжали жить безвинно погибшие. Иван Елагин через все свои книги стихов, через всю свою жизнь пронес память об отце, прекрасном поэте, погибшем в расцвете сил:
Ночь. За папиросой папироса,
Пепельница дыбится, как еж.
Может быть, с последнего допроса
Под стеной последнею встаешь?
… … …
Сколько раз я звал тебя на помощь, –
Подойди, согрей своим плечом.
Может быть, меня уже не помнишь?
Мертвые не помнят ни о чем.
Нас судьба ударила наотмашь,
Нас с тобою сбила с ног судьба!
(«Звезды»)
А вот стихотворение «Передача», где рассказывается о том, как целых три дня потратил лирический герой на то, чтобы передать отцу в тюрьму передачу. Но, увы, все тщетно:
И стоит за окном
Небожитель.
Гимнастерка на нем
(Или китель).
Только даром три дня
Я потрачу.
Не возьмет у меня
Передачу.
Выйду. Лампы во мгле
У вокзала.
Жил отец на земле –
И не стало.
(«Передача»)
По одним данным, Венедикт Март был расстрелян НКВД в 1937 году, по другим – в 1938-м. Прошли годы. Время расставило все по своим местам. Были и жертвы, были и палачи, были и безвинно репрессированные, были и те, кто считал себя честно выполнявшим свой долг перед государством.
Как-то великая поэтесса Анна Андреевна Ахматова, у которой сын Лев Гумилев долгие годы томился в лагерях и ссылках, спросила: «Что будет, если половина населения, что сажала, встретится с другой половиной, которая сидела?» Вопрос, казалось бы, наитруднейший, на него однозначно не ответишь. Но это где-нибудь в другой стране. А у нас, в России, ничего особенного и не произошло. Такие встречи состоялись, а вот покаяния так и не наступило. И те, кто отбывал сроки, стали так же бояться тех, кто допрашивал, пытал, отправлял в лагеря, расстреливал. В стихотворении «Амнистия» Елагин пишет:
Еще жив человек,
Расстрелявший отца моего
Летом в Киеве, в тридцать восьмом.
Вероятно, на пенсию вышел.
Живет на покое
И дело привычное бросил.
(«Амнистия»)
Ну а если его уже нет в живых, продолжает размышлять лирический герой, может, жив тот, кто скручивал проволокою перед расстрелом руки отца, или жив тот, кто его пытал, или конвоир, выводивший на расстрел. Все они теперь на заслуженном отдыхе, и не гложет их совесть, ведь они выполняли свой долг, боролись с врагами народа. Они заслужили себе спокойную старость. Но самое главное, и это, пожалуй, блестящий ответ на ахматовский вопрос:
Если б я захотел,
Я на родину мог бы вернуться.
Я слышал,
Что все эти люди
Простили меня.
Так чья же это амнистия? Кого освободили от наказания? Тех, кто уничтожал безвинных людей и родственников казненных? Вот он, ответ на вопрос: никакого покаяния так и не произошло, это они, палачи, простили своих жертв и их родственников.
Не только гибель отца, но еще много других страданий выпало на долю замечательного поэта Ивана Елагина. Он вместе со своей супругой Ольгой Анстей пережил два страшных года в оккупированном гитлеровцами Киеве, а затем был угнан в Германию. После войны оказался на территории, которая была занята англо-американскими войсками, в лагере для перемещенных лиц по Мюнхеном. Здесь, в Мюнхене, были изданы две книги его стихов. Справедливо полагая, что после освобождения его, как побывавшего в плену, ждет в советской России уже сталинский концлагерь, Елагин решает остаться за границей:
Корпуса бетонные –
Кто ж внутри содержится?
А перемещенные
Беженцы-отверженцы…
Нечисть эмведистская,
Точно псы легавые,
По Европе рыская,
Налетят с облавою!
Чтоб избегнуть жребия
Этого проклятого, –
Вру, что жил я в Сербии
До тридцать девятого.
