Горшок каши, букварь и словоерс

Школьное образование относится к числу наиболее традиционных сфер жизни. Современные способы обучения грамоте обычно воспринимаются как единственно возможные. Кажется, что так было всегда. Между тем еще в XIX веке крестьяне учились грамоте совсем не так, как мы привыкли. При этом, как это ни парадоксально, отличалась не только методика преподавания, но и язык, который они изучали. Связано это было с тем, что обучение грамоте было частью начального религиозного образования. Научить крестьянских детей читать светскую литературу не входило в число задач, которые ставили перед собой их учителя. Еще в конце XIX века этнографы, исследующие круг народного чтения, с удивлением указывали на то, что крестьяне не считают чтение современной художественной литературы достойным занятием.

Вот лишь два характерных ответа на вопрос о крестьянском чтении, полученных в ответ на анкету «Этнографического бюро князя Тенишева»: «Грамотные крестьяне, – писали в бюро из Меленковского уезда Владимирской губернии, – относятся к чтению с любовью и охотой. Книги божественного содержания считают «сурьезным чтением». Гражданское чтение вообще считается забавой. Книги светского содержания либо по вопросам сельского хозяйства часто встречаются с недоверием, ввиду их полной непригодности для жизни крестьян». «Чтение, – вторит ему наблюдатель из Шуйского уезда той же губернии, – полезное и приятное развлечение, но делом его назвать нельзя. О книгах рассуждают по-своему, например, о новом способе ведения хозяйства говорят: «Хорошо, но не для нас». Вообще к книгам не религиозного содержания относятся не слишком доверчиво («мало ли чего выдумают»)».

Крестьянская традиция обучения грамоте не по гражданской азбуке, а по церковнославянским Букварю, Часослову и Псалтири имела в виду именно пристрастие крестьян к книгам «божественного содержания». Первой учебной книгой был Букварь, который традиционно содержал несколько разделов: алфавит с названием букв, двухбуквенные и трехбуквенные слоги, слова под титлами, «буквенную цифирь» (в церковнославянских книгах цифры обозначаются при помощи букв, а не арабских цифр), некоторые молитвы и вероучительные тексты. Вначале учащиеся заучивали названия букв, а потом учились составлять из них слоги (буки + аз – ба, буки + люди + аз – бла). Соответственно имена Иван, Степан, Семен по складам читались так: иже-и, веди-аз-ва, наш-ер-н – Иванъ; слово-твердо-есть-сте, покой-аз-па, наш-ер-н – Степанъ; слово-есть-се, мыслете-есть-ме, наш-ер-н – Семенъ. Сначала слова читались «по складам», а затем – «по верхам» (то есть без названий букв). После того как выучивался наизусть Букварь, переходили сначала к Часослову, а затем к Псалтири.

Переход к новой книге был связан с особым традиционным ритуалом. После окончания каждой книги ученик должен был принести на урок завернутый в платок горшок каши. Ребенок нес в платке кашу через деревню, и все видели, что он перешел в своем обучении на новую ступень. Вот как рассказывает о своем обучении актер М.С.Щепкин, который знакомился с грамотой именно таким способом: «Помню, что при перемене книги, то есть когда я окончил Азбуку и принес в школу первый раз Часослов, то тут же принес горшок молочной каши, обернутый в бумажный платок, и полтину денег, которая как дань, следуемая за ученье, вместе с платком вручалась учителю. Кашу же обыкновенно ставили на стол и после повторения задов раздавали всем учащимся ложки, которыми и хватали кашу из горшка. Я, принесший кашу и совершивший подвиг, то есть выучивший всю азбуку, должен был бить учеников по рукам, что я исполнял усердно при общем шуме и смехе учителя и его семейства. Потом, когда кончили кашу, вынесли горшок на чистый двор, поставили его посредине, и каждый бросал в него палкой; тот, кому удавалось разбить его, бросался стремглав уходить (бежать), а прочие, изловив его, поочередно драли за уши. Когда я принес новый Псалтирь, опять повторилась та же процессия».

