Гость “УГ”

Гость “УГ”

– Нынешняя ситуация, нынешний режим подтолкнули меня к этому. Впервые я баллотировался в депутаты – в Верховный Совет СССР, по журналистским спискам. Тогда не прошел, впрочем, не особо и стремился. В октябре 93-го года, когда расстреляли Верховный Совет и закрыли “Правду”, я на своей шкуре убедился, что такое государственный произвол. Вспомните, вначале запретили газету только на срок чрезвычайного положения. Потом поставили ультиматум – изгнать Селезнева. Наше обращение в суд никто не рассматривал. 13 октября Комитет по печати прислал приказ о моем отстранении от должности. Это было грубым вмешательством в дела независимой газеты, ибо меня редактором никто не назначал, меня избрал коллектив. Именно тогда я и понял, что произволу надо противостоять, кого бы он ни касался – левых газет, правых газет. Власти должны строго соблюдать “Закон о печати”, а не действовать по коньюнктурным политическим соображениям. 27 октября я ушел из “Правды”, а на следующий день в издательство поступила телеграмма из министерства, что газету можно выпускать. Вот тогда я и согласился идти по списку Компартии Российской Федерации, и в декабре меня избрали. Естественно, что записался в Комитет по информационной политике и связи. Надеялся, что через законодательное собрание можно обезопасить средства массовой информации. Нам многое удалось сделать в этом комитете. Почти два года шла борьба за закон о поддержке средств массовой информации, и вот он наконец принят. Мы добились того, что Госкомпечати прекратил выплачивать из государственного кармана дотации “любимчикам”. Хотя какие-то средства на печать государство все-таки должно выделять – на учебную литературу, на детскую, на издания для слепых, одним словом, на те вещи, которые ни одна коммерческая организация просто так выпускать не будет.

– Не кажется ли вам, что должность спикера…

– Извините, я не люблю это слово. Предпочитаю “председатель”.

– … председателя Госдумы надпартийна? Как вы собираетесь сочетать членство в партии и свою новую роль?

– Вы знаете, что я еще и секретарь ЦК Компартии. Ближайший пленум решит: освободить меня от этих обязанностей или нет. Но думаю, что никто всерьез возражать не станет. Все понимают, что меня просто физически не хватит на две должности. Я ничем не умею заниматься формально. Да и не нужно давать лишнего повода для нападок, мол, председатель Думы – секретарь ЦК. В партии я остаюсь – это однозначно. Я не хочу повторить судьбу Ивана Петровича Рыбкина, который постоянно пытался подчеркивать свою надпартийность, а в результате оказался нигде. Все его рассуждения о левоцентризме, правоцентризме нам сразу казались пустыми. В накаленном политизированном обществе сильного центра быть не может. Выборы подтвердили, что Иван Петрович никакой не центрист, а выдвинут правым крылом – проправительственным блоком “Наш дом – Россия”. Мне кажется, что центризм как политическое явление в России пока не приживется.

– Придется ли вам теперь часто идти на компромиссы, соглашаться с большинством?

– Да. У Компартии в Думе нет большинства. Тех, кто поддерживает нашу фракцию, не более 35 процентов. Поэтому нужно будет постоянно согласовывать свои действия как с “левой” частью зала, так и с “правой”. Я убежден, что без компромиссов мало что получится.

– Готовы ли вы все время чувствовать себя под пристальным контролем, быть под своеобразным “колпаком”? 450 депутатов, журналисты, охрана…

– Наверное, самое сложное третье. Потому что я никогда не был охраняемым лицом в государстве. Я привык жить свободно, и меня вполне устраивало так называемое “беспривязное содержание”. Я сам решал куда мне ехать, с кем встречаться. Самое тяжелое будет – новая организация всей жизни. Конечно же, будут подлавливать и журналисты, и политические оппоненты. Это бесспорно. И, конечно же, я буду ошибаться, прокалываться, особенно в сложностях регламента. Его нужно выучить как “Отче наш”, чтобы спокойно вести заседания.

