Фарит НАГИМОВ: Жизнь – это встреча с учителем

«Честный», «неудобный» автор – такие определения закрепились в печатных СМИ за именем писателя Фарита Нагимова (творческий псевдоним Фарид Нагим), прославившегося в конце девяностых – начале двухтысячных пьесами «Крик слона», «Стол Геббельса», «День белого цветка», которые были поставлены в Германии, Швейцарии, Польше. В России он известен романами «Танжер» и «Земные одежды», повестями «Теория падений», «Витюша», «Мальчики под шаром» и др. Работал заместителем главного редактора журнала «Дружба народов» и в Фонде Достоевского. Частый гость телепрограммы «Игра в бисер» с Игорем Волгиным. Лауреат премии Совета по культуре при Президенте РФ «Новация», премии журнала «Дружба народов», международной премии «Москва-Пенне», премии Союза журналистов Москвы «Креатив». С 2016 года является мастером творческого семинара в Литературном институте имени А.М.Горького.

– Фарит, наверное, именно на страницах «Учительской газеты» уместно рассказать о своих учителях. Были в вашей жизни люди, которые повлияли на выбор пути?
– Как хорошо, что вы это спросили, начали с этого. Читать и писать меня научила мама, она была учителем начальных классов. К ней я и попал первый раз в первый класс. О Литературном институте впервые рассказала Мария Семеновна Никитина, учитель русского языка и литературы. Она говорила об этом вузе с робостью, как о чем-то заведомо несбыточном. Она обратила внимание на мои способности. Можно сказать, что первый мой художественный текст был составлен по ее заданию: написать рассказ по картинкам, на которых мальчик помогает маме и разбивает банку. Сейчас это две старушки, и я знаю, что над этим интервью обе они всплакнут. И я рад, что в лице своих старушек могу поблагодарить и других учителей. Часто всплывает в голове фраза, которую твердил мой покойный отец: «Никогда ничего не бойся». Сам он был осторожным и традиционным человеком. По характеру шоумен и певец, а по жизни выпало быть трактористом с изнуряющей батрацкой работой на колхоз. Что ему оставалось – он пил, это примиряло его с безысходностью бытия. Знаю, что ему не нравилось то, что я пишу, он стыдился написанного мной, но ни словом не обмолвился, не укорил меня. В общем, «никогда ничего не бойся», как ни относись к этой установке, по Шекспиру или по Эйнштейну, считаю завещанием отца. Порой я думаю, что он ревновал меня к другому мужчине, которого я встретил уже в Москве в годы учебы в Литературном институте и о котором много рассказывал дома. Это Николай Алипов, который стал и героем моих сочинений, и моим литературным отцом. Талантливый писатель, не издавший ни одной книжки. Он умер в этом году. Иногда я горестно чокаюсь с его урной с прахом. Кажется, мы уже вошли с ним в какую-то историю, хотя бы в историю литературы конца девяностых. Он и Людмила Петрушевская стали моими драматическими «крестными». Николай Алипов умудрился всучить ей мою первую пьесу, а она передала ее берлинскому театральному агентству «Хеншел Шаушпиль». С этого началась моя немецкая театральная эпопея. А Петрушевскую с тех пор я называю своей театральной матерью. Есть еще один Николай, о котором мне хотелось бы обязательно упомянуть, – это Николай Коляда. Коляда – уникальный учитель, Ренессанс-мен. Его ученики известны во всем мире; актерам он покупает на свои гонорары квартиры и дарит безвозмездно. Если есть звание «Учитель года», то он, конечно, учитель десятилетий.
– А на родине знают ваше творчество? Собираются ставить пьесы?
– Ох, какими же окольными путями я пробираюсь на родину, это долгая дорога в барханах. Мои пьесы уже играли за рубежом, поставили в Питере и показали в Москве, а там нет как нет. Еще в начале нулевых художественный руководитель Оренбургского драматического театра Рифкат Исрафилов в интервью одной из оренбургских газет заявлял, что они поставят спектакль по пьесе «Домовой». Почти двадцать лет прошло! А дело, наверное, в том, что я активно со страниц столичной прессы выступал против закрытия больницы в нашем Соль-Илецком районе, единственной на пять сел, боролся вместе с оренбургскими дальнобойщиками против системы «Платон». Вот, похоже, досадил тамошним власть имущим.
– С 1997 года вы практически постоянно проживаете в Переделкине, следите за сохранностью особенного дома, где жили Лев Кассиль и Константин Симонов. Это место вы не раз в своих интервью называли «дом судьбы». Как получилось, что вы оказались на этой даче? Подпитывает ли это вас как писателя?
– Точно помню день и год, когда впервые пришел в этот дом, – 31 августа 1997‑го… Чтобы я объявился в этом доме, должна была погибнуть империя, развалиться целый строй. Но сначала там поселился писатель Александр Львович Иванченко – вот еще один человек судьбы. В мои трудные времена он разрешил мне пожить на его даче. Потом я стал присматривать за ней во время его творческих командировок и поездок на родину. Он не взял с меня ни копейки! Человек с тяжелой судьбой, но добрый, стойкий, человек духа. Все, что я написал стоящего, я написал в этом доме. А дом-то по улице Серафимовича, 7, непростой – осенью сорок второго года в одной из его комнат было написано знаменитое «Жди меня». В этом доме жили три руководителя семинара в Литинституте – Лев Кассиль, Евгений Винокуров и я. Этот дом Росимущество хочет признать аварийным, с тем чтобы снести и выстроить на его месте дворец, так сказать, новых владельцев жизни. Сколько я живу, столько меня из него прогоняют – вначале советские писатели, сановные чиновники прежнего Союза писателей СССР (просто за то, что мне это место не по чину), потом владельцы новоявленных Литфондов и новые богачи. Вечный «Вишневый сад». Вообще это заповедное место – Переделкино – уже наполовину под олигархами, скоро оно отойдет к ним полностью. Культовые места всегда притягивают и повышают цену – чистотой ли, энергетикой, намоленностью ли места. Мне жалко этот дом. Он не аварийный, он живой. Часто, когда мне бывало худо, я просил его: «Дом, помоги!»
