Генрих ПАДВА: Чтобы быть хорошим адвокатом, нужно понимать жизнь

Принято думать, что адвокатскую славу создают громкие дела и знаменитые клиенты. А с другой стороны, как получить громкое дело и знаменитого клиента, не будучи прославленным адвокатом? Поди разберись, что тут сначала, а что потом.

Адвокат Генрих Падва не делит своих клиентов на знаменитых и незнаменитых. Среди его клиентов были крупные СМИ (издательский дом «Коммерсант», «Огонек», «Известия»), именитые российские и иностранные компании («ПепсиКо», «Ренессанс Капитал», «Кембридж Кэпитал», «Холдинг Москва»), известные банки («Ситибанк», МЕНАТЕП)… Он представлял интересы подруги Бориса Пастернака Ольги Ивинской, семей академика Сахарова и Владимира Высоцкого… Защищал членов ГКЧП, финансового магната Льва Вайнберга, криминального авторитета Вячеслава Иванькова, бывшего управделами президента РФ Павла Бородина… Но вот недавно издал книгу воспоминаний, полную безвестных персонажей – тех горемык, что сорок – пятьдесят лет назад справедливо или не очень попали под каток судебной машины и которых он, в ту пору провинциальный юрист, защищал в судах Ржева, Торжка, Погорелого Городища. А теперь пишет: «Отчего так грустно вспоминать, оборотившись к прошедшим десятилетиям, свои дела, работу свою, которой отданы вся страсть, все силы, помыслы и надежды? Откуда эта боль, эта щемящая тоска?.. Надо бы радостным быть, но «услужливая» память все чаще подсовывает из пережитого жуткие мгновения ожидания приговоров, когда наивная надежда еще едва теплится, еще чуть трепещет в сердце и… безжалостно, бессмысленно жестоко, немилосердно рушится провозглашенным приговором. Какое отчаяние от беспомощности своей, какая обида от непонимания, какая тоска от бессилия что-либо изменить, исправить!»- Почему вы предались воспоминаниям?- Это случилось не вдруг. На протяжении многих лет издатели, журналисты говорили мне: «Надо писать книгу. У вас такой богатый материал, вы столько интересных дел провели!» Я всякий раз отнекивался. Во-первых, времени не было на сочинение мемуаров. Во-вторых, требовалось мозги на это настроить. Да и какой из меня писатель? Я однажды написал рассказик в духе чеховского «Ваньки Жукова», отдал моему другу Володе Гельману, он прочитал и говорит: «Ну что тебе сказать? Чехов писал лучше». И я подумал: да, он прав. Но такие разговоры бесследно не проходят, и когда очередной представитель издательства сказал мне: «Напишите, я вам гарантирую, что мы издадим», – я решил попробовать. И пошло-поехало…- Вы писали или надиктовывали?- Надиктовывал журналистке Оксане Рустамовой. Она расшифровывала запись. Потом я своей рукой правил текст, и мы снова его распечатывали. Потом я еще раз вносил правку. Вот так делалась эта книга.- Она окрашена в ностальгические тона. Вы вспоминаете о работе в Торжке, Погорелом Городище как о лучшем периоде вашей жизни. Но вы же коренной москвич. Как вы оказались в провинции? И почему на целых восемнадцать лет застряли там?- В Калининскую (ныне Тверскую) область я поехал по распределению. Сначала путевку туда получил мой товарищ Юра Юрбурский, и он уговорил меня проситься вместе с ним. Да, мне свойственна ностальгия, привязанность к родному пепелищу, отеческим гробам. Тверскую губернию я считаю второй своей родиной.- Вы начали адвокатскую практику в год смерти Сталина. Скажите, в середине 50-х и в более поздние советские времена было легче добиваться правосудия, нежели теперь?- Я понимаю, что сравнение напрашивается, но оно не вполне корректно. СССР и современная Россия – это разные страны, и у них разное правосудие. В каком-то смысле теперь стало легче. Все-таки стали выноситься оправдательные приговоры и, слава богу, появился суд присяжных. Существует и Конституционный суд, перед которым можно ставить вопрос о конституционности тех или иных решений. Я обратился в КС по поводу смертной казни и удовлетворен вердиктом, что ее существование в России неконституционно. Невозможно себе представить, чтобы такой орган существовал в советские времена и чтобы им принимались такие решения. Но, с другой стороны, раньше в судебной практике было больше фиговых листочков, создававших видимость законности, и благодаря этому по некоторым делам иногда можно