Факультатив

И у нас, на Руси, призрак Наполеона Бонапарта?

С другой стороны, немало и тех, кто предрекает победу на президентских выборах генералу Александру Лебедю, говоря “о русском Бонапарте”.

Совершенно конкретному термину “бонапартизм” в отечественной политологии не повезло – кого только в ХХ веке не обзывали “бонапартистом”! Здесь и “аграрный бонапартизм” Петра Столыпина (Ленин), и “военный” – ген. Лавра Корнилова (Керенский, Чхеидзе), побывали в “бонапартах” и Троцкий (Сталин), и сам Сталин (Троцкий).

Того гляди, или Геннадий Зюганов, или Александр Лебедь стараниями не слишком знакомых с историей Французской революции журналистов станут “бонапартами”.

Об исторических корнях подлинного бонапартизма и возможности его “укоренения” в России после 16 июня 1996-го размышляют два однокашника, два выпускника истфака МГУ 1956 года – журналис т Феликс Белелюбский и профессор Дипломатической академии МИД РФ, действительный член Международного общества наполеоновских исследований и председатель его российского отделения Владлен Сироткин – Сейчас произошла “инфляция” термина “бонапартизм”. “Бонапартистами” оказывались совершенно разные люди: и Столыпин, и Корнилов, и Тухачевский, и Сталин, и Ельцин. Что же такое для тебя, профессионала, “настоящий бонапартизм”?

– Да, я изучаю “бонапартизм” – авторитарный, военизированный метод государственного управления. Мне он представляется вариантом стабилизации общества после революционных потрясений (одним из многих, кстати). И вот именно такая форма политического действия реализована двумя представителями династии Бонапартов: Наполеоном I (1799-1814) и “маленьким племянником великого дяди” Наполеоном III (1851-1870). Они правили Францией почти 35 лет, когда пришли к власти после революционных штормов 1789-1799 и 1848-1849 годов. Вот их-то совместный опыт (дяди и племянника) по введению общественного хаоса в упорядоченные государственные берега и называется “бонапартизмом”.

– “Военизированный”, “авторитарный” – все очень уж широко. У нас “военный коммунизм” послеоктябрьской эпохи тоже “авторитарный”, тоже по-своему “урегулировал” революционную стихию. Что-то не завершено в твоем определении.

– Согласен. Самое принципиальное отличие “истинного” бонапартизма от других “бонапартизмов” в главном: и Наполеон I, и Наполеон III опирались на частных собственников. Именно в их интересах действовало все законодательство “первой” и “второй” империй. И именно их обслуживал централизованный государственный аппарат. Наполеон Бонапарт не только защитил штыками, но и законодательно закрепил на бумаге революционную “приватизацию” – перераспределение собственности (прежде всего земли). Эта “приватизация” проводилась не “по Чубайсу”, ваучерами. Произошел фактический захват земли и недвижимости королевского дома, католической церкви и “старого” дворянства крестьянами, ремесленниками, мелкими буржуа под руководством якобинцев.

– Но общественная “потребность” в Наполеоне возникла не сразу. Между падением диктатуры якобинцев и захватом власти Бонапартом лежал период в пять лет т.н. “коллективного руководства” – республиканского режима Директории (пять “директоров” сообща управляли страной). Как во Франции подготовилась основа для диктатуры?

– С 28 июля 1794-го (“9 термидора” – по республиканскому календарю – день свержения якобинцев) по 9 ноября 1799-го (“18 брюмера Бонапарта” – день государственного переворота – по тому же календарю) во Франции был режим, сильно смахивающий внешне на нынешний режим в России после августа 1991 года. Термидорианский верхушечный переворот в Париже (как и августовские события 1991 г. в Москве) был провозглашен “революцией” против тирании якобинцев или – в нашем случае – “номенклатуры КПСС”. Фактически же власть захватили (в обоих случаях) в основном политики “второго ранга”, в большинстве приехавшие в Париж (Москву) в годы революции из провинции. Еще до своей “термидорианской” победы они фантастически обогатились (в нашем случае – уже могли распоряжаться госсобственностью). Но в условиях якобинского аскетизма (у нас – партгосконтроля) боялись демонстрировать тогдашние “мерседесы” или ездить прожигать жизнь на тогдашние “Канарские острова”.

