Филипп ДЗЯДКО: Устарела не школа, а отношение к обучению

В «Новом издательстве» вышла книга главного редактора образовательного проекта Arzamas, журналиста, публициста Филиппа Дзядко «Глазами ящерицы: дневник чтения одной несуществующей книги». Это уникальный случай в современной отечественной эссеистике – опыт вдумчивого чтения 21 стихотворения современного поэта, Михаила Айзенберга (1948 г. р.), попытка поделиться собственными интерпретациями, в том числе очень личными, и увидеть за каждым текстом экзистенциальный план. «Разборы текстов превращаются в способ уйти от окружающего мира – и вернуться обратно, на поверхность, с новыми знаниями об этом мире и о себе», – говорит аннотация. Сам Дзядко скромно именует себя в предисловии влюбленным дилетантом (но не вполне верьте, если и влюбленный, то совсем не дилетант или, по крайней мере, сознательно избирающий такую позицию). В эксклюзивном интервью «УГ» Дзядко рассказал об альтернативных способах чтения литературы, о политическом в стихах Айзенберга и «нестройном вихре десятых годов», а также о новых методах преподавания, попытке создания «иного» учебника истории и уникальном приложении для подростков и их родителей.

– Филипп, с большим удовольствием прочитал вашу книгу. Как бы вы рассказали о «Глазами ящерицы…» педагогической аудитории, которая, может быть, не совсем спе­ци­фич­на для нее? Чем она может быть полезна учителям?

– Эта книга – опыт частного чтения, рассказ о том, что со мной случилось при встрече с огромным художественным событием. Я думаю, что, разговаривая с учениками о литературе, истории и даже о физике, важно показывать разные способы чтения, советовать инструменты, которые помогут лучше понять и больше увидеть в тексте, подскажут, что лично тебе может дать знакомство с тем или иным явлением. «Глазами ящерицы…» рассказывает о встрече со стихами Михаила Айзенберга.

– Михаил Айзенберг уже давно классик для тех, кто интересуется современной поэзией. Но широкой аудитории он по-прежнему известен очень мало. Мой традиционный для «УГ» вопрос по отношению к исследователям литературы: как бы вы посоветовали вести речь о предмете вашего разговора на уроках внеклассного чтения? Какие строфы или, может быть, целостные стихотворения вы бы процитировали?

– Айзенберг – огромный поэт, без него уже не может быть разговора не только о современной поэзии, но о русской культуре, жить без него – обкрадывать самих себя. Вместе с тем он «только начинается», то есть его еще предстоит нам всем открыть.

Для тех, кто пока с ним не знаком, двадцать одно стихотворение, о котором я пишу в «Глазами ящерицы…», может быть такой «точкой входа». Тем более что в книге я цитирую и другие стихи Айзенберга разных лет. Но больше, чем себе, я доверяю тем, которые нас сейчас прочтёт. Если вы прежде не читали Михаила Айзенберга, прочитайте один из его сборников, например «В метре от нас» или «Скажешь зима», а затем прочитайте еще раз. Потому что, как мы знаем, стихи важно перечитывать, а стихи Айзенберга – особенно: они открываются внимательному читателю.

После этого вы найдете для себя те два-три (или двадцать три) важных, я бы даже сказал, необходимых стихотворения. По-разному устроенных, написанных в разные годы, по-разному откликающихся в вас. Тогда это будет свободный разговор. А затем именно эти стихи станут разговором с учениками. И это будет гораздо сильнее, чем если бы вам дал совет я. А одно из моих любимых стихо­творений такое:

Человек куда-то в лесу прилег,
обратился в слух, превратился в куст.
На нем пристроился мотылек.
За ним сырой осторожный хруст.

Человеку снится, что он живет
как разумный камень на дне морском,
под зеленой толщей великих вод
бесконечный путь проходя ползком.

И во сне, свой каменный ход храня,
собирает тело в один комок.
У него билет выходного дня
в боковом кармане совсем промок.

– Вы представляете в своей эссеистике самый редкий и исчезающий случай – читательского сотворчества. На ваш взгляд, когда хороши в критике «неточные» методы, которыми вы активно пользуетесь, будучи пристрастным читателем и говоря о себе как о влюбленном дилетанте? Правильно ли я понимаю, что они уместны, когда поверяются точностью анализа?

