Факультатив

“…И чтобы свеча не угасла”

Мы продолжаем печатать материалы из серии “История Москвы”, посвященные 850 летию города (Начало см. в “УГ” NN 12, 19, 22)

осле смерти Ивана Калиты на московский престол и Великое Владимирское княжение вступил его старший сын Симеон, прозванный за крутой нрав Гордым. Москва по завещанию Калиты была передана в совместное владение всех трех его сыновей: Симеона, Ивана и Андрея. Братья целовали крест у гроба родителя и заключили договор, в котором говорилось и о Москве. Каждый из московских князей имел в городе своих наместников – “третников”, ведавших долей городских доходов. Но верховную власть в городе безраздельно осуществлял Симеон. В Москве также был тысяцкий, ведавший судебной “расправой” над городским населением, распределением повинностей и торговым судом. Эта должность была очень важной, поэтому за нее шла упорная борьба между боярскими родами. Дело порой доходило до смертоубийства. Так зимой 1356 года был найден мертвым на площади посредине Москвы тысяцкий – боярин Алексей Хвост. Как записал летописец: “… нецые же глаголят, яко общею думаю боярскою убьен бысть”. Народ московский был недоволен боярским самоуправством и “бысть мятеж велий на Москве ради того убийства”. Испугавшись скорой расправы, убежали из города в Орду “большие бояре московские” – Михаил и Василий Воронцовы-Вильяминовы, главные соперники убитого тысяцкого. В молодой великокняжеской столице шла ожесточенная грызня боярская за власть. А бороться было за что.

Симеон Гордый украшает Москву

Москва в эти годы значительно расширилась и украсилась. Не пугали москвичей и частые опустошительные пожары. В 1343 году Москва вновь выгорела почти вся, в том числе 28 церквей. Но город быстро отстроился. На следующий год начали расписывать каменные церкви в Кремле. Это было важное событие, не только сугубо московское, но общерусское. В те годы Русь только поднималась после татарского опустошения, и строительство каменных церквей, прерванное почти на столетие, и всяческое их благоустройство придавало значительные моральные силы русским людям. Московские князья это учитывали. В 1343 году, как писал летописец, расписали церковь Успения святой Богородицы митрополичьи художники-греки. А храм святого Михаила, княжескую усыпальницу, расписывали русские живописцы князя Великого Симеона Ивановича. “У них же были старейшины и начальники иконописцам, – отмечал летописец, – Захарий, Иосиф, Николай и остальная дружина их, но и до половины церкви не могли в то лето расписать, из-за величины ее”. Три года расписывали все пять каменных церквей Кремля. Особо стоит упомянуть роспись Спаса на Бору – храма монастыря при княжеском дворе. Его расписывали на средства жены-литовки князя Симеона – Анастасии, Айгусты до ее крещения. Она тяжело болела, и близкие, да и она сама, надеялись, что это богоугодное дело как-то поможет обратить внимание Всевышнего на ее здоровье. Но не помогло – в 1345 году она умирает. Вскоре после росписей храмов в Кремле московский князь пригласил мастера Бориско, который “и слил три колокола великие, да два малые”. И с тех пор Москва стала славиться на Руси своим колокольным звоном.

Насильно мил не будешь

А над князем Симеоном просто довлел какой-то злой рок. Все его сыновья умирали в младенчестве. Жена скончалась. Второй брак стал тоже несчастным. Он женился на дочери князя Федора Святославича Смоленского. В те годы московские князья укрепляли свои позиции на западе при помощи династических браков с местными правителями. Но политические расчеты – одно, а просто человеческое счастье – другое. Как “глубокомысленно” отметил монах-летописец: “…Великую княгиню на свадьбе испортили: ляжет с великим князем, а она ему кажется мертвец”. В те годы сексологов еще и в помине не было, проконсультироваться было не с кем. Но Великий князь, недаром его прозвали Гордым, решил проблему несовместимости со своей новой супругой очень просто и решительно. Он отослал ее к отцу с повелением выдать замуж за другого. “Опозоренная” Евпраксия, однако, вскоре вышла за удельного князя Федора Красного и стала родоначальницей князей Фоминских. Может быть, она и до своего брака с Симеоном была влюблена в этого красавца князя Федора, недаром ведь его прозвали Красным-Красивым? И в постели с ненавистным Симеоном превращалась в ледышку не случайно? Что-то уж очень быстро и успешно “опозоренная” княжна выскочила замуж вторично. В те времена это был случай уникальный. Так что, как свидетельствует история, русская женщина и в те далекие от нас времена отличалась сильным характером и недюжинной изобретательностью. Не только матроны в возрасте в силах были отстаивать свои права и царствовать в семьях и поместьях, но и нежные девицы могли отбиться от немилого жениха, даже если он и оказывался Великим князем.

