Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Борис Еремин: Своей очереди на вылет я не пропускал никогда

Герой Советского Союза, почетный гражданин Волгограда, Саратова, Никополя и польского города Кельце, генерал-лейтенант авиации Борис Еремин прошел в ВВС большой путь. За годы Великой Отечественной войны совершил 342 боевых вылета, в том числе более 100 на разведку и 100 на штурмовку войск противника. В воздушных боях сбил 23 самолета противника. После войны командовал авиасоединением, работал военным советником в Болгарии, руководил Качинским военным авиационным училищем летчиков, был командующим воздушной армией в Северной группе войск, более 10 лет возглавлял службу безопасности полетов. В марте 2003 года Борису Николаевичу исполняется 90 лет. Редакция вместе со своими читателями сердечно поздравляет юбиляра, желает ему летного здоровья, бодрости и благополучия!

– Борис Николаевич, как вы пришли в авиацию?
– Как и все в те годы. После окончания средней школы в городе Саратове стал работать токарем на машиностроительном заводе “Серп и молот”. Там уже работали двое моих дядей. Работа с металлом мне нравилась, скоро я стал уже специалистом 4-го разряда. Как-то довелось наблюдать под Саратовом обслуживание и полеты двух самолетов Р-1. Механики дали нам возможность посмотреть машины. Там же мы видели и летчиков. Наверное, эта встреча сыграла свою роль, и когда к нам на завод пришли представители авиационного училища для отбора кандидатов на учебу, я подал заявление. Да и время тогда такое было: “Комсомолец! На самолет!” После окончания Вольского авиационного училища в 1932 году 7 лет служил на Дальнем Востоке.
– Первые боевые вылеты вы сделали у озера Хасан?
– Да, мы тогда бомбили высоту Заозерную, захваченную японцами. Задачу летчикам ставил начальник штаба особой Краснознаменной Дальневосточной армии Григорий Штерн. Тогда с бомбардировщиков ТБ-3 мы крушили оборону самураев, окопавшихся на нашей территории. Враг отвечал огнем, но потерь мы не имели. Сейчас участников тех сражений осталось всего несколько человек.
– Как же вы, бомбардировщик, стали истребителем?
– Переучился в Качинском авиационном училище. Потом после войны мне довелось 7 лет руководить этой прославленной кузницей нашей истребительной авиации. А тогда, в 1940 году, я учился там летать на истребителе И-16. На этой машине в составе 160-го резервного истребительного авиационного полка (иап) Одесского военного округа и встретил войну. Служили вместе с Алексеем Маресьевым. Правда, потом наши фронтовые дороги разошлись. Встретились мы спустя много лет и снова работали рука об руку в комитете ветеранов войны.
– Как началась для вас война?
– В первый же военный день я вылетел на прикрытие железнодорожной станции Знаменка. Но встретиться с противником не удалось. А вот на третий день войны мы поймали первого Дорнье-17. Он сам на нас нарвался, вышел на станцию для бомбометания и зазевался. Мы всадили в него почти весь боезапас и сбили.
А потом мне не повезло. В ночном полете, когда я летел на прикрытие крупного элеватора от обстреливавших его “мессеров”, попал под внезапный залп немецкой зенитки. С поврежденным мотором тянул, сколько мог, к своему аэродрому, однако пришлось приземляться раньше. С повреждением челюсти, ключицы и ребер попал в госпиталь. После излечения разыскал и вернулся в свой 296-й полк. Сейчас из его прежнего состава остался, наверное, я один. Бои тогда были жестокие, потери велики. После воздушных схваток под Красным Логом, Мелитополем и Каховкой, тех, кто остался в полку, вывели под Самару на переформирование. В декабре с саратовского завода мы получили и новую технику √ 20 новых истребителей Як-1.
– Что это был за самолет по сравнению с И-16?
– Для освоения пилотажа “ишачок” был хорош. Но для современного боя не годился: вооружение слабое, боеприпасов мало, а скорость такая, что и бомбардировщик не догонишь. На них мы пытались сбивать немецкие “Хенкели”. А они бронированные, с хорошим оборонительным вооружением, с протектированными бензобаками. Бывало стрелка немецкого убьешь, лупишь из пулеметов по крыльям и фюзеляжу, а он уходит. А Як-1 – это машина уже другого класса. На ней пушка, пулеметы, 6 штук реактивных снарядов (РС). Воевать можно! Для испытания новой техники разрешили нам сделать всего один полет по кругу. И напутствовали так: “Доучитесь на фронте. И берегите машины, их мало!”