– Я бы вообще избегал в данном случае слова «критика». Это скорее опыт восприятия, очень частный отклик на конкретные стихи. Одна из задач такого отклика – вызвать ответный отклик у читателя-собеседника: «Все не так» или «Это мне понятно, это мне близко». Если в таком разговоре помощниками будут и инструменты литературоведения, очень хорошо. Я бы хотел, чтобы они были именно помощниками, а не самоцелью.

Я писал диссертацию о поэте Алексее Мерзлякове, я кандидат филологических наук и так далее, но эта книга не филологическое исследование, хотя иногда, редко, я использую филологический инструментарий. Скорее онемевший человек пытается рассказать о мире, который вдруг перед ним возник.

– Я согласен, что слово «критика» по отношению к вашей книге не совсем точное. Потому что большая часть аудитории понимает его в семантически неукоснительном значении – как строгий суд, экспертную оценку. Вы показываете, что опыт пристрастного разбора стихов может быть пристрастным и очень личным.

– «Ящерица» вышла почти одновременно с новой книгой самого Айзенберга – это книга прозы, она называется «Это здесь». Я советую ее всем скорее читать, ее появление – огромное событие. Вы будете счастливы. А еще она что-то делает с читателем, помогает разглядеть самого себя, что ли. Но это отдельный разговор. Так вот, в ней Айзенберг рассказывает о своем близком друге – поэте Леониде Иоффе, который эмигрировал в 1972 году и с которым Айзенберг на протяжении десятилетий переписывался.

Он упоминает там об этой многолетней переписке двух поэтов, состоявшей в значительной степени из разговора о стихах, который ведут два любящих друг друга человека. Я не могу даже сравнивать это с тем, что я пытался сделать, но на каком-то уровне это тот же жанр: пристрастный, достаточно личный. Иногда поверх некоторых конвенций и приличий.

– У вас с Михаилом Натановичем получился непреднамеренный диалог: он в своей книге, с вниманием прочитанной мной, вспоминает о Леониде Иоффе, об иных представителях своего дружеского круга. А вы пишете о стихах и используете биографический контекст, который лучше помогает их пониманию. В то же время мемуаристика Айзенберга поверяет, верифицирует ваши наблюдения.

– Это очень хорошее определение – «непреднамеренный диалог».

– Но в вашей книге есть и злободневный план: он обращен к целевому адресату, исповедующему общие с вами и поэтом Айзен­бергом ценности. Вы пишете о «вихре 2010‑х годов» как о времени сгущения политической обстановки, находите эти смыслы в стихах Михаила Натановича. «…или нестройное ура, // на нас идущее стеною» – таковы его строки. Давайте процитируем это стихотворение:

Глаза не вовремя открою –
не увидать глазного дна,
но муть придонная видна,
не объяснимая хандрою.

Какой-то гул, как от костра,
всегда стоит за тишиною,
или нестройное ура,
на нас идущее стеною.

Больная складка тишины
еще снаружи неприметна,
но зверь в норе из глубины
почуял перемену ветра.

И тень становится длинней,
какую время наводило.
Останутся от этих дней
карманы, полные камней,
что бросить духу не хватило.

– Мне кажется, что стихи Айзенберга можно воспринимать и без этих политических коннотаций, но после вашей книги становится ясно, что восприятие будет неполным. О нем уже писали как о политическом поэте, но ваша книга окончательно это подтверждает…

– Здесь сделаю некоторую поправку: я не думаю, что Айзенберг политический поэт.

– Конечно, это сильно упрощенное определение. Но все же верное, если учитывать контекст его стихов.

– Разрешите, прежде чем вам ответить, отвечу другим стихотворением Айзенберга, которое очень люблю и о котором пытаюсь говорить в «Ящерице»:

Сажа бела, сколько б ни очерняли.
Чей-то червивый голос нудит: «Исчезни!
Если земля, то заодно с червями».
Есть что ему ответить, да много чести.

Эта земля, впитавшая столько молний,
долго на нас глядела, не нагляделась –
не разглядела: что за народ неполный,
вроде живое, а с виду окаменелость.

Так и бывает, свет не проходит в щели;
есть кто живой, доподлинно неизвестно.
И по ступеням вниз на огонь в пещере
тихо идет за нами хранитель места.

То-то родные ветры свистят как сабли,
небо снижается, воздух наполнен слухом,
чтобы певцы и ратники не ослабли,
чтобы ночные стражи не пали духом.

