Фонд “Право матери”: Нельзя подпускать детей слишком близко к мясорубке

Фонд “Право матери” не имеет дела с живыми солдатами. Предмет его внимания – права родителей погибших военнослужащих. О деятельности фонда рассказывает его пресс-секретарь Валерия Пантюхина.

– Страна должна знать своих героев. Какие военные округа, по вашим данным, самые неблагополучные?

– Анализ обращений родителей погибших военнослужащих свидетельствует, что самый жизненно опасный в России Московский военный округ – на его долю в прошлом году пришлось 29,8% всех смертей. Северо-Кавказский округ, где, казалось бы, идет война, только на втором месте. На третьем – Дальневосточный.

– Расскажите, пожалуйста, об исках родителей солдат, погибших в Чечне, к Министерству обороны, которые курировал ваш фонд?

– В 1995 году к нам, естественно, начали обращаться родители, получившие своих детей в цинковых гробах, и спрашивали, кто виноват и что делать. Им хотелось предпринять какие-то действия, не хотелось прощать того, что сделало с их детьми государство – тогда к этому еще не успели привыкнуть. Вставал вопрос, кто конкретный виновник и как с ним быть.
Ясно, что виновато государство. Но ведь его нельзя посадить на скамью подсудимых, а впоследствии – в тюрьму. Но подать на него в суд все же можно. Ответчиком в гражданском иске выступит именно государство в лице конкретного министерства – в нашем случае Минобороны или МВД, в зависимости от того, в каких частях воевал погибший. И этому конкретному министерству можно предъявить иск за моральный ущерб. Конечно, многим был причинен и материальный вред: кто-то ездил искать своего сына, кто-то потерял работу, безусловно, все родители после таких событий потеряли здоровье. Что же до морального вреда, то обычным людям тут доказывать как будто нечего. Если человек не государственный чиновник, то он и так все понимает. В любом случае даже смерть молодого человека, в особенности если не знаешь ее подробностей, – это страшный удар. То, что пришлось перенести этим людям, вообще не укладывается ни в какие современные представления о нормальной человеческой жизни. Кошмар, который они увидели в той же Чечне, из серии, наверное, фашистских концлагерей. Пусть не с позиции узника, но с позиции человека, который первым туда вошел сразу после того, как удрали эсэсовцы. Да и не только в Чечне. В Ростове-на-Дону люди часто были вынуждены рыться в костях – причем самостоятельно: определять собственных детей по черепам, по форме рук, по длине пальцев. Кому-то приходилось раскапывать захоронения в Чечне и за свои деньги в рюкзаках везти полуразложившиеся тела в Ростов на идентификацию.
Казалось бы, моральный вред налицо. Вот только чиновнику, в особенности военному, доказать это совершенно невозможно. Да и судебному тоже, как выяснилось.
И вот в начале 1995 года юристы нашего фонда сформулировали иски от имени родителей погибших солдат и подали их в суд по месту нахождения ответчика: на Минобороны – в Пресненский, на МВД – в Замоскворецкий. На МВД мы подали два иска, на Минобороны – свыше трехсот. Иски в принципе различались только фамилиями. Впрочем, учитывались и обстоятельства, при которых родители получили тело. Ведь в одном случае гроб доставили на дом (ну подумаешь, дверью при этом ошиблись), а кто-то прошел три вагона и только в четвертом, успев уже поседеть, нашел своего сына.
Полгода суды молчали. И только осенью 1995-го в адрес родителей стали приходить первые абсолютно стандартные определения об отказе рассмотреть заявление. Получается, что, даже не рассматривая дело по существу, с истцами просто не стали разговаривать. Судья Пресненского межрайонного суда Мария Болонина определила Минобороны как ненадлежащего ответчика, даже не попытавшись разобраться. А ведь по закону она должна была хотя бы начать процесс и только в ходе предварительной подготовки могла прийти к такому выводу. Впрочем, и вывод довольно странный. Судья Болонина рекомендовала истцам переадресовать свои претензии к… осуществившему призыв райвоенкомату. В то время как функции последнего – только учет призывников и отправка новобранцев в часть. Дальнейшей армейской судьбой солдата распоряжаются уже другие подразделения Минобороны. Пожалуй, судья этим преследовала две цели. Во-первых, ей не хотелось возиться: суды сейчас и так перегружены. Во-вторых, куда проще раскидать эти дела по всей стране. Тогда и наши юристы ничего не смогут сделать, и нежелательной огласки удастся избежать.
Пришлось обжаловать отказы во второй инстанции – Мосгорсуде.Вообще же конечной целью было собрать как можно больше отказов и с ними обратиться уже в Европейский суд, чтобы добиться оценки противоправных действий государства на международном уровне.
В марте прошлого года Мосгорсуд каким-то чудом удовлетворил одну частную жалобу. Впрочем, это не значит, что Мосгорсуд признал государство виновным – он только определил, что суд первой инстанции обязан рассмотреть именно данный конкретный иск. Всего было удовлетворено порядка двух десятков жалоб, из них половина – Верховным судом. Два иска были адресованы МВД, и Замоскворецкий суд не смог приняться за них до сих пор. Пресненским судом иски к Минобороны рассмотрены, хотя и он довольно долго разворачивался.
По каждому делу прошло не меньше трех-четырех заседаний. И в результате по всем искам отказ – государство не виновно ни перед кем. Абсолютно!
А ведь дело было совершенно не в деньгах. Хотя и это немаловажно – родители остались без кормильца на старости лет, да к тому же многие, пока искали тела сыновей, немало потратили только на дорогу. Плюс есть одна процессуальная особенность – если человек обращается в суд с гражданским иском, он должен оценить свои претензии к ответчику хотя бы в копейку. Иначе заявление просто не примут. Но главное, чего добивались родители, – чтобы государство признало себя виноватым и хотя бы пообещало, что больше так делать не будет. Ведь если кто-то признает свою вину, то он хотя бы принимает это к сведению. Но практически по всем делам результатом стал отказ. Только в одном случае представитель министерства обороны оказался “добрым людоедом” и согласился оплатить отцу погибшего солдата дорогу. Получилось, виновными себя не признаем, но если вы так просите…
Понятно, все родители подали кассационные жалобы. В том числе и тот отец, которому согласились возместить ущерб.

