На чтение: ≈ 24 мин.Впервые я услышала об Иде Калимулиной лет семь назад. “Вырождался у нас в селе Абашево народный промысел, – рассказывали мне. – А она узнала об этом – в немолодых годах уже, – приехала издалека и, пока живы были старые мастера, научилась у них лепить из глины знаменитые свистульки и делать посуду! И теперь передает это мастерство местным детям”.
Это могло показаться удивительным. Пожилая учительница сорвалась с насиженного места в городе Казани, из квартиры с удобствами, где оставался помощник – сын, и с чемоданом в руках прибыла в степное село, что на двух высоких и плоских берегах оврага, с речкой понизу. Село на ветрах, с рядами деревянных домов: Хохловкой, Песками, Новиками – самой простой постройки, негазифицированное даже, перед которым километра за три обрывается хорошее шоссе, что ведет от районного Беднодемьяновска.
“Как там ее приняли? – думала я об Иде Сафиевне, когда ехала к ней. – Ведь хотя Абашево – название и родное ей, татарское, живут там несколько веков строгие русские староверы, беглопоповцы. Не приняли ли они ее за чужачку? Рафинированную горожанку, чудаковатую художницу? Доверили ли ей свои тайны?” И каково было изумление, когда я услышала, что она не только подхватила умирающий промысел и вернула его коренному населению – теперь вся школа занимается гончарными изделиями, но и выкупила у местных несколько старинных домов и… открыла в них частный музей!
– А почему “невероятно”? – спросила меня заместитель начальника управления образования администрации города Пензы Зоя Алексеевна Бухлина. – Конечно, на свою зарплату педагога дополнительного образования Ида Сафиевна и одного крыльца бы от тех домов не приобрела. Но ей помогали! Одиночке такое дело просто не под силу. Наш губернатор Василий Бочкарев купил для абашевской лаборатории глиняной игрушки прекрасную электрическую печь – вместо гончарного горна. Провели телефон… Нашлись люди – дали денег на покупку домов. И все это ради ее образовательного проекта “Живая нить традиций – абашевские дудки”. Философия в глине!
И очень мне опять захотелось увидеть Иду Калимулину. Но в село меня повезли длинной дорогой. Через маленький городок Беднодемьяновск.
Внук мастеров из рода Зоткиных
Соломенные хоры
Районный Дом детского и юношеского творчества, который тоже курирует проект Калимулиной, располагается в старом купеческом доме. Наталья Юрьевна Аверина, руководитель кружка соломенной игрушки, ведет меня по деревянной лестнице на второй этаж и рассказывает: “Вот там, на первом, купец держал свою кондитерскую. А вот тут, в нескольких небольших комнатках, где у нас сейчас работают кружки, жил”. Через окно вижу во дворе Дома творчества садовые деревья, детскую площадку с качелями, клумбы, слышу крик петуха и хлопанье его крыльев. Уютно… А Наталья Юрьевна то ли сама радуется, то ли меня хочет обрадовать:
– Город провинциальный, своими домами низенький, но очень живой! Восемь тысяч жителей, из них триста детей ходят к нам разным ремеслам учиться. Беднодемьяновск – вообще-то советское название. Жители борются за возвращение городу прежнего, исторического.
И этот возврат к старине чувствовался и в деле, которым сегодня занята Наталья Юрьевна. Вот они, “соломенные скульптуры”, как она гордо именует ребячьи поделки. Занимают несколько полок в шкафу. Тут и фигуры людей, и сани, запряженные лошадьми, и филин, и лебедь, и бычки с коровами, и соломенный дом.
– Я самоучка, – скромничает мастерица. – Надоело макраме. Все когда-то приедается. Хочется новенького. А тут два года назад в журнале прочла, как обвивать соломкой шкатулки. Почему заинтересовалась? Дети любят природные материалы. Понимаете, ведь это для них целое приключение, целый эпизод жизни: сначала собраться всем вместе и сходить за город на поле. Потом эту солому срезать, отделить среднюю часть и принести сюда. Терпеливо вымачивать в воде, чтобы гнулась, минут двадцать подсушивать, потом из металлической проволоки делать каркас и лишь потом все это обвивать соломкой.
А пока ребята занимаются, Наталья Юрьевна рассказывает.
– Так жили и ваши предки. Вынесут женщины малых детей на поле, посадят на траву и, чтобы те не скучали, когда матери будут жать серпами хлеб, сплетут им забавные игрушки из соломы.
Правда, в отличие от старых, дореволюционных, времен плетением из соломы занимаются в кружке Натальи Юрьевны одни мальчики! Пятнадцать их, настойчивые, и все из детского дома! Я, конечно, спросила: “Почему?”