Иное дело – режим Директории. Рядовые якобинцы окрестили его “режимом лавочников”. Здесь за одну ночь все вылезло наружу: роскошные рестораны, особняки, туалеты дам – вчерашних кухарок. Словом, “гуляй, рванина, от рубля и выше!”. Шампанское и деньги в казино лились рекой (при всей известной скупости французов). А народ опять остался с носом – цены на продукты питания взлетели до небес. Термидорианцы отменили якобинский “максимум” – твердые цены на хлеб, “отпустив” их, как Егор Гайдар, “на волю”.

Главное же – крестьяне сильно волновались за свою землю: ведь ни якобинцы, ни термидорианцы “бумаги” на ее легальное юридическое владение “прихватизированным” так и не дали. А за границами Франции продолжали стоять легионы эмигрантов-дворян, поддерживаемые всей монархической Европой, грозя вторгнуться и вернуть “старый порядок”.

– Неужели среди лидеров термидорианцев не было светлых голов, понимавших, что такой вопиющий раскол на “нуворишей” и бедноту грозит их режиму?

– Отчего не было? Были, и даже очень “светлые”. Но на какую реальную силу они могли опираться? Простой народ они вооружать, в отличие от якобинцев, боялись. Оружие могло обратиться против них самих. На наемную национальную гвардию (у нас – частные охранники) не то что опираться, надо было опасаться ее. Того гляди ограбят и убьют, если вдруг власть переменится…

Единственной реальной силой тогда была армия. Она во многом еще сохраняла революционный якобинский дух, да и материально рядовые и младшие офицеры не слишком обогатились – много ли унесешь в ранце или одной офицерской повозке, тем более что Бонапарт до 1807 г. запрещал всем, включая и генералов, возить в обозах барахло. Да и среди генералов было немало выходцев из низов, французских “чапаевых”: Ней – сын бондаря, Ланн – сын конюха, Мюрат – сын трактирщика, Журдан и Лефевр – из бывших королевских вахмистров.

Сам Наполеон Бонапарт не блистал “голубизной” крови: сын мелкого дворянина с острова Корсика. Лейтенант королевской армии, он обречен был до революции тянуть лямку гарнизонного офицера и вряд ли вышел бы в отставку выше чина майора. Ведь он всю жизнь (как и Сталин по-русски) говорил по-французски с сильным акцентом. Лишь в год его рождения – 1769-й – итальянская Корсика была присоединена к Франции. Да еще будущий великий полководец не умел танцевать. А какой из него офицер в королевской армии без танцев?

Революция разом открыла этим безвестным лейтенантам, сержантам и капралам путь в генералы. И не за “породу”, а за удальство, за военное искусство. Впрочем, Наполеон никогда не был поборником каких-то одних – революционных или контрреволюционных – принципов. Если суммарно определить его “принципы”, то это – политический цинизм: люди настолько мелки, завистливы, жадны и честолюбивы, что управлять ими можно, только поощряя эти низменные инстинкты и раздувая их честолюбивое воображение.

– А штыки? Режим бонапартизма опирался и на них.

– Конечно, и у Наполеона I, и у Наполеона III были “силовые министерства”, свои службы безопасности. И очень эффективные. Но создание своих, именно бонапартистских режимов они начинали не с них, а с финансов и налоговой службы. Первым, кого Наполеон Бонапарт пригласил к себе на другой день после государственного переворота, был не гений полицейского сыска (Ягода) – Жозеф Фуше, а французский “Борис Федоров” – главный налоговый инспектор Франции Эдуард Годен, проработавший по финансовой части и у короля, и у якобинцев, и у Директории.

В отличие от нашего, французский “Федоров” не боялся возражать суверену и отстаивать точку зрения специалиста. Первое, что сделал Годен, – отказал первому консулу в деньгах, когда тот попросил оплатить командировку военного курьера. “Гражданин первый консул, – твердо ответил финансовый служака, – казна пуста – в ней осталось всего 167 тыс.франков, остальное разворовали “директора”, и денег вашим курьерам я больше не дам”. Наполеон не вызвал начальника личной охраны, ОМОН или “Альфу”.

– И не организовал парад войск Парижского гарнизона перед окнами банка, как у нас сделали в Петрограде в ноябре 1917 года!