В принципе этого обмена стихотворениями, я думаю, нам достаточно, но добавлю вот что. Я уверен, что поэзия Айзенберга больше любой политической повестки, вернее, она находится в другой системе координат. И я уверен, что люди разных политических взглядов и идеологий одинаково могут любить или не любить творчество Айзенберга. Главное, чтобы они его внимательно читали. Его стихи очень плотно работают со временем.

Время – один из материалов этих стихов. Их сложность и интерес для современника в том, что они держат в себе некоторый экзистенциальный план, и мы читаем его стихи восьмидесятых или девяностых с тем же интересом, что стихи 2010‑х годов. И в то же время мы можем поблагодарить их, эти стихи, за то, что они не то чтобы дают некоторый слепок конкретного времени, а помогают соотносить себя с ним. Мы живем сейчас в тех обстоятельствах, в которых понятия «настоящее» почти нет.

Мы не воспринимаем настоящее, у нас нет текущей истории. У нас нет и будущего. Есть эпохи, которые думают о будущем, скажем, двадцатые годы XX века или 1860‑е годы императорской России. Сейчас такого понимания будущего нет, это умолчание, пустота. Мы живем в прошлом и по-разному его любим, по-разному ненавидим.

Стихи Айзенберга дают, кроме прочего, план сегодняшнего дня. И в этом смысле, если ты хочешь что-то понять про настоящее, как-то себя соотнести или отстроиться от него, ты с благодарностью видишь в его стихах тень сегодняшнего. Новости со страниц газет передают это буквально, но Айзенберг говорит о некоторых общих волнах. И если попытаться объяснить природу его «политических» в тройных кавычках стихов, то я бы сказал, что она основывается на ценностях частного, человеческого, небольшого, негромкого.

Ценность частной человеческой жизни, которая находится под угрозой глобальной политики, идеи государства сильной руки. Для последней «маленькие» человеческие жизни – только материал.

В этом отношении эти стихи внутри традиции русской классической литературы – гуманистической традиции. Или если вы любите «Процесс» или «Замок» Кафки, то увидите, что такое «политические коннотации» стихотворений Айзенберга. И читая их, я могу понять: где я, конкретный человек, живущий в конкретном времени нарушения прав человека моим государством, имперской тяжелой поступи, ожесточения, расчеловечивания, политизации жизни и морали? Эти стихи помогают мне увидеть, где я, они находятся в сопротивлении вот этому всему, всей этой нечисти.

– В одном из интервью, говоря о смысле факультативных занятий, вы как будто предвосхитили собственный метод, и мне стали понятнее истоки вашей эссеистики: «Например, в лицее, где я учился, был семинар, который вел Константин Поливанов, – о том, как читать стихи, например, раннего Пастернака. Никаких контрольных, скорее разговор с друзьями. Это была одна из самых интересных и полезных вещей из тех, которыми я занимался». Что именно в разговорах с Константином Поливановым вам запомнилось, какие его уроки вам кажутся особенно полезными для сегодняшних учителей?

– Семинар Константина Поливанова – очень важная для меня школа. Цель его семинара была в том, чтобы изменить правила. Это вообще страшно важно – расширять границы разговора и думания о чем бы то ни было. Так и совершаются открытия. Что это было?

После уроков раз в неделю собирались пятнадцать – двадцать человек из разных классов, иногда приходили выпускники, и Константин Поливанов, выдающийся филолог, преподаватель литературы, предлагал прочитать одно стихотворение – Цветаевой, Ахматовой, Пастернака – и обсудить, что мы в нем видим, как мы его читаем.

Когда ты находишься на школьном уроке, у тебя дневник в портфеле, впереди перемена и где-то маячит необходимость получить отметку в четверти, фокус твоего восприятия сильно сдвинут: ты думаешь не о том, как прекрасно стихотворение Пастернака, а о том, что скоро перемена и можно будет пойти с товарищами повалять дурака. Эти семинары позволяли услышать текст, услышать, что о нем думают другие.

Найти ответ на вопрос, как устроено это стихотворение и что оно делает со мной. У нас был некий азарт, потому что в конце каждого семинара ты надеялся узнать, что же в этом стихотворении случилось, о чем оно.