От проколов никто не застрахован. Другое дело, как они будут подаваться. Но я на протяжении последних 3-4 лет выработал определенный иммунитет против несправедливых нападок. Я впервые увидел Григория Явлинского растерянным в Госдуме в тот день, когда у нас шли ночные заседания. По первому каналу выступил Жириновский в прямом эфире. Обмазал Явлинского с ног до головы, назвав его “красным яблоком”. Хотя все прекрасно знали, что “Яблоко” коммунистам не дало ни одного голоса. У Явлинского даже губы дрожали – видимо, его впервые публично “критиковали”. Любому политику надо учиться держать удары или по крайней мере уметь смягчать их.

– Недавно президент сказал, что, уволь он Чубайса перед выборами, за “Наш дом – Россия” проголосовало бы не 10 процентов избирателей, а все 20. Не знаю, так ли это, но уверен, что, если бы накануне выборов заплатили все долги учителям, стипендии студентам, выделили деньги на питание воспитанников детских домов, проправительственный блок заработал бы гораздо больше голосов. Но вот парадокс: прошли выборы, и президент сразу грозно прикрикнул на правительство, высшим чиновникам задержали зарплату, издан указ о немедленном погашении долгов. Что, на ваш взгляд, случилось: президент подыграл на выборах коммунистам, отреагировал на их победу или приберег социальные решения для начала своей предвыборной кампании?

– Я бы сказал, что все последние годы правительство подыгрывает левым силам. Экономический спад, ухудшение социального положения, бесконечные задержки зарплаты отторгают людей от партии власти. Что касается последних выплат, то, на мой взгляд, это в самом деле начало предвыборной президентской кампании. Не исключаю, что сегодня-завтра мы прочитаем указ президента о возвращении вкладов разорившимся 1 января 1992 года. Притом это будет сделано не так, как уже пробовали два-три раза, а с учетом инфляции. Конечно, это хорошая мера, особенно для пожилых людей, которые всю жизнь работали на наше государство, а оно ограбило их в один день. Но я понимаю, что после президентских выборов эти деньги снова будут изьяты. Потратив деньги сейчас, начнут их выкачивать потом, например, повышая цены. Подобное случилось совсем недавно. В дни празднования 50-летия Победы ветеранов финансово поддержали, но когда в Минфин стали обращаться бюджетные организации за выплатой положенных им денег, там цинично отвечали: деньги потрачены на пятидесятилетие. Поворот президента и правительства к социальной политике это, кстати, и ответ на обвинение, что оппозиция, мол, ничего конструктивного не предлагает. Нас радует: голос оппозиции наконец-то услышан, до президента удалось достучаться. Дай бог, чтобы предпринимаемые шаги не были очередной пропагандистской шумихой.

– Вы верите в бога? Теперь ведь можно быть членом компартии и не быть атеистом?

– В бога не верю, хотя и крещеный. Не хочу быть лицемером. А вот мой дед и бабушка по линии мамы были людьми верующими, ходили в церковь, держали в доме иконы. Дружная добрая патриархальная семья была. Бабушка – мать-героиня, четырнадцать детей родила. Правда, в основном двойняшек. Хотя я сам и не верую, но уважаю людей, которые живут с богом в сердце.

– Пришлось ли вам изменить какие-то свои принципы в последние годы?

– Пересматривать не пришлось, а вот смягчить, например, категоричность оценок – да. Прямота характера вынуждала и к прямоте высказываний. Сейчас нужно все время думать, как слово твое отзовется. Слова председателя Госдумы приобретают иной вес и могут вызвать совершенно неожиданный резонанс. Мне не хотелось бы, чтобы он был отрицательным для нашего государства. Я не сторонник держать весь мир в напряжении.

– Геннадий Николаевич, как расценивать такой факт: Федеральная программа развития образования, одобренная правительством, пролежала в Думе с марта 1994 года. Руки не дошли ?