– Наполеон просто полез в карман и вручил томившемуся курьеру личные деньги на дорогу. С тех пор Годен бессменно находился на посту министра финансов Франции и не предал Бонапарта даже тогда, когда от него сбежали Талейран, Фуше, друзья-маршалы.

Бонапарт и Годен не стали “отпускать цены” в разворованной стране, расколовшейся на кучку сверхбогатых и океан нищих. И не стали через два с половиной года издавать указы о борьбе с бандитизмом и мафией. Они пошли другим путем: издали 21 января 1800 г. декрет о создании “Дирекции по взиманию налогов” в составе Главного казначейства Министерства финансов страны. В каждом департаменте созданы отделения этой “дирекции”. Ввели военизированный (пистолет и палаш) штат финансовых инспекторов: ни у кого из налогоплательщиков не должно быть сомнений в прочности налогового порядка всерьез и надолго. К каждому районному отделению “дирекции” прикомандированы рота ветеранов наполеоновских “альф”, “вымпелов”, ОМОНов и спецназов в полном вооружении. Кстати, с тех пор в некогда покоренной Бонапартом Италии существует “финансовая гвардия”, имеющая на вооружении бронетранспортеры, вертолеты, автоматы, дубинки и наручники. А любой итальянский офицер-“гвардеец” и сегодня может закрыть фабрику или завод за несоблюдение техники безопасности, невыплату зарплаты или сокрытие доходов.

Когда же новые “силовые структуры” по представлению Годена, одобрению суда и с санкции Бонапарта демонстративно, под барабанную дробь и при большом стечении народа расстреляли у входа в тогдашние французские “АО МММ” несколько их руководителей за неуплату налогов (а заодно – и несколько десятков финансовых инспекторов, оказавшихся взяточниками), резонанс был огромным. Вся страна начала исправно платить налоги. И через два года казна бонапартистской Франции была полна.

– Ну, знаешь, если у нас начать сегодня так стрелять… Налоги тогда вообще платить будет некому! Это вообще не по-русски!

– Ты вот сам отвечаешь вместо меня: почему у нас, в России, западноевропейский бонапартизм вряд ли возможен? Но демонстративная разовая стрельба по живым мишеням – лишь малая часть “шоковой терапии” Бонапарта.

Гораздо большее значение имела стабилизация национальной валюты – франка. При Директории (как и сегодня в РФ рубль) франк настолько обесценился, что реальной валютой стал… фунт стерлингов (а Англия тогда воевала с Францией!). Бонапарт отлично понимал: никаких успешных войн за “величие Франции” при соотношении 2 тыс. франков за один фунт стерлингов никогда не будет. Поэтому даже раньше, чем создать “Дирекцию по взиманию налогов”, он 6 января 1800 г. учредил свой “Центробанк” – акционерное общество закрытого типа “Банк де Франс” под контролем государства. И сам стал его первым пайщиком. Более того, в число пайщиков он принудил вступить всю свою многочисленную родню, а также всех самых богатых “нуворишей” Директории. Всего таковых оказалось 200 семейств, и с тех пор термин “200 семейств, правящих Францией”, стал нарицательным. Фактически банк стал как бы “общаком” всей правящей верхушки режима бонапартизма. Это позволяло Наполеону контролировать доходы своего высшего военного, сановного и финансово-промышленного окружения.

“Банк де Франс” остался становым хребтом финансовой мощи Франции при всех последующих режимах (он, например, не выдал деньги коммунарам в марте-мае 1871 г., и те, послушные налогоплательщики, отступили, чем вызвали ярость Карла Маркса, воспринятую Владимиром Ильичем). Регенты (управляющие) банка сегодня по влиянию – не слабее самого президента республики.

– Только стабилизацией финансов и налогами Бонапарт укрепил свою власть? И все?

– Нет, не только, и даже не столько, хотя стабилизация финансов для любого режима вещь немаловажная. Главное, что обеспечило Бонапарту в 1799-1804 гг. массовую поддержку французов, – юридическое оформление революционной “прихватизации”. Якобинцы в 1793 году решили основной вопрос революции – аграрный: они пустили земли королевского дома, монастырей, аристократии, сбежавшего за границу “старого” дворянства в продажу мелкими участками по 5- 7 га за символическую плату, да еще в рассрочку на десять лет. Но “бумаги”, как я уже отмечал, на владение землей дать крестьянам не успели (а их было тогда 80% населения).