Вскоре однако повезло и Симеону Ивановичу: нашел он себе новую жену, дочь тверского князя Марию. С ней он отведенные ему судьбой годы прожил мирно, в любви и согласии. Мария родила ему двух сыновей. В своем завещании Симеон оговаривал права своей любимой супруги особо. Жизнь Великого князя Симеона Гордого, разумеется, не сводилась лишь к матримониальным делам. Продолжая политику своего великого отца, ожесточенно воюя с литовцами, отстаивая русские северо-западные земли, ведя сложные политические игры с ордынским ханом, укрепляя верховенство московской великокняжеской династии над другими русскими князьями, он, конечно же, продолжает неусыпно заботиться об укреплении столицы – Москвы.

Авторитет Москвы и святые старцы

В эти годы раннего устроения земли Русской, когда огромные лесные просторы осваивались нашими предками, начался и религиозно-идеологический подьем на Руси. Связано это с тем, что в церковь пришли новые свежие люди, в основном все русского происхождения. Это было легендарное время “отшельников” и “чудотворцев земли русской”, когда святые старцы, кстати, в весьма молодом возрасте, селились в “пустынях”, лесных чащобах, рубили себе своими руками кельи и церкви, где и славили Господа, используя священные книги, написанные на бересте, и церковную утварь, вырезанную из дерева. “И даже звери лесные с благоговением приходили к сим старцам и брали пищу из их святых рук”, – так писали современники этих событий. Монахи-отшельники шли, не скрываясь от людей, а впереди них, помогая осваивать новые земли.

Одновременно с этим великим общерусским процессом обустраивания и обживания сердцевины будущей России шло скрытое и на первый взгляд незаметное формирование самосознания русского народа. Наиболее образованные и интеллектуально развитые люди того времени на его основе создавали и новую идеологию. Они прежде всего идейно обосновывали необходимость скорейшего решения основных задач, которые стояли в то время перед русским народом: образование единого централизованного государства и освобождение от татаро-монгольского ига. Большая заслуга в том, что они были успешно решены, заключается в деятельности крупных исторических личностей, вышедших из церковной среды. Примечательно, что сформировались многие из них в Москве, центре не только государственном всея Руси, но и духовном.

В Москве вырос и сложился как личность Елферий, сын ближайшего боярина московских князей Федора Бяконта. Елферий, крестник Ивана Калиты, в 20 лет постригся в монахи и принял имя Алексия. В московском Богоявленском монастыре он подружился с молодым монахом, выходцем из старинной ростовской боярской семьи, Стефаном, старшим братом знаменитого в будущем Сергия Радонежского. После смерти Ивана Калиты постепенно эти монахи стали оказывать огромное влияние на деятельность не только русской церкви, но и русских княжеств. Вот уж воистину это была “могучая кучка”.

Стефан стал игуменом Богоявленского монастыря и духовником Великого князя Симеона и всего цвета боярской знати Москвы. Алексий фактически стал управлять деятельностью митрополии вместо состарившегося митрополита Феогноста. Сергий же возглавил движение по созданию новых монастырей. Он основал знаменитую Троице-Сергиеву лавру в глухих лесах к северу от Москвы. Многочисленные его ученики в свою очередь стали основателями новых обителей по всей Руси. Эти монастыри были не просто проповедниками православия, но и московского влияния в самых отдаленных уголках русских княжеств.

