Галина ЩЕРБАКОВА: Кольца и манка – сакральные понятия моей жизни

Галина Щербакова родилась и выросла на Украине. Закончив педагогический институт в Челябинске, несколько лет работала учительницей русского языка и литературы, потом в газете. “Газета – самая дальняя дорога к писательству, – считает Галина Николаевна, – журналистика затягивает и уводит в сторону”. Но это было давно. Сейчас у писателя Щербаковой более двадцати книг, последняя, “Подробности мелких чувств”, вышла совсем недавно.

Чтобы я не умерла во младенчестве, бабушка сдала обручальные кольца в торгсин. На вырученные деньги была куплена манная крупа. С тех пор кольца и манка – сакральные понятия моей жизни. В сороковом году я пошла в школу и успела закончить только первый класс. Немцы вступили в город осенью. Несмотря на то, что школа была открыта, родители меня не пустили во второй класс. Целый год я наблюдала, как мои сверстники исправно посещали уроки. К несчастью, немцы “застряли” в городе надолго. Наступил новый учебный год, и снова оставаться дома уже было делом бессмысленным. Идти во второй класс было обидно, поскольку мои одногодки учились в третьем. Но учительница знала меня, мою семью, и меня быстро перевели в третий. Помню, как потрясло склонение существительных. Мой мозг отказывался эту информацию воспринимать. Но я была упрямой и самолюбивой и через некоторое время наверстала упущенный год. В детстве это легко.

Главное впечатление войны. Рядом с нами жила еврейская семья, я очень дружила с соседским мальчиком. Внезапно эти люди исчезли. Позже я узнала, что всю семью расстреляли. Для меня это было страшным потрясением. С тех пор у меня просто зверская ненависть к антисемитам. И я не знаю большего греха, чем национальная неприязнь.

– Ваша первая повесть “Вам и не снилось” снискала широкую читательскую известность. Но критики восприняли ее в штыки.

– Это было совсем другое время. Чистое и целомудренное повествование стало мишенью для критики, потому что это был рассказ о любви и только о ней. Как-то раз отправилась я в педагогическое училище, не догадываясь о том, что предстоит мне выслушать. Внешне все выглядело вполне пристойно. Меня вежливо представили, вручили букет цветов, а затем начался “суд Линча”. Заранее подготовившись, девушки-студентки говорили о том, как неприятно и противно было им читать эту повесть. Почему-то много говорили о трусиках сорок второго размера моей героини. Вокруг них-то и строилось обсуждение книги. “Трусики” считались срамом.

– Вы пробовали себя и в драматургии.

– Я всегда хотела сочинять пьесы. У меня есть рукопись под названием “Будут неприятности”. Сюжет вкратце таков: в респектабельную московскую семью, живущую по строгим советским правилам, попадает девушка из “простых”, которую изгоняют, как чужака, как тварь. Интересно, что через несколько лет появилась пьеса Михаила Рощина “Спешите делать добро” с похожей фабулой. Два автора, не знающие друг друга, уловили общее – то, что витало тогда в воздухе. Рощинская пьеса имела успех, и мне это было приятно. Я любила его драматургию, но сама в ней не преуспела.

Киносценарий – тоже не мой жанр. Он попадает в руки режиссеру, и твой текст воплощается в нечто, зачастую очень далекое от твоего авторского представления. Ты ведешь свой поезд, а режиссер – свой. На какой-то момент пути могут сближаться, но чаще всего они расходятся.

– Вы берете героев из реальной жизни?

– Я стараюсь уходить от прямого описания, это свойство журналистики. Впрочем, существуют исключения. У меня есть роман “У ног лежачих женщин”, в основу которого положена реальная жизненная ситуация. Это история о трех парализованных женщинах и трех мужчинах, которые за ними ухаживали. Она происходила на моей улице. Никогда в жизни я не сталкивалась больше с подобной мужской самоотверженностью. Существует много примеров женской самоотдачи, но я была свидетельницей мужской. Это дорогого стоит.