– Как показала себя в бою новая техника?
– Испытали мы их на немецких “бомберах” – с первой встречи “Юнкерс” завалили “эрэсами”. Били навскидку, наводя на цель весь самолет и стараясь подойти поближе. Наш летчик Миша Седов развалил его, всадив два РС. Потом и “Хе-111” сбили. Убедились, что на новой технике можно сражаться с врагом на равных.
– Какой же бой запомнился больше всего?
– 9 марта 1942 года. Ну мы им дали! Стояла хорошая, морозная погода. 7 истребителей нашей
2-й эскадрильи вылетели к объекту прикрытия. Впереди увидели группу из истребителей и бомбардировщиков противника – всего 25 штук. Они перестраивались для атаки позиций нашей пехоты. Можно было бы броситься на их боевые порядки сразу, но это могло не дать результатов: сорвать бомбардировку, скорее всего, не удалось бы, и сами бы понесли потери – слишком велик был перевес в силах. Пришло другое решение √ отвернуть на запад, уйти с набором высоты, и оттуда обрушиться внезапно на изготовившиеся к бомбежке германские “юнкерсы” и “мессеры”.
Хорошо помню первую атаку. Строем “тупой клин”, сверху мы вломились во вражеские порядки. Целей много. Били в упор. Сразу сбили 4 штуки. Потом завертелась карусель. Но немцы дрогнули, их строй мы разорвали, обратили в бегство, и на догоне свалили еще троих. Всего 7. Сами вышли из боя без потерь, хотя и с повреждениями. Посечена осколками была и моя машина. Но несмотря на это, я испытал тогда чувство такого глубокого удовлетворения, которое не приходилось испытывать никогда ни до, ни после того боя. Для всех нас этот успех был очень важен именно в психологическом плане. Убедил нас в том, что мы можем дать фрицам жару, бить их асов крепко. А ведь впереди был Сталинград.
– Как встретили вас на земле?
– После посадки все собрались у моей машины, кричали, обнимались, целовались. Об этом бое стало известно Верховному Главнокомандующему Сталину и Генеральному конструктору Яковлеву, широко обсуждался он и в нашей периодической печати. А для меня особенно была важна встреча с двумя нашими пехотинцами. Их прислал к нам командир стрелкового полка, чтобы поблагодарить за сбитые “юнкерсы”. Немолодые уже, битые, матерые дядьки стали делиться впечатлениями. ” Вы не представляете, сколько мы натерпелись от этих мерзавцев. Ведь от самого Перемышля под немецкими бомбами топаем. А тут вдруг горящие “кресты” с неба падают один за другим. Спасибо вам! А что в окопах творилось: крики, шапки вверх бросали. Вы, наверное, аж оттуда видели!”
– Однако лето 1942 года опять было нелегким┘
– После бездарного нашего наступления на Барвенково, пришлось отходить до Калача и Сталинграда. Горькие дни, тяжелые потери. На переправах скопились огромные массы наших войск┘ и все под ударами германской авиации. Командир дивизии приказал нам любой ценой прикрыть переправы. “Если не защитим мосты, и немцы уничтожат наши части, то защищать Сталинград будет некому”. Три наших истребительных полка делали все, что могли. А войска после спасли Сталинград.
– Как шли бои за город?
– 23 августа мы взлетали под бомбами с аэродрома в черте города и шли навстречу армадам 4-го воздушного флота “Люфтваффе”. Солдаты из батальона аэродромного обеспечения ставили вешки у воронок на летном поле. Наши истребители взлетали, маневрируя между флажками. Потом атаковали немецкие бомбардировщики и садились уже на левый берег Волги. А там только полоски земли для посадки и больше ничего: ни ремонтной базы, ни боеприпасов, ни обслуживания. Тяжелейшая обстановка. Никогда, ни в начале войны, ни потом я таких условий и такого ожесточения не видел и не ощущал. Страшно!