В московских монастырях переписывались книги, писались иконы и передавались в отдаленные обители. Вместе с книгами и иконами проникали туда и новые освободительные идеи, призывы к обьединению земли Русской вокруг московских государей. Так “многогрешные” дьяки московские Мелентий и Прокоша переписали в 1339 году Евангелие для монастыря святой Богородицы на Северной Двине. В приписке к священному тексту они восславили московского князя Ивана Калиту, сравнивая его с цесарем греческим Мануилом. Но, кроме восхваления, священники впрямую участвовали в политической борьбе на стороне московских князей. Так, в Нижнем Новгороде посланные туда митрополитом православные иерархи во главе с Сергием Радонежским закрыли все церкви в городе, чтобы образумить местного князя Бориса Константиновича, осмелившегося спорить с Москвой.

Кончина Симеона Гордого

А на Москву и всю Русь обрушилась тем временем беда страшная. С Запада пришла чума. В Москве начали умирать сотни человек в день. Все церкви были заставлены гробами с покойниками. Вымирали целые семьи, целые улицы. Умирали и священники, которые во главе крестных процессий обходили город, успокаивая горожан. 11 марта 1353 года скончался митрополит Феогност. На той же неделе умерли два сына Великого князя – Иван и Семен. Остался он без наследников.

Горькими были последние дни князя Симеона. Может быть, этими тяжелейшими, но и возвышающими душу христианина страданиями и были порождены одни из самых поэтических и высоких строк, когда-либо написанных на русском языке, которые неожиданно оказались в сугубо прозаическом деловом документе – духовной грамоте князя. В ней он завещал не просто материальное богатство оставшимся в живых родственникам, Симеон с высоты своего предсмертного нравственного возвышения, окинув единым взором все, что он передает своим потомкам, понял, что самое важное кроется не в материальном, и тогда он сказал просто, что завещает передавать из поколения в поколение память о предках наших, “чтобы не престала память родителей наших и наша, и свеча бы не угасла”.

Вскоре настал и его черед. Симеон почувствовал, что как рогатиной ударили под лопатку, затем князь стал харкать кровью, разбило его огнем, в поту и дрожи пролежал он три дня и наконец, постригшись в монахи, умер 26 апреля. Похоронили его в храме Михаила Архангела.

Короткое княжение Ивана Красного

Московское княжество унаследовал Иван Иванович, прозванный современниками Красным и Милостивым. Без труда он получил ярлык на Великое княжение у ордынского хана. Его короткое правление, как и его жизнь, были относительно спокойны и не богаты яркими событиями. В 1350 году у него в Москве родился сын Дмитрий, будущий Великий князь Донской, герой Куликовской битвы.

В 1354 году в Константинополе был поставлен на русскую митрополию Алексий, ставший первым коренным москвичом в этом высоком духовном звании. Вместе с Сергием Радонежским он будет вдохновителем Дмитрия Донского и всего русского народа на решительную борьбу с татаро-монгольским игом. Но, кроме идеологического воздействия на дела во всей Руси, митрополит Алексий вскоре начал оказывать и прямое государственное влияние, все более и более сосредоточивая в своих руках властные функции уже при князе Иване Красном. А после смерти Великого князя Ивана Ивановича 13 ноября 1359 года по его завещанию митрополиту Алексию не только был оставлен на попечение его сын, но и поручались управление и охрана всего княжества. Церковные писатели его времени, несколько с осуждением отмечали, что митрополит, “призванный учить миру и согласию, увлекся в войны, брани и раздоры”. Но так или иначе митрополит Алексий смог продолжить политику Ивана Калиты и не упустил первенства из рук Москвы по собиранию земель русских.

Благодаря его решительным и мудрым действиям Москва устояла на ногах как великокняжеская столица и как обьединительный центр всего русского народа.

Олег КАПУСТИН

Дары от Ольги МАРИНИЧЕВОЙ

Вечный шиповник

* * *

…Если хочешь избежать суеты,

И не хочешь испытать пустоты –

Одиночество в себе не таи,

А вложи свой капитал в стихи.