– Вы говорите о самоотверженности. А как же любовь?

– Самоотверженность бывает выше любви. Любовь эгоистична. Самоотдача – это когда отдаешь себя. “Жалость” бывает синонимом “любви”. Это очень высокое чувство, и оно не может никого унизить.

– Не кажется ли вам, что сегодня в отношениях между мужчиной и женщиной любовь уходит на второй план? Богатый мужчина – вот идеал современной женщины.

– Разве подобные отношения возникли сегодня? Они существовали всегда, просто теперь стали более очевидны. Как-то раз дочь изложила мне свою “теорию”. По ее мнению, типы мужчин, описанные еще Островским в “Бесприданнице”, сохранились в неизменном виде. Есть магнаты, “олигархи”, как Паратов, есть преуспевшие “купцы” вроде Кнурова и Вожеватова и, наконец, “интеллигенты” – Карандышевы. Женщина всегда выбирает между этими типажами, ибо других не существует. Да, за “магнатов” и “купцов” идет борьба, но очень многие женщины предпочитают слабых, Карандышевых. Мы выбираем слабых и рожаем слабых мужчин. Будущее России зависит от выбора женщины.

– В последнее время часто говорят о феминизме. Как вы к нему относитесь?

– Очень спокойно. Феминизм – борьба за права женщин. Ужасно, когда тебя не принимают на работу только потому, что ты женщина и у тебя есть дети, которые имеют привычку болеть. Но права мужчины не защищены у нас в той же степени, что и права женщины. Если вас направляют в Чечню, вы не докажете, что стрелять – не ваша профессия. Если говорить о защите прав, то в нашей стране в равной степени не защищены и женщины, и мужчины.

– Как вы работаете?

– Я трудоголик и графоман одновременно. Сам процесс “выведения” слов – радость. У меня есть компьютер, но работаю я по старинке, авторучкой. Пишу достаточно быстро. Должна признаться, что писательство не мешает мне оставаться оголтелым читателем. Читать безумно люблю. Больше – зарубежную литературу, из нее – английскую. Стараюсь не пропускать интересное в “толстых” журналах: “Новом мире”, “Знамени”, “Иностранной литературе”. Внимательно слежу за творчеством молодежи: Виктора Пелевина, Владимира Сорокина.

– У нас несколько десятилетий декларировался принцип: литература должна быть нравственной. Интересно узнать ваше мнение по этому поводу.

– Это сложный вопрос. Солженицын и Распутин считают современную литературу безнравственной и бездуховной. А, к примеру, Василий Аксенов в одном из интервью сказал недавно, что писатель – не вождь, за которым должны идти массы. На мой взгляд, они оба правы понемножку. Да, русская литература, в том числе советского периода,была нравственной и не признавала даже слова “трусики”. От нее требовали главного – положительного героя. И именно он был критерием ценности сочинения. Целые поколения воспитывались на “высокоморальной” литературе. Про Павку Корчагина, молодогвардейцев и целинников читали все. И что же? Стало меньше войн, убийств? Не надо преувеличивать роль литературы в формировании человеческой души. “Безыдейный” Высоцкий значил больше, чем вся псевдопатриотическая литература. А вообще, у читателя на книжной полке должны стоять и Солженицын, и Распутин, и Пелевин. Он сам сделает свой выбор. Выбор души. И в этом высшая нравственность.

– Вы ведете довольно замкнутую жизнь. Не участвуете в литературных “тусовках”…

– Вообще-то я человек коммуникабельный. Люблю хорошую компанию, интересных людей. Но “тусовки”, о которых вы говорите, – это совсем другое. Это прежде всего демонстрация амбиций, успеха, шляп и машин. Мне там неловко. Я “безлошадница”, и там не в своей тарелке. Я из эпохи “кухонь”.

Александр ГУШАНСКИЙ