– Как же выстояли?
– Держались. А в сентябре добавили в полк машин. Но все равно делали по 4-6 вылетов в день. У взлетной полосы вырыли землянку, настелили соломы – там мы могли поспать между вылетами. Полноценным отдыхом это назвать нельзя, потому что нервы были на пределе. В голове постоянно прокручивалась картина боев, да еще понимаешь, что каждый очередной вылет может быть последним. Но никогда очереди своей на вылет никто не пропускал! Как на это могли посмотреть товарищи?! Я сам отстранял некоторых, если видел, что они нездоровы. Стояла изнурительная жара, после боя даже есть не хотелось, хотя кормили летчиков хорошо. Пожуем немного арбузной мякоти и вповалку ложимся спать. Только вечером, когда на полуторке нас отвозили в село, можно было толком поужинать, отдохнуть и поспать как следует. Но летние ночи короткие, уже в 4 часа начинался новый боевой день.
– Были ли случаи малодушия, трусости, паникерства?
– Говорят, что на войне все было. И у нас один раз летчик вернулся, не выполнив задания, объяснив это поломкой техники. Проверили – не подтвердилось. На первый раз простили его. А когда он второй раз повторил “подвиг”, с ним, не сговариваясь, перестали здороваться.
Однажды меня юристы пригласили на экспертизу: проверить самолет, на котором молодой летчик соседнего полка отказался лететь в бой. “Не тянет мотор, гарь в кабине. Я только обузой для своих буду. Собьют сразу”. Я проверил истребитель в воздухе на малой высоте, попытался сделать эволюции.
Однако самолет плохо слушался управления, дымил. Посадил я неисправный “ястребок” и говорю чекистам: “Правильно, что вернулся. Я бы тоже на таком не полетел”. А мальчишка-пилот держит в одной руке шлем, другой слезы по грязному лицу размазывает и благодарит меня. Я его хлопнул по плечу: “Воюй и больше не возвращайся. А то попадешь в штрафную эскадрилью!”
– А были и такие авиационные подразделения?
– Были. Если теряли мы подопечных штурмовиков, то можно было туда угодить. Правда, после 2-3 летных дней, как правило, штрафника возвращали в строевой полк. Если оставался жив, конечно.
– А велики ли были потери?
– Прислали нам тогда 15 молодых пилотов из училища, как в фильме “В бой идут одни старики”. Летчики, конечно, неполноценные – всего-то по 18 часов налета (сейчас, чтобы права на машину получить, надо на “Жигулях” намотать больше 30). Ребята замечательные, но ведь пощелкают их сразу в этом пекле. Не мог я сразу ребят в бой послать, хоть и тяжело нам приходилось. Отправил их с опытным инструктором на озеро Эльтон √ тренироваться. Но потери растут, немцы жмут, приехал к ним, чтобы отобрать из молодых пилотов лучших для боевой работы. А они мне вопрос: “Когда пойдем в бой с немцами?”.
Из этих 15 мальчишек, половина погибла в Сталинграде, а через год боев в живых осталось только двое. Приехал к нам отец одного из погибших тогда летчиков – парню удалось сделать всего один вылет. Просит показать могилу сына, а мы не знаем, что и ответить. “Будет могила, – сказал я ему тогда. – Самый лучший памятник из гранита и мрамора┘ Но после победы”. Ведь мы падали на камни, в Волгу, в болота, за линией фронта – хоронить было нечего. Очень ожесточенные были бои.
– Говорят, что под Сталинград Геринг бросил лучших своих асов?
