Фронтовая реликвия

Здесь бы с детишками играть…

Что это такое, фронтовая реликвия? Может быть, это маленькие бархатные мешочки на шнурочках, которые были у меня и у сестры. Они целы, эти маленькие свидетели войны. В них лежали записки с нашими данными. Отец, провожая нас, бежал по перрону рядом с вагоном, бежал до тех пор, пока поезд не набрал ход.

Я перебираю пожелтевшие от времени письма, справки, фотографии. “Справка дана семье военнослужащего военного инженера Петровского Л.А. в том, что его семья эвакуирована в Алтайский край, город Карасук”. На штампе дата – 27 ноября 1941 года.

Наш отец Леонид Александрович Петровский был кадровым военным. Служил на Дальнем Востоке, к началу войны находился в Москве. Он первым в селе получил высшее образование. На каникулах приезжал домой. Собирались тогда жители села Сажное в избе-читальне и заслушивались его рассказами. Отец прекрасно рисовал, фотографировал. Он был очень красивый. Высокий, с военной выправкой, с тонким интеллигентным лицом. Такие лица теперь – редкость. Они из другой, ушедшей эпохи. Построил отец дом, посадил яблоневый сад. В войну сад вырубили немцы, но от пеньков позже отросли молодые побеги. Теперь яблони напоминают о том, что их сажал когда-то отец.

В эвакуации мы оказались в Западной Сибири – в Карасуке. Бабушка ходила на вокзал в ожидании нашего багажа. Но оказалось, станцию Сажное разбомбили. К нам дошли всего два чемодана, в которых были несколько платьев матери, какие-то безделушки и гимнастерка отца. Вот она лежит передо мной – старая, выгоревшая на солнце, видавшая виды. Бабушка наказывала нам, несмышленышам, хранить всегда эту гимнастерку.

Похоронку на отца мы получили в эвакуации. Накануне со стены ни с того ни с сего вдруг сорвалось и вдребезги разбилось зеркало. “Не к добру!” – напророчила наша нянька Фекла. Увы, она оказалась права. Несколько дней бабушка лежала пластом и только звала иногда тоненьким слабым голосом: “Леля, Леля”. С годами я все пронзительнее понимаю весь ужас трагедии. Бабушка потеряла единственного любимого сына. Она находилась за тридевять земель от родных мест, с двумя малыми детьми на руках. Сколько же мужества и силы было в этой немолодой, хрупкой на вид женщине!

Вскоре после “похоронки” мы получили письмо от солдат, которыми командовал отец. Бойцы сожалели о гибели любимого командира, утешали нас, клялись отомстить за него. Писали о нем как о прекрасном командире и замечательном человеке. Пришло и письмо от отца. Стремительный, изящный почерк. Написано незадолго до гибели. “Я наконец прибыл к месту назначения на передовую. Немцы от нас на расстоянии 300-400 метров. На фронте сейчас затишье, днем почти не бывает стрельбы, только изредка над головой пролетит снаряд или завоет мина. Я нахожусь в безопасном месте, спим в лесу. Деревья распустились, зацвели терновники. Здесь очень хорошо. Я сплю крепко, снятся хорошие сны. Под горой бежит Донец (эти слова были зачеркнуты цензурой). Места здесь красивые. Здесь бы только с детишками играть, а не убивать друг друга”.

Отцу оставалось жить всего две недели. 15 мая смерть нашла его, вероятно, в том же весеннем лесу. Мы не знаем, как это было. Жители Залимана рассказывали, что здесь шли страшные бои и братская могила первоначально находилась в лесу. Потом останки погибших перенесли в центр села. Там стоит теперь памятник воинам. Отцу было всего 37 лет.

Я сейчас работаю учительницей Саженской школы, преподаю географию, историю. Моя сестренка Элеонора живет сейчас в Москве. Мы выжили и сохранили память об отце. Долго не могла собраться, чтобы написать вам. Но может, скупые эпизоды чужой жизни добавят кому-то новые представления о войне и людях, ее переживших. Может быть, зазвучат в душах какие-то новые струны.

Рита ПЕТРОВСКАЯ,

учительница

Сажное,

Яковлевский район,

Белгородская область