На чтение: ≈ 12 мин.Педагогическая общественность Новосибирска отметила 60-летие замечательного педагога, заслуженного учителя РФ, доктора педагогических наук, членкора РАО, ректора НИПКиПРО профессора Василия СИНЕНКО. Его коллеги, с которыми он преобразовал институт в учебное заведение высокого уровня с новыми специальностями и аспирантурой, попросили меня рассказать о своем руководителе «что-нибудь малоизвестное».
И тогда я вспомнила о главной женщине в жизни Василия Яковлевича, душевная сила которой и мне служила посохом на каменистых житейских дорогах.
Журналистика для меня начиналась в романтические годы «оттепели». Любимые темы – женские судьбы, проблемы подростков, детство – привлекали, видимо, тем, что были близки мне, тогдашней студентке 3-го курса, и позволяли защищать тех, кто оказывался жертвой дискриминации. В газете «Вечерний Новосибирск» у меня была рубрика «В этой ясной и загадочной стране», на радио – коротенькие утренние монологи о воспитании, в прямом телеэфире (уже тогда это великолепно поставила изумительный режиссер, психолог по образованию Тамара Боброва) – телепередача «Внимание: подросток».
К началу 70-х политический климат в стране так посуровел, что писать в местной прессе можно было лишь о том, что рекомендовал партийный чиновник.
Как-то однокурсник по Уральскому университету, главный редактор общественно-политического радиовещания светлой памяти Витя Ельмаков тайно вручил мне допотопный редакционный магнитофон и посоветовал сделать радиопередачу о деревенской женщине, которая родила 12 детей без всяких декретных отпусков, беспрерывно работая в колхозе, вырастила их во время войны в своей глинобитной халупе с земляным полом, вылечила сама тяжело израненного мужа-фронтовика, а детей воспитала так, что почти все они получили высшее образование, стали профессионалами, прекрасными людьми. Один сын – директор комбината, второй – известный в городе хирург, третий – искрометно талантливый учитель. В ту пору о генетике заговорили во весь голос, это была свежая для прессы тема. Виктору казалось, что материал позволяет говорить о каких-то наследственных особенностях семьи, особой одаренности.
Так я впервые отправилась в глухую сибирскую деревушку, где и остановиться-то на ночлег негде. Отправилась к незнакомым людям, не предполагая, что родными для меня они станут навсегда.
Забегая вперед, скажу, что радиопередача не получилась – сломался магнитофон. Пришлось ограничиться рассказом на телевидении с использованием исторических семейных фотографий. А история семьи была так драматична, так поистине мифологична, что могла стать основой творчества Валентина Распутина или любимого мною Маркеса. Русский вариант «Ста лет одиночества», в котором что ни сюжет – то рыдание или восторг. Назову лишь некоторые эпизоды моего тогдашнего проживания в этой типично русской семье: станет понятен уклад ее жизни.
…Добрую часть домика занимает печь. На ней когда-то жили дети – все давно разъехались. Из мебели – железная кровать, где в высоких подушках трудно дышит мать. Еще никто не знает, что она умирает, думают: временный недуг. На кухне – умывальник с вышитым рушником, ведра на лавке, сундучок – рундучок вместо буфета: что бы ни происходило в доме, а для гостей там всегда хранится «заначка». Потому что гость – дело святое. Гостеприимство здесь – священнодействие.
Помню, утром будит меня крик петухов и звяканье у припечка. Выглядываю: соорудив пирамиду из табурета, ведра и фуфайки, хозяйка примостилась на ней, чтобы не упасть от слабости, установила сковороду на таганок и на малом огне, то и дело опираясь тяжко о печь, стряпает какие-то особенные «гостевые» блинчики, для которых сама же приготовила густые сливки. Тридцать лет прошло, а помнится ее лукавый, счастливый взгляд – вот, смогла, все по-людски для людей сделала…
И так всю жизнь: и пряла, и ткала, и лес рубила, и строила, когда муж воевал в Отечественную, и огромный огород держала, коров, овец, птиц, и одеяла-подушки по ночам из пуха мастерила… В войну в лютые морозы дрова возила и разгружала за час до родов, которые всегда дома и происходили… Стоит ли говорить, что всегда рядом с матерью были дети, каждому из которых она ухитрялась подарить свой особенный мир, особую индивидуальность – такова была ее народная интуитивная педагогика. Пока мама была на работе, дети пол в избушке смазывали как для выставки – каждый мазал свой «лоскуток», чтоб мама оценила. У нее к каждому утенку-поросенку был свой подход, а к детям – тем более. Теперь это называют инновациями, индивидуальной природоориентированной педагогикой. А для матери это была просто любовь к каждому- особенному – ребенку. Когда Володя, ставший потом талантливым хирургом-фтизиатором, побежал в четыре года за старшими в школу, она его не останавливала. Учительница приняла малыша бережно: ну как его оставлять одного в окраинном домишке… В школе детей из этой семьи любили: сердечные, как мать, любознательные, все на лету схватывающие.