(«Беженская поэма»)
В 1950 году поэт перебрался вместе с женой и дочерью на постоянное место жительства в США. Здесь поначалу тоже было не сладко. Чтобы прокормить близких, Елагин мыл полы в ресторане, работал в стекольной мастерской, затем стал сотрудником нью-йоркской газеты «Новое русское слово». В 1953 году ему удается издать почти все написанные к тому времени стихотворения. Одновременно с работой в газете он учится в Колумбийском и Нью-Йоркском университетах. В 1970 году в последнем из них ему была присвоена степень доктора филологии. В течение долгого времени Иван Елагин преподавал русскую литературу в Питсбургском университете.
В 1981 году поэт, отвечая на анкету для энциклопедии современной русской и советской литературы, издававшейся в американском штате Айова, выделяет основные так называемые узлы своего поэтического творчества. На первое место Елагин ставит гражданственность, а потом уже беженскую тему, тему ахматовского реквиема, тему ужаса перед машинной цивилизацией и другие.
Именно гражданская тема, гражданское звучание лирики, гражданственность важны для поэта. В стихотворении «Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой…» поэт пишет:
Я родился под красно-зловещей звездой государства!
Я родился под острым присмотром начальственных глаз.
Я родился под стук озабоченно-скучной печати.
По России катился бессмертного яблочка пляс,
А в такие эпохи рождаются люди некстати.
Я родился при шелесте справок, анкет, паспортов,
В громыхании митингов, съездов, авралов и слетов,
Я родился под гулкий обвал мировых катастроф,
Когда сходит со сцены культура, свое отработав.
(«Ты сказал мне, что я под счастливой родился звездой…»)
Начало ХХ века порождало ощущение грядущих перемен. Октябрьский переворот 1917 года навеял какие-то новые утопические иллюзии в сознании многих людей. Все должно измениться к лучшему. Наступит рай на Земле. Но не все обольщались на этот счет, понимая, что не удастся загнать жителей нового государства под единое счастливое «равенство и братство». Кстати, поэты в большинстве своем приняли революцию, начав слагать ей поэмы и оды. А вот многие прозаики, люди с более «холодной», «трезвой», не «поэтической» душой, переворот отвергли. Поэт Елагин не приветствует социальные потрясения, произошедшие в России.
Всего несколькими словами ему удается показать суть нового, советского бюрократического государства: справки, анкеты, паспорта, митинги, съезды, авралы и слеты. Вот она, советская Россия, со своею красно-зловещей звездой.
Когда-то Владимир Маяковский, еще революцией не «мобилизованный» и не «призванный», вопрошал:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают –
значит – это кому-нибудь нужно?
Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
(«Послушайте!»)
Этот же вопрос интересует и лирического героя стихотворения Ивана Елагина:
Кто ответит, зачем эти звезды на небо всходили?
Действительно, нужны ли они, красно-зловещие звезды? Конечно, нет, ведь «по вселенной куда-то плывет серебристая пыль, и какое ей дело до нас – человеческой пыли». Такие социальные потрясения ломают все и вся, превращая людей в ничто, в пылинки.
Елагин достаточно краток. Всего одно предложение:
И перед нашими взорами возникает роман Евгения Замятина «Мы». Помните? Все герои здесь обязаны жить в Едином Государстве по законам Часовой Скрижали. Спать и вставать они должны в одно и то же время. Вместо имен у них нумера. Гулять они выходят по четыре нумера в ряд. Даже любят строго по расписанию. Все сочинения (трактаты, поэмы, манифесты, оды) нумера должны посвящать красоте и величию Единого Государства. А что делать тем, кто способен мыслить по-другому, имеет фантазию? Для них придумано «последнее открытие Государственной науки: центр фантазии – жалкий мозговой узелок в области Варолиева моста. Трехкратное прижигание этого узелка Х – лучами – и вы излечены от фантазии – навсегда. Вы – совершенны, вы – машиноравны, путь к стопроцентному счастью – свободен».