было добиться справедливого приговора, тогда как сейчас откровенно плюют на соблюдение хотя бы минимальных формальностей. Раньше, бывало, поймают судью на пренебрежении какой-то процедурой – и сразу адвокат подает кассацию, прокурор приносит протест: нельзя, нарушены права! И хотя в Конституции о правах человека меньше всего говорилось, все-таки явные безобразия не допускались. Оправдательных приговоров почти не случалось, но прекращение дела, отмена вердиктов вышестоящими судами – все это было возможно. Существовал Верховный суд СССР, и если туда попадешь, можно было добиться справедливости. Постановления Верховного суда СССР и его пленумов были очень хороши и давали правильное направление. К сожалению, все это разбивалось о партийное всевластие. Я помню, в Погорелом Городище вдруг – раз, бюро райкома: «Хулиганов у нас развелось – дальше некуда! Прокуроры, судьи, куда вы смотрите?!» И назавтра давай мести всех подряд и судить за хулиганство. Теперь такого, к счастью, нет, но… Вот сейчас мне закричат: «Ретроград! Как ты можешь!» Но я все же скажу: с другой стороны, боязнь райкома партии, угроза обратиться в партийный орган – это немножко держало в узде и суд, и прокуратуру. Над ними был… нет, не закон, конечно, но – власть. А сегодня никто ничего не боится. Сегодня откровенно берут и вообще черт-те что делают.- Уровень судейской коррумпированности в те времена был ниже?- О чем вы говорите, это вообще несравнимо! В Погорелом Городище я с судьей был на «ты» и, что называется, за ручку. Мы и пили вместе, и гуляли вместе, а с нами и прокурор, и следователь. Мы были одна компания. Но мне в страшном сне не могло привидеться, что я передаю прокурору или судье взятку от моего подзащитного. В те времена и денег-то ни у кого не было, так что какие там взятки. Я потом в Торжке защищал следователя, который брал. Но что он брал? Десяток яиц, банку грибов. Системной коррупции тогда не было вовсе.- В своей книге вы приводите текст одного вашего выступления на процессе. Это, без всяких скидок, литературное произведение. В нем отточена каждая фраза. Вы свои речи пишете, прежде чем произнести?- Первые лет двадцать в моей адвокатской практике я так и делал – писал свои речи от и до. Все в них обдумывал, тщательно выверял. Вплоть до знаков препинания: долго взвешивал, что поставить в конце – точку, многоточие, восклицательный или вопросительный знак. Я мог, например, закончить так: «После всего, что вы здесь услышали, уважаемые товарищи судьи, какой же еще можно вынести приговор, кроме оправдательного?»- Сегодня уже не делаете письменную заготовку?- Полную – нет.- Импровизация?- Тезисы. Выступаю по ним. Хотя пишу много. Адвокат ведь имеет право письменно изложить свои предложения по тем вопросам, которые суду предстоит изучить в совещательной комнате. Это и становится основой моей речи. Все основные постулаты и доводы там сформулированы. Вообще заранее написанная речь – опасная штука. Адвокаты, которые хорошо пишут, но не умеют правильно воспользоваться писаниной, засушивают свои речи. Они читают, а это плохо воспринимается. Надо уметь написать, потом сделать написанное как бы чужим, и это чужое потом снова присвоить и рассказать. Иной раз кажется, что готов к выступлению, что в голове полная ясность. А пытаешься положить свою мысль на бумагу – не хватает слов. Значит, на самом деле в голове туман. И чтобы его развеять, надо сочинить речь.- Адвокат должен обладать литературным талантом?- Тут надо говорить конкретно. Есть адвокат по уголовным делам, есть по гражданским, а есть, например, корпоративный юрист. И в зависимости от профиля нужно обладать тем или иным талантом и соответствующим темпераментом. Например, чтобы быть хорошим корпоративным юристом, не нужно иметь артистический темперамент. А чтобы быть судебным адвокатом по гражданским и уголовным делам, необходимо, конечно, владеть ораторским искусством, которое особенно требуется в суде присяжных. В свою очередь, чтобы успешно ораторствовать, нужно быть высокообразованным человеком, знать музыку, литературу, живопись. Надо бывать в портовых кабаках, толкаться среди привокзальной публики, наблюдать быт обитателей социального дна, знать разновидности уличного и квартирного хулиганства. Может быть, иногда и драться нужно. Одним словом, нужно понимать жизнь, чувствовать ее.