– Дело в том, что эта программа показалась нам чисто пропагандистской. Там не было материального подкрепления. Обычный бессистемный набор мероприятий. Программа нужна, и мы будем ее рассматривать и принимать, но только тогда, когда она будет финансово защищена. Слишком много пущено пыли в глаза. Все помнят, как радовались первому указу президента – 10 процентов бюджета на образование обещал он тогда. А что имеем? Образованию удается получить всего лишь 2-3 процента. И то с боем.

-Что делать с 43-й статьей Конституции, которая закрепила только девятилетнее бесплатное образование? Указ президента об отмене конкурсного набора в десятые классы мало что изменил. Сотни тысяч подростков после девятого класса оказались на улице…

-Мы пытались сразу принять конституционную поправку по этой статье, чтобы вернуть все на свои места – обеспечить бесплатное полное среднее образование, но ничего не вышло. Вы ведь знаете, какая тяжелая процедура принятия поправок. Раньше я никогда не думал, что какую-то статью Конституции люди знают и помнят дословно. Но на встречах с избирателями меня очень часто спрашивали именно об этой статье. Бесспорно, ее нужно менять. Но и девятилетнее образование не совсем бесплатное. Родителям приходится выкладывать немало денег. Прежде всего за учебники и пособия. Во многих школьных библиотеках их просто нет. А сколько стоят тетради, карандаши, ручки, элементарные принадлежности, не говорю уже о детской одежде. А еще завтраки, обеды. Многие обязательные предметы перешли в ранг дополнительных, и за них тоже приходится платить. По сути все образование стало платным. Нужно радикально менять положение учителя. Ведь учитель государственной школы – это государственный служащий. Он должен получать достойное вознаграждение за свою службу. Нищий учитель – не опора государству. К счастью, теперь это позиция не только левых. Мы убиваем будущее, лишая детей образования.

– Когда вы работали в “УГ”, образованием – и высшим, и средним – ведал один комитет. Перестройку в образовании Горбачев начал, слив два ведомства для Геннадия Алексеевича Ягодина. Но через пару лет министерства снова разделились. Теперь опять поговаривают о слиянии.

-Все знают, что тот монстр себя не оправдал. Мне кажется, что и Геннадий Алексеевич к закату своей министерской карьеры понял это. Не думаю, что стоит повторять неудавшийся опыт. Другое дело, что Министерству образования и Госкомвузу нужно тесно состыковывать многие проблемы. Например, как обеспечить преемственность средней и высшей школы. Ведь в школе учат одному, для поступления в вуз требуется другое. Надо также решить кому и где готовить педагогические кадры, как эффективно организовать работу научно-исследовательских институтов.

– Прошлой осенью Государственная Дума приняла, пожалуй, самое одиозное решение, запретив использовать в школах учебники, написанные зарубежными авторами. Персонами нон грата стали и авторы из бывших республик Советского Союза.

– Была совершена большая глупость. Потому что учебники, о которых идет речь, – по физике, математике, химии – были одними из лучших не только в СССР. Они высоко ценились мировым педагогическим сообществом. Но зачем приглашать какого-нибудь канадского или французского химика-физика, чтобы он написал учебник для нашей школы? Другие подходы, другая методика, другая ментальность. Я думаю, что наши педагоги, методисты сами способны создавать учебники, в том числе и нового поколения. Просто им нужна поддержка. И моральная, и материальная. Я за то, чтобы учебников было много и разных. Чтобы у педагога была свобода выбрать то, что ему больше нравится и подходит его ученикам. Главное, чтобы у него был доступ ко всем этим разновариантным и альтернативным учебникам и пособиям.

– Как вы относитесь к деятельности Сороса в России?

– С одной стороны, можно быть благодарным ему за то, что он поддержал наше образование и науку и они не рухнули в одно мгновение. А с другой, меня огорчает то, что через программы фонда откачиваются мозги из России. Многие ученые, получив гранты, потом уезжают работать на Запад, там заканчивают свои исследования, которые часто становятся если не открытиями, то уж точно “ноу-хау”. Но это уже достояние не нашей страны.