При таком методе обучения ученик не только обучался чтению, но и выучивал наизусть довольно большое количество церковнославянских текстов. При таком обучении церковнославянский был более понятным и привычным, чем русский литературный. В быту крестьянин говорил на диалекте, который отличался как от церковнославянского, так и от русского литературного языка. При этом благодаря традиционному способу обучения грамоте он помнил наизусть значительное количество церковнославянских текстов. Эти же тексты он слышал в храме. А с русским литературным языком у крестьянина не было особого повода сталкиваться.

В результате круг чтения грамотных крестьян и людей, получивших гимназическое образование, оказывался совершенно разным. Если крестьяне охотно читали написанные на церковнославянском языке жития святых и описания путешествий к святым местам, то представители привилегированных сословий читали современную им русскую литературу и газеты. Крестьяне же при чтении произведений светских писателей далеко не всегда понимали, что там написано. О языковом барьере, отделявшем крестьян от произведений русской классической литературы, в XIX веке писали многие педагоги и просветители. Приведем лишь одно свидетельство, принадлежащее перу замечательного педагога С.А.Рачинского, создавшего в своем имении школу для крестьянских детей: «Имею случай много читать с ними, много говорить с ними о том, что они читают. Что же делать, если вся наша поддельная народная литература претит им, и мы принуждены обращаться к литературе настоящей, неподдельной? Если при этом оказывается, что Некрасов и Островский им в горло не лезут, а следят они с замиранием сердца за терзанием Брута, за гибелью Кориолана? Если мильтоновский сатана им понятнее Павла Ивановича Чичикова? («Потерянного рая» я и не думал заводить, они сами притащили его в школу.) Если «Записки охотника», этот перл гоголевского периода, по прозрачной красоте формы принадлежащий пушкинскому, оставляет их равнодушными, а «Ундина» Жуковского с первых стихов овладевает ими? Если им легче проникнуть с Гомером в греческий Олимп, чем с Гоголем в быт петербургских чиновников?» Имеется довольно много свидетельств того, что грамотные крестьяне испытывали большие трудности при чтении произведений послепушкинской литературы. Любовь крестьян к Гомеру и Мильтону не должна удивлять. Славянизированные переводы, выполненные в конце XVIII века (а именно они имели хождение в крестьянской среде), были крестьянам более понятны, чем язык современной им русской литературы.

Как известно, гуманистическая педагогика категорически не принимала систем обучения, рассчитанных на заучивание текстов наизусть. Это неприятие известно еще со времен Франсуа Рабле. Среди учителей Гаргантюа был магистр Тубал Олоферн, который так хорошо сумел преподать своему ученику азбуку, «что тот выучил ее наизусть в обратном порядке, для чего потребовалось пять лет и три месяца». И в России общественное мнение относилось к традиционной крестьянской грамотности без всякого сочувствия. С развитием земских и государственных начальных школ постепенно стало возрастать количество детей, знакомившихся с грамотой по русскому, а не по церковнославянскому букварю. Превращаясь в общенациональный, русский литературный язык постепенно вытеснял церковнославянский из школьного образования. Однако происходило это очень медленно. По славянской Псалтири учил грамоту А.М.Горький, причем происходило это не в глухой деревне, а в крупном городе. Лишь после революции в результате кампании по ликвидации неграмотности традиционная система обучения грамоте по складам окончательно исчезла. И в современном русском языке словосочетание «читать по складам» означает уже не называние по именам каждой буквы, составляющей слог (буки-аз-ба), а просто чтение с разделением на слоги.

Чтение по складам объясняет происхождение слова словоерс – так назывался формант «с» в словах «хорошо-с», «сделаем-с» и т. д. В произведениях русской классической литературы это слово встречается достаточно часто. Вспомним хотя бы штабс-капитана Снегирева из «Братьев Карамазовых», который говорил, что его надо называть штабс-капитаном Словоерсовым, поскольку «словоерс приобретается в унижении». Словоерс – это просто формант съ, прочитанный по складам – слово-ер-с.

Александр КРАВЕЦКИЙ, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Института русского языка РАН