Факультатив

Факультатив

Кутузов “замочил” Наполеона

Если бы так вел себя лишь один мой знакомый подросток, то, наверное, не стоило бы об этом много размышлять.

Вспоминается один смешной случай. Один писатель обещал дать рассказ в журнал, где я работала. Звоню ему, трубку берет жена и шепчет: “Он рассказ так и недописал, он чистит вазочки”. – “Какие еще вазочки? Он же сам обещал!” Когда этот писатель не может заставить себя сесть за работу, он цепляется за любое дело, лишь бы оказаться подальше от письменного стола. Чистит, например, вазочки для цветов изнутри зубным порошком.

Итак, писать любую работу трудно. Психолог, которого я расспрашивала, подтвердил: “Говорить не так ответственно, как писать. И те же самые мысли, которые ты только что высказал, записать не так просто: включается повышенный контроль, вернее – самоконтроль. Он гораздо меньше мучает и пугает нас, когда мы говорим, и становится вьедливым и почти непереносимым, когда наши слова запечатлены на бумаге”.

Наш старшеклассник, припертый к стенке суровой мамой, наконец пишет свою несчастную работу. А в ней ни одной собственной мысли, ни одного сколько-нибудь самостоятельного рассуждения, обобщения. Он укрылся за цитатами.

Каждый пытается в меру возможностей обойти трудности, он и обошел. Вам надо сочинение, вот оно. А себя раскрывать, своими переживаниями и соображениями делиться? Увольте. Вот и еще одна причина нелюбви к школьному сочинению – подросток не любит раскрываться. Почти вся литература написана про чувства, а в его возрасте рассуждать про чувства совсем не просто и как-то стыдно. Да к тому же он боится не понравиться самому строгому судье – себе. А кто не боится? В любом, между прочим, возрасте.

Есть и еще одна причина. Большинство людей, берусь это утверждать, не умеют говорить о прочитанном. А что такое сочинение? Это и есть разговор о литературе. Оказывается, вовсе не такое простое дело – отзыв о книге, осмысленный, толковый.

Я за жизнь написала не одну книгу, за редчайшим исключением не пришлось мне услышать, а тем более прочитать интересное мнение о книжке. Пусть бы оно было отрицательным, это мнение, но не пустым. Горами шли письма: “Я читала и перечитывала. Спасибо за книгу”. Или: “Мне понравился в книге мальчик Дима, пришлите мне его адрес, буду с ним переписываться”.

Недавно ехала с одним пятнадцатилетним мальчиком в троллейбусе, встретили его знакомого. Оба длинные, с тяжелыми рюкзаками, как из дальнего похода, это они ехали из школы. Раньше учились в одном классе, теперь давно не виделись, обрадовались. Сели рядом, едем, они молчат. Остановку, другую, пятую. Домолчались до того, что один буркнул: “Звони, не пропадай” и сошел. Спрашиваю другого: “Ты был рад ему?” – “Ага”. – “Почему же ты с ним не разговаривал, будто и не рад?” – “А чего говорить-то?”.

Был бы серый, неразвитый. Нет, нормальный, почти интеллигентный. “А чего говорить-то?” И до меня дошло: да они же не умеют разговаривать друг с другом. Если приходится общаться со взрослым, то взрослый берет инициативу в свои руки, ведет беседу, он умеет. А сверстники-мальчишки оба беспомощны, самый обычный разговор для них невероятно труден. И немалую роль играет то, что они не умеют по-настоящему читать, углубленно, размышляя, возвращаясь к прочитанным страницам. Помогло бы сочинение. “Пишу, чтобы лучше понять”, – говорил кто-то очень умный.

Лет двадцать назад учитель литературы был для многих чем-то вроде исповедника. А сочинение соответственно – исповедью. Теперь зачем исповедоваться. С чего ему лезть в чужую жизнь, когда своя интересная и непростая. Даже игры теперь не салочки-пряталки, а целые киномиры. Он, подросток, стал человеком компьютерной культуры. И не так просто ему, постигшему нынешнюю мудреную технику, переключиться на изучение чужой любви или ненависти. Мир чужих чувств, сюжеты посторонних драм? А к чему? Тем более что мир техники – действительно мир.

Не так давно один хороший, совсем не заурядный преподаватель математики задал вопрос учительнице литературы: “Простите меня, Бога ради, но я, честное слово, не понимаю, зачем в школе преподавать литературу? Пусть бы читали сами по себе, а учились бы физике, химии, математике”. И она ответила: “Литературу надо не просто читать, а постигать, этому и учим. Чтобы знали: жизнь не с них началась и не ими закончится. Учим влезать в шкуру отцов и детей, и братьев Карамазовых и Анны Карениной. Кто не ощущает преемственности духа, чувства, тот рискует стать безнравственным, и в конечном счете эта безнравственность его же раздавит”.