– На журналистике поставили точку?

– Я всегда любил публицистику и информацию. В двух этих жанрах и работал. Думаю, что к публицистике все-таки вернусь. Свой взгляд на жизнь, осмысление разных общественных проблем буду излагать на бумаге и предлагать газетам и журналам. Не хотел бы забывать свою профессию. Я вообще считаю, что журналистика – это лучшая профессия.

– Говорят, что если бы Селезнева выбирали в президенты Америки, то по одному из критериев он бы точно прошел на все сто процентов: очень положительный семьянин, ни в каких любовных историях не замечен…

– “Комсомолка”, не спросив, напечатала мою автобиографию, указав место работы жены. Я против этого, потому что испытал, что такое моральный террор и как это больно. Не хочу, чтобы через подобное прошли мои жена и дочь. Я сменил телефон, потому что те, кто звонил мне с угрозами, чаще натыкались на моих близких, чем на меня.

Жена у меня преподает, работает в техникуме, который стал колледжем. Работает на полторы ставки, у нее в год тысяча часов нагрузки и при этом зарплата в 460 тысяч рублей. Дочь закончила недавно институт, она социальный психолог, тоже начала работать. Все у нее пока получается. Мне нравится, что дочь начала понимать цену денег. Я очень доволен своей семьей, все друг друга понимают, все за меня переживают. Я, наверное, виноват в том, что вверг свою семью в эти политические виражи. Я бы не хотел, чтобы жена и дочь активно участвовали в политике, но куда теперь от этого денешься?

– Вы, как и раньше, много курите. А как же забота о здоровье и идея купить велотренажер?

– Велотренажер есть. К сожалению, я на него забираюсь очень редко. Есть лыжи, на которых уже два года не стоял. Раньше ходил по абонементу в “правдинский” бассейн, но потом абонемент стал слишком дорогим, но главное, что времени не хватает. Курить стараюсь только с мундштуком. Меня подначивают друзья: зачем куришь пустые сигареты? Но это привычка так успокаивать нервы, а может, просто иллюзия, что успокаиваешься.

– С чего начнете в парламенте?

– Предыдущая Дума оставила нам около 500 законов разной степени готовности. После того как начнут работать комитеты, мы должны буквально в течение недели провести ревизию того, что у нас есть. Есть законы с высочайшей надежностью прохождения. Первый из них – закон об уполномоченном по правам человека. Он уже поддержан и президентскими, и правительственными структурами, прошел даже лингвистическую экспертизу, его уже можно принимать. Это конституционный закон, поэтому потребуется, чтобы за него проголосовало не менее 300 депутатов.

Очень тяжело идет работа вокруг Уголовного кодекса, его тоже надо принимать. МВД внесло серьезные критические замечания, предлагая ужесточение целого ряда статей. Мы поддерживаем их позицию. Почему в Казахстане воруют сегодня меньше машин? Потому что, укради там машину, получишь до 10 лет тюрьмы. У нас же можно получить за это только штраф в размере 10 месячных окладов или условное наказание. Поэтому угон машин – самое массовое преступление сегодня в России. С одной стороны, Конституция поставила права гражданина на первое место, с другой стороны, создала для криминальных структур широкое поле деятельности. Можно влезать в квартиры, угонять машины, грабить дачи и нести за это минимальное наказание. Мне кажется, должны быть очень жесткие, очень строгие статьи уголовного кодекса за нарушение права личной собственности. Я считаю, что государство по отношению к гражданину обязано быть гуманным, но гуманным по отношению к преступнику быть нельзя. Надо усилить статьи, связанные с терроризмом. Нужно вернуться к законам о борьбе с коррупцией, о борьбе с организованной преступностью, которые президент не подписал. Это ключевые законы, их ждут правоохранительные органы. Если мы хотим, чтобы наше государство было очищено от коррупции, то закон о борьбе с коррупцией нужно принимать немедленно.