А вот “бумагу” дал Бонапарт: в 1800-1802 гг. он распорядился описать (кадастрировать) и оценить во франках все эти земельные участки. Каждый французский “единоличник” получил сертификат на полное владение своим наделом с правом купли-продажи или передачи по наследству. С тех давних лет и по сию пору французские “кулаки” владеют землей, хотя со времен Бонапарта во Франции сменился не один режим.

Мудрено ли, что все проводимые Бонапартом в 1800-1802 гг. референдумы (плебисциты) проходили “на ура” – за него голосовало “99,9%” избирателей-крестьян. Бонапарт хорошо понимал, что кормильцы страны и поставщики солдат в его армию – крестьяне. Поэтому он обращался с ними как разумный эксплуататор – не драл с них три шкуры. При нем крестьянин уже не платил ни королевскую, ни церковную десятину. В итоге, по подсчетам современных французских историков, налог с крестьян в 1800 г. уменьшился с 81 франка из 100 до 21 франка, т.е. у землепашца оставалось не 20% дохода, а все 80%. Сегодняшние российские власти поступают как раз наоборот – “частника” (особенно промышленного и сельскохозяйственного) задушили 80-85-процентными налогами, рубя тот сук “бонапартизма”, о котором они мечтают.

Ну а вершиной законодательного творчества Наполеона стал его “Гражданский кодекс” (1804 г.). Действие его он распространил на все завоеванные страны Европы. И был прав, когда позднее, уже в ссылке на о.Св.Елены, написал: “Моя истинная слава – не в битвах, а в том, что будет жить вечно мой “Гражданский кодекс”. Кстати, по нему действительно живет не только Европа, но и мы (хоть многие этого и не подозревают).

– Все же дядя, Наполеон I, был порядочнее племянника, Наполеона III. “Маленький Наполеон” нарушил присягу, разгоняя парламент. И социальная база у него была слабее. Отсюда его опыт компромиссов, балансирования.

– Все-таки курс на закрепление новой буржуазной собственности сохранился, и при этом “маленький племянник” не боялся прижать капиталистов, если они задерживали зарплату или душили непомерными штрафами рабочих.

– Вот здесь завершается обьясняющая способность сопоставления двух стран, затеянного тобой. Ведь якобинцы во Франции и наши “якобинцы”-большевики создали принципиально различные общественные формации. Там, “за бугром”, – царство частной собственности. И ему-то и понадобились Наполеоны. А у нас – совсем наоборот. У нас происходит не “американизация”, а сужение сферы рынка, натурализация хозяйства. Идет возврат не к капитализму, а к феодализму. Отсюда потребность в иной фигуре, в иных политических силах.

– Нет уж. Сходство кончается, но и разницу понимать надо. Для того и затеян этот разговор. До революции даже члены дома Романовых не могли продать ни сотки без санкции “общего собрания” – всей семьи правящей династии (к 1917 г. – более 35 человек взрослых членов). Сохранялись и права общинной собственности, хотя центральные власти не всегда считались с ними, коль это нужно было “державе”. Даже такой защитник “правового самодержавия”, как Петр Столыпин, в выступлении в Госдуме 9 ноября 1910 г. назвал российскую “общинную” собственность царей и крестьян “развращающим началом казенного социализма”. Это и подтвердилось при правлении большевиков, превративших все население СССР в наемников государства.

– По поводу найма при государственном социализме ты явно погорячился. Но мне важнее другое – качественное различие двух ситуаций: где есть социальный заказ именно на Бонапарта, а где нет? Стало быть, России не угрожает Бонапарт на белом коне? Я верно тебя понял?

– В классическом понимании бонапартизм (как, впрочем, и фашизм) – не угрожает. Основой того и другого является дисциплинированный “частник”, законопослушный гражданин, живущий в каменном доме со всеми удобствами и асфальтовыми (мощеными) дорогами к каждой ферме в деревне. А когда почти половина населения РФ все еще кормится от воды (рыбалка), леса (грибы, ягоды) и охоты, а также с огородов, топит печку дровами, бегает “до ветра” во двор – то какой уж тут бонапартизм… Граждане не верят властям. Власти не верят гражданам… Здесь новый Петр I мерещится, а не Бонапарт…