– Сейчас вы собираетесь провести аналогичную судебную кампанию в защиту интересов родственников членов экипажа “Курска”…

– Когда произошла катастрофа с подлодкой, под впечатлением процесса первых дней – того, что на глазах у всей страны в Баренцевом море фактически утопили почти двести человек, мы решили, что наверняка будут желающие не простить этого государству. Суть та же самая – заставить его сказать: “Я виновато”.
Процесс этот долгосрочный: сейчас еще не все родители даже выехали оттуда. Опыт исков “по Чечне” показывает, что многие родители подавали иски только через два, через три года – после того как наконец поняли, на каком они свете. Ведь гибель собственного ребенка – стресс, который невозможно передать. И дай Бог никому никогда его не испытывать. Впрочем, срока давности по таким делам для нас нет. Мы надеемся, что желающие посудиться с государством найдутся.
Конечно, в случае с подлодкой государство хотя бы потихонечку подсунуло родственникам погибших деньги. Это само собой – оно этим людям по гроб жизни должно. Но этого мало. Государство все же обязано извиниться. И в каждом случае гибели солдата в мирное время государство виновато и должно свою вину признавать.

– Мнения относительно того, поднимать ли лодку, сегодня различны. Какова позиция фонда “Право матери”?

– Естественно, наш фонд всегда на стороне родителей. А родители хотят иметь могилы своих детей на земле. К тому же среди родственников есть те, кто до сих пор надеется на чудо. И все время, пока тела под водой, для этих людей – невыносимая пытка.

– Совершалось ли бы в Российской армии меньше преступлений, будь она профессиональной?

– Профессиональная армия – наша правозащитная мечта. В профессиональной армии скорее всего не будет детей. И если она будет профессиональной, то там каждый станет отвечать сам за себя.
Вообще мы считаем, что если бы в армию призывали двадцатипятилетних, то это намного оздоровило бы армейский микроклимат. Человек на третьем десятке вряд ли позволит сделать с собой то, что позволит восемнадцати-девятнадцатилетний. Когда человеку восемнадцать лет, он только что директора школы боялся. А к двадцати пяти годам уже успевает что-то в этой жизни увидеть и понять.
И сам он уже не будет над кем-то издеваться, как восемнадцатилетний.
Плюс – до 25 лет у человека будет время подумать, хочет ли он в эту армию вообще.Если бы у нас брали двадцатипятилетних, в армию попадали бы еще меньше призывников, чем сегодня. Если, повторюсь, человек что-то понял в этой жизни, он уже так дешево себя не отдаст. Его и тюрьмой запугать сложнее. Есть же немало примеров, когда люди сидели за свои убеждения. И это тоже настоящий мужской поступок. И пусть люди в погонах не говорят, что профессия мужчины – защищать родину. У каждого мужчины та профессия и те убеждения, которые он сам себе выбирает.

– Не знаю, насколько правильно призывать людей садиться за свои убеждения в тюрьму. Но в одном согласен – чтобы сказать системе “нет”, нужно не меньше мужества, чем решиться на два года в казарме.

– Я думаю, что гораздо больше. Всегда труднее сделать то, что нетипично, немассово. Быть белой вороной куда сложнее. На призывной пункт человек приходит не один. А вот если он решается противостоять военному монстру, жаждущему его скушать, то всегда делает это в одиночку.

– Последний вопрос. Сейчас полным ходом идет очередной осенний призыв. Есть ли у фонда что сказать парням, получившим повестки?

– Мы можем спросить скорее родителей – как они допустили своих детей до армии? Ведь мы занимаемся именно родителями – стараемся воспитывать их сознание. И если они отдают своих детей в армию, значит, недостаточно подготовлены, значит, закрывали глаза на очевидные вещи. Слава Богу, за последние десять лет почвы для иллюзий относительно армии не осталось. Давно пора понять, что нельзя подпускать своих детей слишком близко к мясорубке.
Конечно, нельзя говорить людям “потом не плачьте”, но внутреннее ощущение именно такое.
Руслан ЦАРЕВ