И храни их бережно, как от счастья тень –

Голубую корочку на черный день.

* * *

…Я прикасаюсь пером к бумаге медленно, ласково, осторожно, будто к твоим волосам, спящего. Чтобы не разбудить. “Коснись, хотя бы издали, дуги моих волос”…Сам просил. Хоть и не меня.

Хорошо, что я оставила на том перевале шиповник. А то совсем бы у нас ничего не было. Ни голоса, ни почерка. Адреса просто не знаю, телефона у вас с ребятами нет, да я и сама не пишу, не звоню.

Просто долгая, долгая у нас получилась тишина – длиной уже в два года. И эту газету ты вряд ли прочтешь в горах. Тишину не нарушу.

Сейчас у меня мрак. Депрессией называется. Мой доктор говорит, что я строю и строю романтические построения, они разбиваются, сталкиваются с реальной действительностью, вот я и сижу опять и опять у разбитого корыта.

Спасибо, что тебе пригодился шиповник, и спасибо, что рассказал о нем своим ребятам. Даже если в этом году ваш маршрут в горах будет от того шиповника в стороне – просто вспомни о нем и улыбнись.

…Я верю: между нами не пустота, а просто белая бережная тишина.

Я вспоминаю тот сказочный солнечный день (ох, и досталось же мне, нетренированной, в этих карабканьях по горам во время вашей разведки!) – я вспоминаю, когда дошла до перевала и сказала: “Все, больше не могу. А вот этот куст шиповника пусть будет памятью обо мне. Увидите – улыбнитесь”. Ты не забыл, ты мне о нем потом в письмах писал.

А я, знаешь, все-таки написала почти книгу – о своей болезни. Называется “Тот, которого нет”. Посвятила тебе, Юрка. И, знаешь, я просто думаю, что в жизни человека неизбежно должно оставаться Несбыточное. То, чего нет. Наша с тобой история – из этой области. Мы не могли быть вместе не из-за твоего нездоровья, а просто потому, что тогда рухнуло бы Несбыточное. Какие-то мудрые силы тщательно охраняют от нас его границы. Помнишь, я говорила, что не могу никак и никогда к тебе притронуться.

Несбыточное необходимо. Просто когда совсем нет сил жить, когда совсем мрак, Несбыточное манит где-то впереди крохотным иллюзорным пятнышком света. Это уже когда не на что надеяться, когда уже ничто в реальности не может развеять мрак, когда нет выхода, тупик – то тогда тебя и принимает в свои ласковые обьятия Несбыточное.

А кто сказал, что нам с тобой вдвоем надо было сбываться? Хорошо, что меня не было, когда ты привез в Москву на показ друзьям видеофильм о вашей горной экспедиции прошлого года, сам его снял. Я его потом посмотрела, без тебя. Тебя и всего твоего там и так было огромно много. И еще там были цветы. Много, много голубых цветов. Их не рвали, они жили в земле. И знаешь, прости мне мою самонадеянность, но мне показалось, что это ты мне подарил огромаднейший букет неубитых синих цветов. Прости, если ошибаюсь.

Мы больше никогда не встретимся. А во сне, знаешь, мне чаще всего снятся твои руки. И как ты держишь их на грифе гитары, и как они касаются клавиш электрооргана. А то, как ты ломал в пальцах спички и докуривал одну за другой мои сигареты в наших теперь уже вечных (потому что несбыточных) беседах на кухне – я и так это помню, без сна.

…Пожалуйста, не смирись с реальностью на какой-нибудь удобной формуле. Пожалуйста, оставь нам Несбыточное.

…А еще я люблю вспоминать, как ты тихонько касаешься макушек своих ребят. С невыносимой нежностью.

Дай Господь тебе силы и на эту, нынешнюю экспедицию.

Дай Господь мне силы преодолеть и этот мрак и жить, даже когда невозможно.

И вот я опять дарю тебе всего лишь этот кустик на перевале.

…Белый шиповник,

вечный шиповник

В память любви цветет.

Ну а я пока буду грызть голубую корочку – вот на этот черный день.