– Мне самой это стало любопытно. Отправилась к ним в гости и узнала, что ребята из прошлого моего кружка, лозоплетения, тоже детдомовцы, смогли потом найти работу на мебельной фабрике. От корзины из прутьев к серьезному дереву потянуло. Да и искусным поделкам из соломки всегда найдется покупатель. Кроме того, я заметила, что солома и лоза податливее мальчишеским рукам.
Но дети не дети, если они перестают играть и думают исключительно о заработках. Вот и ребята Натальи Юрьевны сначала сделают скульптурные фигуры, каждая сантиметров двадцать – тридцать высотой, а потом разыгрывают с ними целые спектакли. Сценарий одного мальчика даже районная газета напечатала. Мне, конечно, стало интересно, какие это сюжеты. В какую сторону направлена фантазия современных подростков из четвертых – восьмых классов? Что идеализируют ребята? А вот-де, ехали в санях одинокие старик и баба. Увидели хоровод, который водят молодые девушки, вылезли из саней и стали с завистью из кустов подглядывать. Сначала девицы обнаружили бабу и пригласили ее в свой круг, потом и деда выловили, тоже в свой хоровод потащили… “Поэтизация молодости”, – кивнула мне Наталья Юрьевна. И мне сразу вспомнилось недавнее, мечтательное младшей дочери, у которой ни особенного слуха, ни голоса: “А хорошо петь в хоре!”. Хорошо петь и в “соломенном хоре” – всем вместе трудиться и играть!
Между прочим, картины самой Натальи Юрьевны Авериной, в прошлом воспитателя детского сада, а теперь педагога дополнительного образования, можно увидеть в областном музее народного творчества.
Ида КАЛИМУЛИНА передает свой опыт калининградской учительнице
Абашевская присказка
От Беднодемьяновска до Абашева – километров десять, мне показалось. За окном машины проносились заброшенные колхозные поля, на которых давно никто не сажал ни картошки, ни капусты, а директор районного Дома детского и юношеского творчества Галина Максимовна Герасина задавала мне загадку:
– Вот и подумайте сами, чем заниматься в селе выпускникам местной школы, если они не смогли найти себе работу в городе или поступить учиться. Колхоз развалился. Цех “Керамика”, где делали гончарные изделия в советское время, закрыт. Пьют люди…
Потом мне станет известно, что население в селе резко сокращается. На следующий год в довольно новенькую еще и просторную школу придут в первый класс всего четыре ученика. А через год… ноль.
Однако раскроем “Пензенскую энциклопедию”. Со статьи АБАШЕВО она и начинается. Читаю: “В 1902 году из 264 дворов в 200 работали гончары. С середины XIX века, кроме гончарной посуды, здесь стали делать глиняные игрушки, особые свистульки, получившие широкую известность”. Первоначально эти игрушки выполняли ту же функцию, что и соломенные поделки жниц, то есть служили для детских игр. В начале двадцатого столетия ими занимались в двенадцати дворах всего шестнадцать человек! Но мастерство крестьян росло стремительно.
А “открыл” абашевские дудки для искусствоведов известный собиратель Церетели (1890-1942). Сейчас работы местных мастеров хранятся в музеях Парижа и Лондона, в Эрмитаже и Москве. Советская власть сделала два дела: хорошее и плохое. Она загнала гончаров в колхозы. То есть превратила их в хлебопашцев, сжав до минимума их досуг и лишив тех часов, которые они отводили под свое творчество. И она же позволила лучшему из них, Тимофею Зоткину, стать членом Союза художников, народным художником. Но беда в том, что гениальных умельцев на самом деле было в селе несколько. И остальных тяжелая жизнь затирала и оттирала. Кроме того, гончарное ремесло со временем перестало быть массовым явлением. У колхозников появился другой досуг: кино, вечера отдыха в клубе, книги. У большинства исчезла необходимость зарабатывать на жизнь изготовлением балакирев, горшков, чайников, глиняных рукомойников, дудок. Это неделание даже казалось признаком зажиточности. Но только до тех пор, пока колхоз был жив. А сегодня абашевцы стоят перед проблемой: либо они вспомнят свои старые традиции и глиняные забавы дедов, либо окажутся на том скудном пайке, который дают огороды и сады.
Но это пока присказка…
В лаборатории глиняной игрушки – местные ребята и взрослые
Баба Маша
Баба Маша ждала нашего приезда с утра. Пришла на встречу, даже не позавтракав. Сидела в крошечной комнатке творческой лаборатории, что при обычной избе, лепила из серой глины собачку и… вовсе не скучала. Худенькие пальцы привычно летали то по утрированно длинной спинке собачки, то по укороченным крепким ножкам. Мне говорили, что старые мастера и мастерицы, многие из которых родня друг другу, почти все на удивление маленькие и худенькие. Увидев меня, гостью, баба Маша ничуть не смутилась и сразу стала рассказывать.