– Он направил туда все, что мог. Эти асы-охотники сильно нам досаждали. Аэродромы были слабо прикрыты зенитными средствами, и немцы на взлете и посадке приноровились сбивать наши беззащитные самолеты. Ведь отсечь “прилепившегося” к тебе на хвост “мессера” было нечем. В это тяжелое время командующий воздушной армией генерал Терентий Хрюкин принял решение – создать на базе 9-го гвардейского полка особую группу асов для противодействия немцам. Отобрали 2-3 лучших летчиков от каждого полка. Я был назначен туда командиром эскадрильи. Командовал нами Лев Шестаков √ грамотный, инициативный, исключительно смелый летчик-новатор. Уже тогда он учил нас атаковать с высоты, эшелонированно, парами, с короткой дистанции. Всем тем правилам, которые потом вылились в чеканную формулу воздушного боя: высота, скорость, маневр, огонь! Учил на личном примере. Он и погиб, показывая молодому летчику, с какой дистанции надо гарантированно расстреливать неприятельский самолет. Развалившиеся куски немецкого бомбардировщика где-то над Хмельницком накрыли и его истребитель. Но спасибо Шестакову, его наука не прошла даром. Посбивали мы тогда спесь с фрицевских “охотничков”, сразу полегче стало.

– А доводилось ли на земле встречаться с немецкими пилотами?
– Один немец выбросился из подбитого самолета на цветном парашюте редкого тогда цвета. Как правило, ни наши, ни немцы спасающихся пилотов в воздухе не расстреливали. Приехали мы к месту приземления на машине посмотреть, что за птица такая попалась. Одет был в серый комбинезон, на голове не кожаный шлем, как у нас, а сеточка с наушниками. Чтобы не так жарко было, значит. На правом плече – мешочек с лекарствами, чтобы рану можно было присыпать в полете. Книжечка специальная у него была в кармане для записей. Последняя запись √ сбит ИЛ-2 и сумма денежного вознаграждения. И таких записей у него уже 30 было. А у меня только 10, а у лучших из нас по 12-15 сбитых врагов. Вот с таким опытным, храбрым и беспощадным врагом приходилось вести бои. Поэтому и потери были большие. Довелось и мне попробовать германского свинца.
– Как это произошло?
– 20 сентября 1942 года с молодым ведомым мы вылетели двумя парами на прикрытие штурмовиков. Немцы тогда вышли во многих местах к Волге. Вот на них – то и нацеливали удар наши ИЛы. Приходилось следить за своим напарником, чтобы не стал легкой добычей противника, и одновременно охранять подопечные ИЛы. И, видно, зазевался я – внезапная очередь по правому крылу, осколки по ногам и лицу, гарь и огонь в кабине. Все это – в секунды. И какая-то апатия сразу навалилась, не хочется покидать самолет. Открыл фонарь кабины, огонь еще сильнее охватил колени, грудь, губы, ветром сорвало шлем. Воздушным потоком выбросило меня из машины, чудом не разбился о хвост. Горел, падая с высоты, и, чтобы сбить огонь, долго не открывал парашют.
Казалось, бескрайняя Волга сама идет навстречу. Думал, упаду в реку, но меня благополучно снесло к левому берегу, упал на песок у самой воды. Какой-то пожилой солдат дотащил до перевязочного пункта, где уже лежали десятки раненых. Там содрали с меня всю одежду, голого положили на стол, дали стакан спирта, и, без всякого наркоза стали вырезать осколки и бросать в таз. Насчитал я их одиннадцать, а потом потерял сознание. Очнулся оттого, что рядом человек прямо по-звериному кричал. Как оказалось потом, это был тоже летчик, заместитель командира соседнего полка. Он вылетел вслед за мной на неповоротливом американском “Киттихауке”, был подожжен и выбросился с парашютом. Но неудачно – ударился о стабилизатор, ему оторвало ногу, сильно повредило вторую, и она держалась на одном сухожилии. Когда его спасали, вытаскивая из воды, оторвали и ее. Все это за какие-то полчаса! То, что я остался жив, считаю чудом.
– Почему же?
– Я был старше других, воевал с самого начала войны. Все время летал ведущим. А по ним основной огонь. Как-то мы заходили на штурмовку аэродрома. Я распустил пеленг, летчики самостоятельно выбирали цели. Я видел боковым зрением лицо своего напарника Колганова. И в этот момент ударила зенитка. Били по мне, а попали по нему. В секунду самолет разлетелся на куски. Так мы защищали и прикрывали друг друга.