Бездушная машина Единого Государства способна подавить все и вся. Восстание против Единого Государства жестоко подавляется. Евгений Замятин написал роман-предостережение, да, пожалуй, и роман – предвидение.
«Острый присмотр начальственных глаз» никому не дает и никогда не даст покоя.
Елагин лаконичен, но за этой краткостью вырисовывается страшная картина.
И вот он совершенно один, лирический герой:
Я еще уцелел, еще жизнь мою праздную я
И стою на холодном ветру мирового вокзала…
Наверное, это счастье – уцелеть во время таких социальных потрясений и страшных войн, когда «целые страны сметало с пути» («Памяти Сергея Бонгарта»). Ведь даже «знает береза: настала пора
Для берез и поэтов – пора топора.
Словно знает береза, что жребий наш черен
От того, что обоих нас рубят под корень.
От того, что в каминах пылают дрова,
От того, что на минах взрывают слова».
(«Я стою под березой двадцатого века»)
Одной из самых важных тем в творчестве Ивана Елагина можно выделить тему России. Хотя поэт и пишет:
Мне незнакома горечь ностальгии.
Мне нравится чужая сторона.
Из всей – давно оставленной – России
Мне не хватает русского окна.
Оно мне вспоминается доныне,
Когда в душе становится темно –
Окно с большим крестом посередине,
Вечернее горящее окно.
(«Мне незнакома горечь ностальгии»)
Тем не менее даже здесь, в этих строках, мы чувствуем авторскую любовь к Родине с ее живописными, красочными пейзажами, видными через окно, с ее набожностью и патриархальностью, чистотой и совестливостью. Это русское окно как символ всего того, что так украшает все родное, тебя окружающее или окружавшее.
И разве можно забыть,
«Как русские сосны качают верхи,
Как русские мальчики спорят о Боге,
Рисуют пейзажи, слагают стихи».
«Настоящий художник, – считал Иван Елагин, – должен прежде всего быть национальным. А уж потом может стать мировым. Надо сначала сделать вклад в свою культуру, и тогда, если ты талантлив, у тебя есть возможность войти в мировую культуру». (Из интервью Джону Глэду)
Стихотворения замечательного русского поэта при жизни печатались в Германии и США. Сегодня они доступны и российским читателям. Сбылась мечта Ивана Венедиктовича Елагина:
Пускай сегодня я не в счет,
Но завтра, может статься,
Что и Россия зачерпнет
От моего богатства.
Пойдут стихи мои, звеня,
По Невскому, по Сретенке,
Вы повстречаете меня,
Читатели-наследники.
(«Завещание»)
Ушел из жизни поэт 8 февраля 1987 года. Одним из последних было его пожелание опубликовать прощальное стихотворение для всех нас, его читателей:
Здесь чудо все: и люди, и земля,
И звездное шуршание мгновений.
И чудом только смерть назвать нельзя –
Нет в мире ничего обыкновенней.
(«Здесь чудо все…»)
Даже в последнем своем стихотворении поэт остался гражданином. Не страны, а мира в целом, гражданином Вселенной.
«…как всегда бывает, если есть какая-то сила, стоящая на страже подлинности, то настоящее не пропадет. И я думаю, что если что и было создано в русле определенной культуры и не противоречило этому руслу, не в смысле политическом, не дай Бог, нет, а в смысле подлинно народном, то это в свое время вольется и соединится с общей культурой. Бунин ведь умер в эмиграции, но вошел в русло русской культуры. И я думаю, что подлинная поэзия найдет свое место». (Из интервью Джону Глэду)
Поэзия Ивана Елагина тоже нашла свое место, потому что она подлинная, настоящая.
Александр ИКОННИКОВ, учитель русского языка и литературы, Орел
(«»)
Выбор читателей
Комментарии