Мысль справедливая. Если чтение – занятие досуга, то и вникать не надо, и сочинения не нужны. Тогда и вправду литературу изучать не надо, читай себе в метро или валяйся на диване и почитывай. Занятия же литературой – работа труднее, может быть, чем высшая математика. Здесь нет готовых решений, вот в чем дело.

Еще одно соображение. Глубоко знать литературу – значит хотя бы в какой-то мере уберечься от ошибок и страданий. Более короткий путь к истинам, которые потом, с годами, научишься ощущать как вечные. И начнут они поддерживать тебя, научившегося плавать. Как плотная морская вода. Не утонешь. Это ли не цель?

И еще, тоже главное, тоже первое. Владение родной речью. Далеко не всем оно дано. Телевизор? Мало развивает, это потребление развлечения без труда душевного, глазей и можешь вообще ни о чем не думать – готовые картинки. Иное дело чтение, а тем более – письменное выражение своих соображений по поводу литературы. Не напишешь в школьной работе: “Кутузов был крутой” или “Наполеон отвалил из Москвы”. Поищешь и найдешь нормальные человеческие слова, а там, глядишь, почувствуешь к ним вкус. Неправильная речь – беда, а ее привыкают считать чуть ли не признаком близости к простому народу. Может быть, Гайдар не нравился толпе не только потому, что “цены повысил”, а еще и потому, что слишком уж правильно ставит ударения и не путается в придаточных предложениях. Вот мы же все, толпа, говорим коряво и не совсем цензурно, и – ничего, хорошие, свои ребята, давайте этих больно умных ненавидеть, на чем и сплотимся…

Человек, умеющий писать, хорошо говорить, умеет, мне кажется, и хорошо слушать. Ему более внятен смысл чужого высказывания, его меньше раздражает необходимость понять позицию другого. А как это важно для всего в жизни – слышать не гул и шум чужих слов, а смысл и чувство. То и дело жалуемся: наши люди не умеют слушать, слышат только себя. Хоть политики, хоть комментаторы, хоть дети в классе. Будут работать над словом, приобщаться к культуре высказанных мыслей, научатся и слышать.

Скудный запас слов довольно часто подводит мальчишку. Рассказала одна мама. Пришел к ее сыну приятель, а сын вместо приветливого слова буркнул что-то неразборчивое, отвернулся и продолжал нажимать кнопки компьютера. Гость помялся, потоптался и попрощался. Мама спрашивает: “Ты хотел его отвадить? Обидеть?” – “Нет, почему?” И плечом пожал, изобразив то ли недоумение, то ли упрямство. Мое, мол, дело. Мама убеждена, что ее сын уверен, что люди ему не так уж нужны.

Как неприятен нам человек, не умеющий поставить себя на место другого, войти в его положение. Если бы мальчик мог поставить себя на место пришедшего приятеля, наверняка был бы к нему внимательнее. Был бы маленьким, он бы с гостем потолкался, поиграл, поулыбались бы друг дружке, вот и полный контакт. Но то маленькие. Теперь, в четырнадцать, такой непосредственности не стало, а взрослых слов, умения проявить свои настроения тоже еще не нажил. Читает этот мальчик много, но в то же время от литературы он далек, не воспринимает и в самых лучших книгах главного – науки жить. Чтобы воспринимать, требуется нелегкая работа: погружение в мир книги, вхождение (эмоциональное и интеллектуальное) во внутреннюю жизнь произведения. А он прочитал и отложил, взялся за следующую книжку. Вот и начитанный, а в чем-то важном малограмотный.

Помню, в молодости я очень высоко ценила умных физиков, математиков. У них так прекрасно организован интеллект, они не только в своих точных науках сильны, но и в наших, гуманитарных, не хуже нас разбираются. Какое удовольствие было поговорить с таким “технарем” после спектакля или фильма. Потом, правда, оказалось, что далеко не все физики такие уж лирики, а только самые талантливые и разносторонние.