– Я часто в эту мастерскую прихожу. Как ее Ида Сафиевна открыла. А че? Меня и в жюри всегда приглашают, когда на селе детские и взрослые конкурсы устраивают. За деньги я давно ничего не леплю. А так, для собственного удовольствия, что хошь. В детстве много лепила, с отцом, с матерью. Всеми вечерами осенью и зимой. А потом у меня народилось восемь человек детей. И когда мне за глину браться?
– А где ваши дети теперь?
– А кто где. Это я всю жизнь из села не выезжала. А они все уехали. Только двое сынов в Абашево и остались.
– А они учились лепке, лепят?
– Они-то? Не-ет. Им уж не до того было!
– А нравятся вам глиняные поделки современных школьников?
– Да-а. У них руки-то помоложе моих.
Годы меряются руками. Баба Маша – большой друг Иды Сафиевны. В жюри, когда Калимулина начала затевать эти конкурсы, она принимала участие вместе со своей родной сестрой, бабой Федосьей Голяшкиной, недавно отошедшей в мир иной. Но в мастерской я увидела и Володю Ворожейкина, молодого человека, одного из первых и весьма талантливых учеников Иды Сафиевны. Он уже и в армии отслужил, и посолиднел, а все в лабораторию ходит. Как скажет мне потом сама Ида: “С одной стороны – я со своей глиной, с другой-сверстники Володи. Бывает, смеются над ним: чего в детский кружок ходишь. Маленький? А в Володе просто огонек этот зажегся. Душа проснулась и тянется заговорить с ним через глину. А для меня это, знаете, самое большое счастье на свете”.
Ради этих минут счастья она сюда и приехала.
Ида Сафиевна КАЛИМУЛИНА. Осень
Тыковка
Она тоже маленькая, стройная, миловидная, говорит тихо и певуче: “Меня разбудила Тыковка. Я родилась в сорок первом. В татарском селе в Башкирии. Мы, родственники, все друг друга подкармливали. Вот пришла я, трехлетняя, покушать к своей семилетней двоюродной сестре, а она человечка из тыквы вырезала. Она меня поразила. Меня поразило то, что из неживого можно сделать живое. Я тут же прибежала к своей подруге и спросила: “Ты знаешь, что я сейчас видела?!” И вот это сильное впечатление я пыталась вызвать в своих детях еще там, в изостудии, в Казани. Мне кажется, у меня это получается и здесь”.
Тыковка эта не давала ей покоя и по ночам снилась и просила: “Вырежи мне семью, сделай для меня папу и маму!” Ребенок легко входит в сказку. В сказке ему легко и приятно, он в ней отдыхает, так говорила мне Ида Сафиевна, пока мы шли в дом-музей, в котором раньше жили мастера Зоткины. “В наши дни очень трудно найти ребенку место, где бы ему было легко. Поэтому, когда ребята в лаборатории лепят, мы им сказки читаем, чай готовим. Сначала девочка должна родить куколку, а потом живого человека. Меня до сих пор Тыковка по жизни ведет. Она впереди, а я за ней. Поэтому дети мне близки и понятны. Так и у этих мальчишек и девчонок должно быть: впереди глина, а они за ней”.
Улицы в селе длинные, целые слободы, а не улицы. Небо над ними тоже широкое и высокое. Идем долго. Спрашиваю:
– А глину где берете?
– В четырех километрах отсюда. Где всегда ее брали. Копаются ямы глубиной четыре-пять метров, а потом на тачку и своими ногами сюда.
– Здесь, наверное, какая-то особенная глина? При обжиге не трескается?
Насмешливо щурит красивые черные глаза: “Глина всегда особенная. Она именно потому, что глубоко в земле залегает, чистая и добрая. Она – мать-природа, продолжение пейзажа. Любит человека. Умиротворяет и силу дает. Но важно не только это – она мысли детей подслушивает”. – “Как это?” – “Слушаться хочет. Если мальчик хочет слепить птичку, очень важно, чтобы она у него получилась. Получится эта птичка, вся жизнь получится. Глина помогает ребенку… Понимаете, маме некогда его выслушать. Учителю порой – тоже. А глина слушает. Вот он ей первый и говорит: “Я тоже чего-то стою, я человек! Я птицу сотворил!”. “Глина умеет слушать!”