- Вас называют самым высокооплачиваемым адвокатом в России. Это правда?- Это вранье. Это чистое вранье. У нас почему-то считается, что самое дорогое – оно самое лучшее. Но так бывает далеко не всегда. Я человек старого закала. Я работал во времена, когда такса у адвокатов была как подаяние нищему. По такой таксе я сейчас, конечно, работать не стану, но не могу привыкнуть и к тому, что можно запросто брать с клиента сотни тысяч, миллионы… Я не самый дорогой адвокат. Кроме того, у меня есть на сей счет своя теория. Она состоит в том, что не надо брать с клиента как можно больше. Потому что если ты возьмешь слишком много, он будет либо чрезмерно надеяться, либо даже думать, что ты берешь не только себе, а будешь с кем-то делиться. В итоге ты попадешь в психологическую зависимость от него. Он может с тебя требовать то, что ты сделать не считаешь возможным. Лучше чуть-чуть недобрать с него, пусть думает, что он тебе обязан, пусть говорит родственникам и знакомым: «Я-то думал, Падва возьмет миллион, а он взял по-божески». У меня с ним тогда другие взаимоотношения выстраиваются, и мне это более комфортно, чем лишняя тысяча или десять тысяч.- Это трудно – заполучить Генриха Падву себе в адвокаты?- Сейчас – да. Мне иногда уже физических сил не хватает.- В каких случаях вы отказываетесь?- Вот именно в таких – когда не хватает физических сил. Или когда дела «не мои». То есть когда мне предлагают дела, в которых я себя не чувствую достаточно компетентным. Например, нарушение правил по технике безопасности в строительстве. Там много специфики, в нее надо вникать, она требует скрупулезного изучения. Кроме того, я не берусь за дела, которые мне не интересны. Не берусь также и за дела маленькие, простые. Их могут проводить мои помощники.- Вы просчитываете шансы на успех, прежде чем соглашаетесь кого-то защищать? Бывает ли так, что, если шансов мало, вы отказываетесь проводить дело?- Ничего просчитать невозможно. Иногда я был абсолютно уверен, что выиграю дело, – и с треском проигрывал. А бывало и наоборот: дело безнадежное, но клиент умоляет: «Возьмите!» Ладно, берешь скрепя сердце – и вдруг блистательный результат. В нашей судебной системе что-то просчитывать – неблагодарное занятие. Потому что не по закону подчас все решается, а под влиянием каких-то привходящих обстоятельств, о которых я могу не знать. Мне иногда говорят: «Можешь не браться за дело, но дай нам хотя бы юридически правильную позицию» – мол, тут нет такого состава преступления, а есть такой-то. Когда я чувствую, что в деле что-то нечисто, я стараюсь в нем не участвовать.- Вы защищали многих известных людей. Чем тут определялся выбор – именитостью клиентов, гонораром, общественным вниманием к процессу?- Более всего мною движет профессиональный азарт. Вообразите, вы хирург. Неужели вам не интересно когда-нибудь попробовать пересадить сердце, вместо того чтобы всю жизнь в панарициях копаться? Я не всегда уверен в результате, но мне интересны такие дела, где я могу проявить весь свой опыт, все свои знания и способности.- Быть знаменитым или хоть мало-мальски известным – одно из условий успешного существования в адвокатской профессии?- Это необязательно. Я знал и знаю немало адвокатов, совершенно незнаменитых, но первоклассных юристов. Это в основном адвокаты-цивилисты, выступающие по гражданским делам. А в уголовном процессе – да, там больше ораторства, больше возможностей прославиться.- Цинизм входит в профессию адвоката?- Не должен входить. Если человек циник, он будет циником в любой профессии.- Но все равно ведь, наверное, нарабатывается «мозоль на сердце», как говорит ваш коллега Генри Резник.- Все зависит от личности. У кого-то эта «мозоль» толстая, у кого-то потоньше. В первое десятилетие своей адвокатской практики я получал ужасные оплеухи от разных судебных решений, даже писал заявления об уходе из адвокатуры. Сейчас тоже иной раз опускаются руки, надолго портится настроение, но в жуткое отчаяние от неудач я уже не впадаю. Слушается очередное дело – и ты идешь, вкладываешь в него всю свою страсть, весь свой профессиональный опыт, все свое понимание жизни и людей.