Теперь еще немного о старшекласснике, который так ловко научился увиливать от сочинений. Даже написав сочинение, он ухитрился как бы ничего не сказать. Так вот недавно он показал мне работу по истории о русской общине, страниц сорок. И так интересно, с неожиданными выводами и яркими ассоциациями, связанными с сегодняшней жизнью. Например: “Я знаком с человеком, вполне взрослым, который недоволен всеми вокруг. Почему? А потому что не умеет заставить себя встать со стула и заняться делом. Как должна была бы поступить с ним община? Я думаю так: уплатить его долги, а затем исключить из общины – пусть сам работает на себя. Или, если есть не хочет, пусть продолжает сидеть на своем стуле”. Читаешь и поражаешься. Может же мальчик освободиться от скрипучих тормозов, пишет легко и вдохновенно. Читать интересно. Значит, о Базарове или о Чацком – труднее? Да, труднее. Нет же ничего сложнее души. Но тем более важно понять, что этот труд из главных. Только понимая душевное состояние другого, сможешь говорить с ним о важном для него, а не только о том, кто кого “замочил”.

Мальчик звонит подруге: “Марина, привет. А так звоню, думаю, позвоню Маринке. А чего? Ну привет”. И повесил трубку. Я понимаю, все на подтексте у них, согласна. Но текст почему такой убогий? Никто не ждет от парня сонетов или серенад. Нормальную фразу по-русски скажи своей Марине. Лучше будешь выглядеть. Конечно, наше взрослое “Как поживаешь?” – “Спасибо, ничего” им не свойственно. Пустота. Мы иной раз прибегаем к таким бессодержательным словам для разбега, потом начинаем, если повезет, про интересное. Подросток же не умеет беседовать ни с разбега, ни с места. А может быть, если бы он научился писать о литературе, стал бы гибче, научился бы говорить с себе подобными. Не болтать, не бормотать, притворяясь глупым, а именно разговаривать.

Может быть, посоветовать подростку вести дневник, раскуется? Оказывается, это не заменит сочинения. Вникать в самого себя любят многие, это не выход к другим людям.

Думать над жизнью, над чувствами других в сто раз труднее, чем паять компьютер. Особенно в подростковом возрасте. Но ведь, кроме возраста, есть у каждого еще что-то. Значит, надо вывести подростка из душевной летаргии. Он боится фальши, сентиментальности – научим распознавать и фальшь, и сентиментальность. И любить строгое, глубокое. И он, верю, научится выражать себя на бумаге со вкусом, будет в конце концов выверять себя по лучшим образцам. А почему бы и нет? Научится самоиронии, взгляду на себя со стороны. У Чехова пусть учится – не худший учитель. У Достоевского тоже ничего себе. Изменится у него отношение к предмету, посмеется сам над своим косноязычием, над “крутой слинял, а другой крутой засветился”. Он пока еще эмоционально недоразвит, а кто же и разовьет его, если не великая наша литература. Сколько взрослых, считающих себя культурными, не умеют говорить интересно. А значит, и чувства у них неполноценные. Сплетничает человек, чтобы занять собеседника за чужой счет. Нет у такого своих интересных, богатых впечатлений, мыслей, чувств – он и привлекает к себе внимание информацией о событиях чужой жизни. Говорить не умеет, хотя слова вылетают с легкостью. Сколько угодно таких собеседников, утверждаю: они бездарные читатели. Поверхностные и ленивые. Они не умеют находить радость в великом и благодарном труде вхождения в жизнь через книгу. Замечу, что знаю и профессиональных литераторов и даже литературоведов, которые так же мало разбираются в связи литературы и живых людей, как тот девятиклассник-троечник. Все у них посчитано, запятые у Пушкина и прототипы героев Толстого. Любопытно, да нам-то от этого ни тепло, ни холодно.

И так хочется, чтобы наши дети становились интеллигентными. Утверждаю: без умения писать сочинения это вряд ли получится. И напоследок несколько выдержек из школьных сочинений.

“Главный недостаток Чацкого. Он хочет, чтобы другие жили по его программе. А это инквизиция. Чацкий восклицает: “А вы! О Боже мой! Кого себе избрали? Когда подумаю, кого вы предпочли!” Чацкий страдает, я верю. Но, с другой-то стороны, – кого предпочла, того и предпочла, нечего на нее давить”.

Наивно? Но ведь глубоко прав. Чацкий умный. Мы привыкли так считать со школьных лет. А он деспотичный диктатор, всех-то он учит. В жизни мы таких избегаем. А вот как семиклассница написала о Тарасе Бульбе:

“Все говорят герой, герой. А мне от него страшно. Сына убил. За свою идею убить сына. Да он злодей, этот Бульба. И несчастный до ужаса”.

Может быть, я слишком восторженно отношусь к этим строчкам, но, честное слово, они делают меня счастливой. Не красотой слога, а талантливостью подхода. Где-то я прочла: “Хочешь понять смысл – слушай слово, хочешь понять дух – слушай звук”. Это, наверное, больше о стихах. Ни и обо всем написанном в книгах.

Людмила МАТВЕЕВА

Москва

Фото Владимира МОРОЗОВА