– В марте этого года впервые в Москве прошел спектакль по вашей пьесе «Домовой», до этого ставившейся в Санкт-Петербурге и Екатеринбурге. Ранее в интервью вы говорили, что российские театры с прохладцей относятся к вашему творчеству. Может быть, это своего рода прорыв? Есть мечта о постановках в России еще какой-нибудь своей пьесы?
– Порой иду по бульварам Москвы мимо афиш какого-нибудь театра и почти явственно различаю афишу со своей пьесой: «Фарид Нагим «Крик слона» постановки 2050 года. Я усмехаюсь. Точно знаю, что когда-нибудь так и будет. На все нужно время.
– Вам пришлось преодолеть сложный путь, до того как стали преподавать в родном вузе. Где приходилось работать до этого? Пьеса «Техника продажи» была написана по реальным событиям?
– Выпускникам Литературного института сложно найти работу. Самое легкое – пойти в журналистику или сериалы, но это опасно тем, что твою писательскую руку неизбежно огрубят журнализмы, в сложный механизм прозы вмешается примитивный кинематографический экшен. И вот, чтобы не продавать свои слова, я пошел продавать одежду по бутикам Москвы. Я не стыжусь говорить об этом, я выжил, а многие мои товарищи, увы, ушли в никуда. Здесь мне хотелось бы рассказать об еще одной судьбоносной встрече с учителем. Году так в пятнадцатом я шел по Тверскому бульвару от Минкульта, где просил денег на содержание журнала «Дружба народов». Денег, конечно, никто не дал. Я шел и с горечью осознавал, что мне снова придется возвращаться в магазины, и вдруг увидел впереди Сергея Николаевича Есина, который был ректором в годы моей учебы в Лите. Я радостно приветствовал его. Через день он позвонил: «Так это ты Фарит Нагимов? А я вот как раз читаю твою повесть, которую журнал «Октябрь» прислал на конкурс «Москва-Пенне»!»
И он пригласил меня на свой семинар в Лит, обсудить эту повесть. Потом пригласил еще раз выступить на семинаре. Прошло несколько лет. Помню, дождливый май 2016‑го, я с бейджиком продавца-консультанта курю в подворотне, прячась от камер работодателей. И вот тут позвонил Есин, сообщив, что освободилось место руководителя семинара. Теперь я веду семинар в Лите. Два года мне посчастливилось быть коллегой Сергея Николаевича. Это был великий человек. Рад, что мы помянули его! Я так ему благодарен!
– В Литинституте вы ведете творческий семинар очерка и публицистики. Есть талантливые ребята? Наставничество помогает писать или наоборот?
– Впервые в жизни я с радостью иду на работу. Семинар – это как машина времени. Я вижу перед собой живые аппараты, которые окажутся в будущем и будут ходить по этой земле. Я пытаюсь помогать им, стараюсь дать им то, что мне не дали. Не убоюсь с радостью первопроходца изумиться очевидным вещам – достижениям студентов радуешься как своим собственным. Некоторые из них уже пробуют участвовать в современном литературном процессе: Алла Войская, Александр Астров, Екатерина Квитко, Иван Виселев.
– С недавнего времени вы принимаете участие в образовательном проекте «Школа юного писателя». Расскажите поподробнее о проекте. Понравилось ли работать со школьниками?
– Моя мама хотела, чтобы я был школьным учителем. И в свои почти пятьдесят лет я все-таки пришел в школу. Раз в неделю два часа я провожу занятия по литературному творчеству с одаренными учениками Школы имени А.Т.Твардовского на ВДНХ. Стоит упомянуть, что придумали и руководят работой Школы юного писателя Людмила Карханина и Татьяна Пригожина из ЦРМК – образовательные программы, их поддерживает всей мощью своей академической базы Литературный институт имени Горького. Департамент образования и науки г. Москвы заинтересовался этим проектом, так как школы юного физика, медика, математика и т. д. есть, а вот школы юного литератора нет. Со следующего учебного года этот проект выходит на общегородской уровень. Детям нужно общение хотя бы два часа без компьютера в кругу таких же увлеченных людей, как и ты. Литература – это жизнь, и, разговаривая с ребятами о жизни, я вижу, как мало они общаются с родителями. Стараюсь восполнить им это.
– Хотелось бы напоследок услышать несколько слов о процессе творчества. Долго ли работаете над крупными произведениями? Как приходит вдохновение?
– Знаете, всякий раз, заканчивая какую-то большую вещь, я горюю: «Знаю, что дальше большой перерыв. Захлестнут жизненные проблемы». При этом я тотально литературоцентричный человек. Я не живу в мире природы и социума, я живу в том, что мог бы, хотел бы описать, записать, сравнить. Бывает, приснится целая повесть, а наутро ты забываешь ее. Бывает, меня, словно одержимого, долгое время мучает некая духовная проблема. И вдруг я вижу несколько полупрозрачных кадров – убыстренная перемотка словно бы фрагментов фильма, которые расстилают художественное поле для осмысления и особенного разрешения этой проблемы. Еще через время я встраиваю эти кадры в рассказ. Потом, спустя где-то год, я чувствую, что сижу не в офисе, а в новой главе еще не написанного текста. На середине делового разговора я очнулся в своем собственном романе, и люди напротив уже не мои работодатели, а персонажи, над которыми я властвую и решаю их судьбы.