Сейчас я думаю, что такая постановка вопроса по отношению к определенным стихам, особенно написанным во второй половине XX века, не всегда уместна. А сама форма свободного разговора, где на равных учитель и ученик и каждый может принести какой-то важный камешек, и твой камешек может оказаться краеугольным для понимания всеми этого текста, – это важнейший опыт и чистое счастье.

– В 2016 году вы рассказывали о новом проекте Arzamas – об учебнике для 8‑го класса по истории: «Мы хотим взять школьный учебник, расшебуршить и сделать такой учебник, который нам самим хотелось бы видеть». Расскажите, пожалуйста, чем закончилась та инициатива? Чего вам не хватало в предыдущих учебниках и что хотелось бы изменить?

– Тут прежде надо сказать пару слов об Arzamas, просветительском проекте, посвященном истории культуры. Я всегда говорю, что мы переводчики, мы должны обеспечить встречу между выдающимися гуманитарными учеными и широкой аудиторией.

Как показывает опыт, эта широкая аудитория может быть очень широкой, наш сайт ежемесячно посещают около полутора миллионов человек, некоторые из наших проектов посмотрели более 10 миллионов раз… Очень важно, каким образом ты рассказываешь ту или иную историю и для какой аудитории, какую выбираешь форму рассказа.

Мы создаем таких троянских коней, ищем самые красивые способы, которые могут показать, насколько увлекательна история культуры, даже тем, кому кажется, что литература и история слишком сложны или не имеют отношения к их жизни.

«История России. XVIII век» – один из таких троянских коней, он адресован школьникам и учителям. В этом курсе собраны игры, которые призваны помочь разобраться в логике исторических событий, понять, что стоит за явлениями политической жизни, на­учиться читать источники. И еще эти задачи учат самостоятельным действиям. Цель – не сообщить сухую информацию, а дать возможность поработать с ней, почувствовать себя реформатором, дипломатом, человеком, которому выпало жить в России XVIII века.

Да, важно, что курс соответствует историко-культурному стандарту, а каждый материал снабжен методическими комментариями, перечислением ожидаемых образовательных результатов. Ведь мы знаем, что жизнь преподавателя (и без того часто совершенно героическую) усложняет множество бюрократических действий, которые от него требуются.

Игра – удобный способ, для того чтобы, с одной стороны, заинтересовать тринадцатилетнего или четырнадцатилетнего человека, с другой – преподнести сложную тему увлекательно, такую, например, как династические браки или аграрные реформы. Тот проект получился, семь отличных игр на сложные темы доступны всем желающим. Но это, конечно, только начало, еще не учебник. А в целом работа Arzamas и есть создание таких входных билетов в знание, будь то лекция, видеоролик или образовательные игры.

– Говоря о том, чем ваш проект может быть интересен учителям, вы ответили: «Во-первых, мы стараемся придумать такие формы для подачи информации, которые удобно осваивать самому ленивому ученику. Ему интересно это читать: это модно выглядит и современно сделано. Это те же самые знания, которые он и так должен получать, но только иначе поданные. Во-вторых, эта вещь хороша для дополнительного образования». Есть ли у вас конкуренты сейчас на этом поприще – относительно модных и современных форм подачи информации? Повлиял ли так или иначе проект Arzamas на просветительскую политику тех, кто работает на схожем с вами поприще?

– У нас много единомышленников. По счастью, есть немало образовательных проектов, которые используют инструменты новых медиа. Но у нас изначально была установка на то, что в основе всякого материала – эксперт. У нас очень серьезная школа редакторов, факт­чекеров.

А еще мы думаем об интонации высказывания. Это, кстати, имеет отношение ко всему нашему разговору. Это очень важно – как ты говоришь о чем бы то ни было, как ты разговариваешь с людьми. Как, например, можно говорить с учениками? Мы можем перед ними заигрывать или даже заискивать, мы можем считать их полными болванами и считать, что учитель – это царь и бог.

Обе позиции – и заискивающая, и снисходительно-высокомерная – мне кажутся тупиковыми и чертовски вредными. Я за разговор на равных. При этом с соблюдением дистанции, Arzamas всегда на «вы» со своей аудиторией. Но мы понимаем, что мы все находимся в поле общего интереса. Вот та интонация разговора, которая мне кажется подходящей, в том числе в школах.

С той позиции, что наука и культура – самые интересные вещи в мире. Они способны менять людей, делать их счастливее и объяснять им нечто невероятно важное о них самих. Эта интонация, эти сообщения и есть самое важное, что Arzamas делает. И уже во вторую очередь огромное количество высококлассных лекций, остроумных роликов и материалов обо всем на свете.