Мне показалось, что это она говорит о том, что в селе живут не обычные дети, а потомки старых мастеров – все село талантливое. Но Ида Сафиевна объяснила: вовсе не обязательно, что эта птичка с первого раза оживет. С первого раза важно, чтобы птица получилась “какая-никакая”. “Понимаете, это ведь все еще дети пахарей! Пусть и колхоз развалился. Глина связывает их с землей!” – “Да, мне говорили, что вы философ”. – “Просто это мой проект. Глина должна довершить их воспитание. Она ведь и связывает. Я помогаю детям дружить. Если один закончит вещь прежде всех и гордо ударит себя в грудь: “Я такой! А вы кто такие?”, я всегда ему говорю: “Наш девиз, вот он, на стене лаборатории: “Не лениться, не сдаваться, не зазнаваться!”. Знаете, что еще очень важно? – Мы уже почти подошли к угловому маленькому дому братьев Зоткиных. – Вывозить работы своих учеников в свет! На выставки! На конференции, на ярмарки! Ребята должны проняться значимостью, нужностью своего дела. Но если один начинает говорить другим, что он один сделал самую важную и серьезную работу, я тут как тут: “Если еще учишься – гордиться нечем. А если выучился и мастерства добился – то незачем”. Это хорошо понимали наши местные мастера”.
Она уже отворяла дверь дома, который является частью комплекса частного музея. Но почему частного? Почему эти несколько старых изб не стали частью государственного музея? Да потому, что Ида Сафиевна служит своему делу не за зарплату. Она тут не смотритель. Она – организатор и исследователь, и потому ВЛАДЕЛИЦА. Бывала раньше и в других местах, где делали игрушки из глины. Приезжала в Абашево летом в 1984-1985 годах. Тогда московским искусствоведам уже казалось, что после смерти великого Тимофея Зоткина мастеров – носителей старинных секретов – в селе не осталось. Ида прошлась по избам как почтительная гостья, конечно, и поняла, что мастера еще живы. Они работают. Но жизнь вокруг и безвестность, в которой пребывали эти последние гениальные умельцы, не оставляли им надежды, что кому-то их дело еще дорого. И тогда Ида поняла, что она должна все бросить и переместиться сюда. Ее учителями стали Деней Малышев и Евдокия Зоткина. Деней Трифонович уже умер, а Евдокия Зоткина в таких преклонных годах, что живет у родственников в Беднодемьяновске. Ида успела запечатлеть в памяти их мастерство. И в глине тоже.
Показывает мне розовый обожженный кусочек глины с отпечатком пальца Денея Трифоновича. Здоровый, сильный большой палец. “А кожа на руках у него была тонкая, благородная. Это из-за лечебных свойств глины”, – поясняет она. Проводит рукой по полке с мелкими поделками: “Вот она, моя методика. Вернее, метод Денея Малышева. Я, бывало, попрошу у него начать собачку и через минуту отнимаю. Потом он от спинки переходит к ногам, я опять прошу: “Отдайте мне и это, пожалуйста!” Так, поэтапно, он мне всю методику и слепил. Есть на чем ребят обучать. А то ведь мастера так быстро игрушки делали, что за техникой не уследишь. Пока я портрет Денея Трифоновича рисовала, он шестьдесят свистулек слепил!”
Зоткины
Комнат в доме умерших братьев Зоткиных, Василия и Степана, две. Находиться тут страшно. Стены дощатые и черные. Ни обоев, ни ковров. В первой комнате стоят гончарный круг и большой таз с остатками глины. Грязно. В воздухе до сих пор запах гари. “Это потому, что глиняные поделки надо было сушить. Вот на эту широкую полку их складывали, в углу. Печь топить нечем: кругом села леса не видно. Топили соломой, а она чадила. С потолка капала вода – испарялась с нагревавшейся глины”. В другой комнате – старинная кровать, крытая серым и пестрым бельем. Света не хватает – окон мало. И ничего в доме. Никакого “нажитого добра”. Рабочая нищета. И невольно думаешь: “Как же это надо было любить свое дело, чтобы не замечать ничего, кроме красоты создаваемых ими двумя игрушек?!”
На стене – большие фотографические портреты. “Вот Василий Зоткин, – говорит Ида. – От рождения у него было лишь два процента зрения. Лепил воображением. Видел руками. А маленький был! Ростом-то! А это Степан. Да-а… На чем воспитывать детей? Не на голой же морали! А вот на этом, – она обводит рукой, – можно. На глине, на судьбе, на фамилии и династии. Ведь, знаете, искусствоведы не любят раскрашенные игрушки. Цвет мешает чистоте линий, затмевает пластику. Загораживает душу, которую художник вложил в свое произведение. Вот мы сейчас пойдем в избу Федосьи Голяшкиной, и вы поймете, что вне душевной чистоты мастер существовать не мог. Я хочу, чтобы эта чистота вернулась”.
Мы спускались с низенького крылечка, и уже я не спрашивала, почему староверы приняли-таки пятнадцать лет назад эту немолодую женщину, посчитав ее своей. Между прочим, в ее собственном роду, оставшемся в Башкирии, целых четырнадцать учителей.
Ирина РЕПЬЕВА
село Абашево, Пензенская область
Выбор читателей
Комментарии