После войны, уже, будучи генералом, я в Центральном Доме Советской Армии (ЦДСА) в Москве встретил незнакомого мне человека, тоже летчика. Оказывается, он и его семья всю войну и после нее не выпускали меня из виду: хранили фотографии и вырезки из газет, а дома у них висел мой портрет. Не зная друг друга, мы встретились в середине августа 1942 года в Сталинградском небе. Тогда я вылетел с группой прикрытия на разведку прорвавшихся немецких танков. Задание было сложным, до меня погибло несколько экипажей, пытаясь отыскать немцев. В бой посылал сам командующий авиации генерал Хрюкин.
Один из летчиков группы прикрытия из состава соседнего полка вдруг начал отставать, видимо, забарахлила машина, а к нему сзади тут же пристраиваются один за другим три Ме-109. Сейчас, думаю, сожгут. Мне надо уходить – не имею права рисковать ценными разведданными, но┘ не смог. Дал отсечную очередь, отогнал “мессеров”, и только тогда пошел к аэродрому. А танки тогда накрыла наша штурмовая авиация. Обычный эпизод. Я забыл о нем, ведь это было нормой нашей фронтовой жизни. А спасенный пилот запомнил, что его не бросили, помогли. Пронес это через всю жизнь. Так и меня спасали и прикрывали.
– Как же наступил перелом?
– Когда пришло обращение Военного совета фронта с известием о контрнаступлении, начальник штаба построил каре полка, и я стал его зачитывать. И вдруг услышал, что в строю плачут люди. У меня у самого перехватило горло. После всего пережитого в эти тяжелые лето и осень мы наступаем! Потом стали прыгать, обниматься, смеяться. С нетерпением ждали утра, чтобы вылететь на врага. Но погода помешала, артиллерия начала без нас. Удар ее по вражеским позициям был страшен. А потом уже начали наши соколы. Вот уж когда мы отыгрались на немцах!
Однако в разгар наступления (а я уже командовал тогда 31-м гвардейским авиационным полком) командование внезапно отозвало меня для получения именного самолета. Колхозник Феропонт Головатый приобрел его для Красной Армии за свои средства и просил передать одному из лучших летчиков. Выбор Военного совета фронта пал на меня. Я тогда даже не представлял себе, что можно купить боевой самолет. Встреча с Головатым на авиазаводе запомнилась мне навсегда. Директор пригласил нас в цех посмотреть, как делают самолеты. Окружили нас пацаны 12-14 лет, старики и женщины: “Дяденька, а вы летчик, сталинградец?”.
Я сам токарь, понимаю, что значит у станка стоять по 10-12 часов в день да еще ящик под ноги ставить, чтобы дотянуться. Здесь же, на рабочем месте, у мальчишек крохи еды и матрас для отдыха. Когда прилетел на фронт, рассказал своим летчикам, какой ценой создается наша техника. На дарственном самолете ЯК-1 я летал до полной выработки его ресурса. После этого самолет как боевая реликвия был передан в Саратов и установлен на Соколовой горе. Он и сейчас там, только в музее. Последний раз я сидел в его кабине по просьбе губернатора Аяцкова в 2000 году. Экспонат осматривали Борис Ельцин, Геннадий Селезнев, министр обороны Сергей Иванов.
А второй самолет Головатый “подарил” тоже мне 29 мая 1944 года. На этом ЯК-3 я летал до конца войны, последний боевой вылет сделал над Прагой 12 мая 1945 года. Дарственный истребитель с надписью “От Ферапонта Петровича Головатого 2-й самолет на окончательный разгром врага!” после войны был передан в Центральный музей авиации и космонавтики, а потом в музей КБ Яковлева. А в 1991 году был продан американской музейной компании для экспозиции сроком на 4 года. Прошло уже 3 этих срока, но самолет все еще в США. Становится больно за то, что наши военные раритеты нужны американцам, а не нам, и свои чиновники так легко распродают нашу память и славу.
– Борис Николаевич, а какой самый радостный день был на войне?
– Конечно, победный! Ребята плясали, обнимались. Я был рад, что остался жив, что сохранил самолет Головатого. Хотя, как уже говорил, своей очереди на вылет я не пропускал никогда.
– Что пожелаете нашей молодежи, тем, кто любит и мечтает об авиации?
– Отменного здоровья, высокой нравственной чистоты. Сейчас это особенно важно. Пусть ваши мечты сбудутся. Любите и не давайте в обиду свою Родину.

Виктор Евдокимов