Где торно, там и просторно

Пространство мы воспринимаем в зависимости от места обитания

…Стараюсь побольше с утра намотать километров, пока не разлился зной. Лечу по утренней прохладе через степи, балки, перелески, тайгу, реки. Вдруг ловлю себя на мысли, что стал думать географически, а время мерить отрезками пути. Вот Азов позади, преодолел донской, а потом и волжский рубежи, наконец добрался до Азии. Стела на границе двух частей света высится на Урале между Златоустом и Миассом. Весьма бойкий торговый пятачок на федеральной трассе. Отсюда с уральской евразийской высоты дальнейший сибирский путь представился чуть ли не космической трассой. Чтобы до осени добраться до Тихого океана, нужно в день делать не меньше ста верст. Я спустился с Уральского хребта и ничтоже сумняшеся стал пронзать сибирское «космическое» пространство. Благо световой летний день удлинился, а световой год остался прежним.

Как-то стало подзабываться, что существуют еще и государственные границы. За это, кстати, и поплатился. Украина, Россия, Казахстан, опять Россия. На таможнях все буднично, по инструкциям, однако без особых формальностей. Правда, по мере того как отрастала борода, таял на костях зимний жирок, а тело покрывалось загаром, пограничные стражи все пристальнее вглядывались в меня, сверяя мой путешественный облик с фотографией в паспорте. После Байкала я повернул на юг и через Кяхту по древнему чайному пути въехал в Монголию. Опять в Россию (уже в Читинскую область) попал через пропускной пункт в Даурской степи. Налюбовавшись дзеренами (монгольские антилопы) и журавлями, распрощался с гостеприимной Монголией. Молодой пограничник в помятой не по размеру серой форме (и то после того, как его окликнул сопровождавший меня местный пацаненок) слез с вышки, равнодушно посмотрел паспорт и махнул в сторону границы, мол, езжай. Я и поехал. Никто больше меня не задерживал. Российские пограничники только открыли паспорт, тут же ахнули: «А где твоя монгольская печать?» После в меру строгого допроса и звонков начальству мне объявили, что я нелегально перешел границу и меня отправляют обратно, в Монголию. «А там?» – задал я глупый вопрос. «А там с вами будут разбираться монгольские товарищи», – последовал ответ. Мелькнула мысль, что на этом мое евразийское путешествие может и закончиться. Однако все обошлось. Монголы даже извинились, что «проспали» меня, накормили, устроили на ночь, утром опять накормили, поставили печать в паспорте и отправили в Россию. Я продолжил свой путь к океану.

Пространство мы воспринимаем по-разному в зависимости от места обитания и способа жизни. В основном живем в пространственно сжатом мире-мирке, обставленном реальностями. Есть еще, правда, мечта. Можно временно ею утешиться, вырвавшись на ее крыльях из тесного мира бытия. В тесноте, да не в обиде. Так редко бывает между людьми в стенах и под крышей, людьми сотворенными. Разве что наедине со своими теснящимися в голове мыслями.

Стены – это надежно, крыша – тем более. Не дует и не капает. Однако именно стремление вырваться из этой привычной земной обители, страстное желание обрести наконец себя посреди открытого пространства, полной грудью вдохнуть его воздух свободы и явилось главной причиной «ухода» Льва Толстого. Некоторые в этом случае говорят об «исходе», я все-таки настаиваю на вполне осмысленном и вожделенном стремлении уйти-вырваться на простор другой пространственной реальности. Именно жажда открытого пространства, никем и ничем не обозначенного, позвала Антона Чехова в дорогу. В Сибири его поразила не природа, не люди, а прежде всего необъятность просторов, у которых на все стороны света нет пределов. Они даже и не мыслятся. Это дорогого стоит. Сахалинское путешествие понадобилось писателю, чтобы разомкнуть мир столичной скученности. Когда я сплавлялся по Енисею, меня преследовало тоже ощущение пространственной необъятности. При приближении к Полярному кругу мне казалось, что я плыву в неизвестность, в никуда, в какой-то другой мир, которого нет ни на одной земной карте. Это озадачивало и даже временами пугало, но в то же время наполняло каким-то необъяснимым азартом и восторгом, чувством освобождения от земного событийного притяжения.

«Лишь те счастливы в мире, кому открыт широкий простор» – это строки из санскритской поэмы «Хариванше» – священной книги индуизма в эпосе «Махахарата». Живущие посреди открытых пространств люди, у которых эти пространства всегда доступны не только взору и слуху, по-иному воспринимают мир. Для них реальности этого пространства (прежде всего стихийные) привычны и закономерны. Открытое пространство открывает и их души. Для мира в любых его проявлениях и для других людей. Чукотский писатель Владимир Серкин, автор книги «Хохот шамана», описывает случай в местной школе, когда мальчик, родители которого всю жизнь провели в тысячекилометровых кочевьях по необъятным тундровым просторам, с трудом выискивал на карте европейские государства. Отчаявшись определить некоторые, он в сердцах воскликнул: «Такие маленькие. Их фиг найдешь!» В Скандинавских странах законодательство установило так называемое право каждого человека на природу. В соответствии с этим принципом во многих диких местах найдется пристанище на ночь – различных типов навесные убежища, где можно переждать непогоду, незапертые хижины и сараюшки. Мне во время путешествия по Лапландии доводилось останавливаться в этих строениях. В Норвегии я обратил внимание на дома, которые стояли на голых скалах. Вокруг только камни, снега и льды. Может быть, еще тролли, которые любят селиться именно в таких местах. Норвежцы объяснили, что строят жилища над фьордами на крутых склонах хребтов ради изумительных горных видов, красивых пейзажей и открытых диких пространств.

…Только дорога делает тебя настоящим правообладателем пространства. Вот я по извилистому серпантину забираюсь на перевал. Пространство сжимается до пятачка внизу. Может, правда, захватить и обочину.

Владимир СУПРУНЕНКО