Мы не завершили работу над земельным кодексом. Есть принципиальный закон, касающийся федеративного устройства России, отвергнутый президентом. Есть законы, без которых государству очень тяжело, их в первую очередь и нужно принимать. Ну и естественно, будем предлагать несколько серьезных поправок к закону о бюджете, касающихся сферы образования, науки, обороны. Утвержденные цифры никак не могут нас устроить. Даже отведенный минимум на эти сферы, как говорится, уже трещит по швам.

– Геннадий Николаевич, знаете, что самое страшное случилось с нами: мы привыкли к войне. К чеченской войне. Она разрушает не только города и села, она подтачивает моральный иммунитет. Чеченский синдром пострашнее вьетнамского и афганского…

– Проблему эту мы создали легко, а выбираться из нее слишком трудно. Вы знаете, что Госдума в декабре 1994 года, когда началась эта заваруха, категорически выступала против такого разрешения чеченского конфликта. Я думаю, что на войну в Чечне нас подтолкнула мафия. Не в политике здесь дело. Все завязано на криминальную экономику. Помните, сколько правительство пыталось предпринимать каких-то шагов по фальшивым деньгам и “авизо” из Чечни? Она стала по сути центром, через который отмывались самые разные деньги. Почему именно центральный банк Грозного был разгромлен в первый же день бомбежки города? Дело не в политике Джохара Дудаева, а в том, что началась серьезная криминальная разборка. К сожалению, президент этого не понял.

Я считаю, что сегодня недостаточно принимать заявления Государственной Думы, выражать нашу оценку действиям силовых министерств, правительства, нужно вместе собрать лучшие мозги из президентских, правительственных и думских структур, чтобы выработать единый подход для разрешения этого конфликта.

Нам нужно быстрее принимать закон о Совете безопасности. Нужно добиться, чтобы информация, которой располагают самые закрытые службы, все-таки ложилась на стол комиссий, вырабатывающих концепцию по выходу из чеченского кризиса. Потому что открытая информация очень противоречивая, сути не поймешь. И конечно же, должна быть политическая воля и президента, и всех нас, чтобы с этим делом покончить. Сегодня мы, к сожалению, убеждаемся, что у президентских и правительственных структур ничего не получается. К политическому диалогу они не готовы. Военные операции проводить не способны. Так разбираться с бандой в 300 человек, когда бросается армия с “градом”, с артиллерией, с вертолетами и распахивается весь поселок Первомайский, а главные бандиты все-таки уходят – какой уж тут профессионализм?

– Вы себя не чувствуете российским Квасьневским?

– У нас разные с ним роли. Может быть, мы по возрасту близки и по биографии схожи. Он журналист, и я тоже.

– Вы с ним знакомы?

– Когда я был главным редактором “Комсомольской правды”, он редактировал польскую молодежную газету “Штандар млодых”, мы встречались на нескольких семинарах. Он честный и эрудированный парень. Я за него порадовался, когда его избрали, сразу послал ему телеграмму.

– А он вас поздравил?

– Честно говоря, не знаю. Руки не дошли разобрать поздравления. Так и лежат пока горой на столе.

– Кого бы вы взяли за образец председателя Думы – Хасбулатова, Лукьянова или Рыбкина?

– Скорее всего соединил бы какие-то качества и Лукьянова, и Рыбкина. У каждого из них есть очень сильные положительные стороны. От Руслана Имрановича ничего не хотел бы наследовать. Может быть, только его остроумие, но не для заседаний парламента. Рыбкин в последнее время очень прибавил как председатель. Причем у него была незавидная роль. Он выдерживал очень крепкие удары и слева, и справа. И старался, чтобы заседания шли в конструктивном ключе.

– Что бы вы хотели на прощание сказать нашим читателям?

– Прежде всего поблагодарить их за то, что они остаются в школе. Учителя должны жить достойно. Ведь по большому счету государство начинается со школы.

Юрий КОВЕШНИКОВ, Петр Положевец

20 января, Госдума, Москва