Вот загадка: такой тяжкой, бедной, в непосильном труде и нужде, как во всей деревне, была жизнь в этой семье, и такие богатые сердцем и талантами выросли дети. Постоянное ли общение с природой, яркая ли личность матери, речь которой была удивительно образна и многоцветна, а душа – великой, мужество и юмор отца ли сыграли особую роль, но дети получили в наследство необычайную душевную чуткость и какую-то врожденную доброжелательность, сострадательность всему живому. Пришвин горевал, что даже солнце не может всех одинаково любить, всех одинаково обогреть: от одной ветки на другую тень падает. А вот материнское сердце сумело это ограничение преодолеть. Двое детей умерли в младенчестве. Три прекрасных сына погибли уже в расцвете профессионализма. А она до последнего дня жизни все хлопотала ради других, признаваясь мне: «Как будто и не жила – ничего сделать не успела»…
И еще штрих: у постели тяжелобольной крутились два малыша – дети любимой младшей дочери, у которой личная жизнь не заладилась. Почему их не устроить в колхозный детсад? «Что вы, – слышу укоризненное, – мы в колхозе уже не работаем по старости. А племянник наш – член правления, агроном. Если устроит в детсад, люди скажут, что несправедливо это, по блату. Нельзя же…»
Пришлось мне позже на пленуме обкома с секретарем Краснозерского райкома партии договариваться о детском садике: это уже было «решение властей».
О детях своих говорила с юмором, пересыпая речь поговорками и притчами. Показала старую книгу, по которой мальчики учились читать. Обложки нет, первых страниц – тоже. Верчу в руках ветхое, пожелтевшее издание. Похоже – довоенное. Цепляюсь взглядом за ошеломляющую молодого читателя фразу – о том, что жизнь человеческая быстрее вздоха стремится к своему концу… «Дон Кихот» Сервантеса! Вот на чем они выросли, на каком первом запечатлении…
Так я познакомилась с Федорой Парамоновной и Яковом Максимовичем Синенко, чей дом стал для меня открытием особого мира – мира долготерпеливого, великодушного и неунывающего народа. Чинить казенный магнитофон в городе я, конечно, пошла к их сыну – учителю физики 29-й новосибирской школы. И увидела учителя, восторженно обожаемого детьми, сотворившего в свои 30 лет какую-то особую педагогику, не имеющую ничего общего с зубрежкой, натаскиванием, подделкой под стандарт. Такие уроки я потом видела лишь у народного учителя Вершинина в Томске да у Эльвиры Горюхиной в Новосибирске – та самая гуманная развивающая педагогика, которая и ребенка, и самого педагога делает счастливым. О Василии Яковлевиче Синенко я написала свой первый педагогический очерк, ничего не зная о педагогике и психологии. Назывался он «Поступи как Учитель». Его высоко оценили в «Учительской газете» и пригласили меня собкором по Сибири. И если потом что-то поняла, распознала, полюбила и верно что-то рассказала, то обязана тем своему «первому педагогическому герою». Василий Яковлевич за эти годы стал преподавателем и проректором университета, доктором наук, по сути, создал институт нового типа. Но коллектив, особенно ветераны педагогического труда, ценит в нем особенно дар человечности, милосердия, бескорыстной готовности помочь всем, кто в нем нуждается. Пожалуй, ни в одном учреждении так трогательно не заботятся о ветеранах, как в НИПКиПРО, куда они приходят и в горькую, и в радостную минуту, получив в свое распоряжение целый музей народного образования. На встречу к ним ректор недавно даже губернатора пригласил – выслушать мнения старых педагогов о новых временах. Вот так трогательно внимательна к детям малым и старикам была его мама – Федора Парамоновна, чей характер продолжается в сыне. Бессмертна не только мысль человеческая, бессмертен и библейский образ матери, охраняющий человечность, совесть, душу. Ведь все мы – а потом и наши внуки – ответственны перед людьми, которые в нас продолжаются. Какое счастье, если продолжение превосходит замысел творца!..
Выбор читателей
Комментарии