– «В нашем же случае на все накладываются еще обстоятельства бывшего Советского Союза: система принуждения, дисциплины, поставленная во главу угла в школе, приобрела катастрофический характер. В первый класс приходят 30 потрясающих, дико мотивированных, разных детей. Через 5-10 лет выходят 30 уставших, очень похожих друг на друга в плане способа размышления, не знающих, чем заниматься в жизни, поверженных и смотрящих в пол семнадцатилетних чуваков», – говорили вы. Что бы вы противопоставили школе в сегодняшнем варианте, если, по вашим словам, он действительно устарел?

– Тут я должен сделать примечание: все зависит от конкретного человека. Я уверен, что в каждой школе есть как минимум один невероятный преподаватель. Если нам повезло с таким человеком встретиться, он определяет судьбу. Люди важнее институций. Потому что любая самым точным образом придуманная институция будет совершенно недееспособна без людей, которые находятся внутри нее. Устарела не сама школа, устарело отношение к обучению.

Школа как обязаловка – вещь очень опасная: происходят мутации, которые меняют людей к худшему. А что бы я противопоставил? Я бы противопоставил все живое. Я думаю, что если школьник посмотрит какой-нибудь фильм c Чарли Чаплином или Брэдом Питтом, то он может влюбиться в историю. Это могут быть даже талантливые ролики в ТикТоке, если они вдохновляют. Это могут быть разговоры Юрия Дудя и его фильм о Колыме, который хорош прежде всего тем, что сделан искренне, честно, открыто, не пыльно, с живым интересом.

Такие вещи нельзя подделать. Есть такой замечательный режиссер Олег Дорман, он сказал, что «не только родители и близкое окружение создают ребенка, есть еще небо, собаки, случайная музыка». Я думаю, так и есть. И конечно, «школа» – это те, кто талантливо и с любовью обращают твое внимание на эту «случайную музыку».

– Филипп, вы как-то упоминали «Гусьгусь» – приложение для детей от 4 до 12 лет, в котором профессора, ученые, суперзнатоки рассказывают, что вообще существует в мире, поведайте, пожалуйста, о нем.

– С удовольствием, это мой любимый проект. Это мобильное приложение, которое доступно на всех смартфонах. В нем вы найдете лекции об археологии, о динозаврах, об астрономии, которые прочитаны выдающимися учеными так, чтобы их с удовольствием слушали младшие школьники. Но мы знаем, что и сами родители слушают эти лекции.

А еще там, конечно, есть сказки и стихи – и классические (Андерсен, «Денискины рассказы», «Сказки народов мира»), и прочитанные современными авторами – Эдуардом Шендеровичем, Артуром Гиваргизовым, Ниной Дашевской…

И, наконец, отдельная гордость – это наши подкасты, такие разговорные шоу. И здесь надо упомянуть два проекта: один называется «Это вам не сказки». Его ведут биолог Татьяна Зарубина и Степа Калитеевский, которому девять лет, он учится в третьем классе и не верит тому, что рассказывают в сказках: неужели бывает змей с тремя головами? А медведи действительно плавают на льдинах, как Умка, и любят мед, как Винни Пух? А ленивцы правда такие медленные, как в «Зверополисе»? А можно взобраться в замок по волосам, как в истории Рапунцель?..

И всякий раз эти вопросы – повод к разговору о том, как устроен мир, – о биологии, физике, красоте. В приложении «Гусьгусь» эти разговоры выходят два раза в неделю, настоящий хит, потому что они очень живые и отвечают на действительно существенные вопросы! Вот еще один способ, как можно говорить о науке с детьми.

Моя восьмилетняя дочка с удовольствием это слушает. А второй подкаст совсем другого свойства, он называется «Экcпекто патронум», это книжный подкаст для детей и подростков, его ведут редакторы Arzamas Анна Шур и Анна Красильщик. Речь в нем идет о книгах, в которых можно найти ответы на сложные вопросы. Что мне делать, если я чувствую себя одиноко; что мне делать, если меня предала подруга; что мне делать, если мне страшно; если раздражает учитель или хочется забыть плохое, и так далее. Ответы мы ищем в великих книгах – «Властелине колец», «Хрониках Нарнии», «Матильде» Роальда Даля, «Чуде» Р.Дж.Паласио…

Этот подкаст очень популярен, его слушают не только подростки. Думаю, потому что у него есть одно важное свойство – утешение. Мы все сталкиваемся с этими проблемами – чувством одиночества, страха и прочим.

И когда тебе говорят, что все это переживаемо в той или иной степени и помогать тебе в этом могут великие книги, от этого становится легче. А заодно появляется еще один ответ: как и зачем нам читать книги, что они могут с нами сделать, что мы можем в них увидеть, как стать богаче. И я думаю, что подростки – это самые совершенные в каком-то смысле люди. Они находятся на переднем крае.

В этом возрасте очень тонкая кожа, человек оголен. С возрастом ты научаешься защите, знаешь, как закрыться, как спрятаться от ран. Но мы все равно все остаемся подростками с мечтой о справедливости, о том, чтобы тебя поняли, с жаждой любви. Поэтому, говоря с подростком о самом важном, мы говорим с самым важным в каждом человеке. И когда с тобой говорят про самое важное, то и ты, так называемый взрослый, словно бы просыпаешься и пробуждаешься, возвращаешься к себе. Да, подростки – совершенные люди, инопланетяне-первооткрыватели. Учителя, которые умеют видеть это и помогать им, – великие, потому что это очень трудно и потому что это едва ли не самое важное.

– Вы иногда рассказываете о своей дочке Нине. «У Нины такое количество увлечений, что за ними сложно уследить. Меня это очень-очень радует. У нее много планов: она хочет быть поваром, путешественником, архитектором, «изучителем вулканов». Отчасти это происходит потому, что ей волей-неволей приходится слушать Arzamas». Не так давно вы написали для Mel fm текст о «правилах воспитания». Поведайте, пожалуйста, аудитории «УГ», какой вы отец?

– Я все время стараюсь обращать внимание Нины на то, что находится рядом с нами. Я думаю, любовь – это внимание. И количество сил, времени, которое ты уделяешь тому или иному делу или человеку.

Возвращаясь к началу нашего разговора – мы недавно с друзьями вспоминали книги, которые мы перечитываем. И я понял, что мы прочитали книгу только в случае, если мы ее перечитали. Это как с человеком – ты познакомился, провел с человеком несколько минут или несколько часов, но что-то о нем понять ты можешь при следующей встрече.

Так произошло у меня и со стихами Михаила Айзенберга – двадцать лет назад я купил его книгу «В метре от нас», долго, минут пятьдесят, ехал в метро, и эта тонкая книга – единственное, что со мной было в тот момент.

Я прочитал ее один раз, прочитал второй, и на третий раз что-то со мной произошло. Потому что я ее прочитал по-настоящему, прочитал внимательно. И навсегда пропал. Увидел, что эти стихи мне необходимы. Теперь, спустя эти годы чтения Айзенберга, могу с уверенностью сказать, что я из них состою. Знаете, есть совершенно замечательная фраза поэта Григория Дашевского, который сравнивает читателя стихов с влюбленным, с параноиком, с тем, кто постоянно думает об объекте своей любви. И еще стихи, которые любишь, – это подушки безопасности перед встречей с окружающим миром.

Ты все время возвращаешься мыслью к этим стихам, это способ смотреть на мир. Не хочется повторять то, что я говорил «Мелу», но эта история важна. Мы с моей дочкой однажды придумали хитрое слово, которое означает то, что этот день или этот час пойдет не так, как предполагалось, скажем, мы можем пойти в зоопарк вместо детского сада или начать петь песню, а не делать уроки. Это о том, что все возможно и все в твоих руках, да и просто так жить веселее и интереснее.

Я отец тревожный и постоянно беспокоюсь о том, что провожу меньше времени с Ниной, чем хотелось бы. Хотя мы постоянно общаемся. Я хочу, чтобы она смотрела на мир удивленными глазами, чтобы она задавала вопросы и ей было интересно. И хочу у нее учиться этому.

Когда я недолго работал в школе, преподавал латинский язык, я заметил, что это я учусь, ты продлеваешь свою собственную возможность смотреть на мир удивленными глазами. Ты снова и снова занимаешься первооткрывательством. А оно может происходить где угодно – на автобусной остановке, около старого дерева, при встрече с ослепительным человеком или меняющим тебя стихотворением.

Борис КУТЕНКОВ