Евгений Матвеев: Свобода – это прежде всего дисциплина

Евгений Матвеев вопреки возрасту по-прежнему остается одним из самых красивых и мужественных актеров нашего кино. Говорят, что имя влияет на судьбу, на характер. Евгений в переводе с греческого означает “благородный”. И Матвеев всем своим творчеством подтвердил, что его герои действительно благородные, добрые, бескорыстные, совестливые. А между тем артист с красивым именем Евгений происхождения вовсе даже не благородного, а самого скромнейшего.

– Вы родом с Херсонщины?
– Да, это родина моей мамы, украинки, а отец русский. Он, интеллигентный, образованный, женился на моей красавице матери, которая была малограмотной. Но у отца и его начальства оказались разные идеалы семьи. И он бросил нас. Пришлось вернуться на село к дедушке, который проклял маму за то, что вышла замуж за русского, за коммуниста, без венчания, без благословения. А на меня все стали смотреть как на незаконнорожденного.
– А как же вам, пареньку из глухомани, удалось стать всенародно любимым артистом? Как вам вообще такая мысль в голову пришла – стать артистом?
– Им я стал тогда, когда еще не знал, что есть такая профессия и такие слова – “театр”, “кино”. Я жил среди народа, из которого, как из вулкана, неслось творчество. В каждом сельском дворе обязательно был музыкальный инструмент. А у меня не было. Дед сказал: “Хочешь играть на балалайке – заработай!” Я носил продавать арбузы на большую дорогу. И заработал! Сначала пел жалостливые песни, изображал животных, односельчан. Кайфовал оттого, что могу играть на балалайке, вызывая любые чувства. Захочу – будут реветь, захочу – “заржут”. Потом в азарте разучил неприличные частушки. Читал совершенно бессистемно. Но школьные учителя, видя во мне жаждущего знать, несли книги из дома. А когда увидел любительский спектакль, бросил дом, школу и “зайцем” на попутной барже уехал в Херсон и поступил в Херсонский театр статистом.
– Ваш отец исчез навсегда и никогда не помогал вам?
– Абсолютно…
– А когда вы стали знаменитым, прославленным, пытался с вами встретиться?
– Он на войне погиб… А я стал известным после войны.
– Вы ведь тоже участник войны?
– Моя военная специальность – пехота. Командовал взводом, ротой. Воевал у Черняховского под Кенигсбергом. Но после ранения меня вернули в Тюменское пехотное училище, где я и раньше служил. В 1946 году всех демобилизовали, а меня нет, потому что я был хорошим офицером. В академию даже посылали. Но мой учитель Александр Петрович Довженко все сделал, чтобы выручить из армии…
– Кто для вас Довженко?
– Бог. Я у него в Киеве в киноактерской школе учился. Влюблен в его “Ивана”, “Аэроград”, “Щорса”, но в послевоенной “Поэме о море” он мне показался оперным…
– Михаил Александрович Шолохов признал в вас Макара Нагульнова в “Поднятой целине”?
– Когда мы впервые смотрели “Поднятую целину”, я сидел недалеко от него и заметил, что при моем появлении на экране он вдруг закрыл лицо ладонями в ужасе от того, насколько я не соответствую его представлению о Макаре. И когда фильм окончился, я спрятался. И вдруг услышал шолоховское: “Где мой Макарушка?” Мы обнялись. До сих пор помню его пронизывающий взгляд, при котором ни приврать, ни слукавить. Своеобразный детектор лжи. Как прекрасны были мечты моего героя о счастливых людях!
– Вы работали с суперкрасавицами нашего кино. С Хитяевой, Кириенко, Остроумовой, Артмане. “Родную кровь” с великолепной Артмане и вашим добрым, щедрым, широким Федотовым можно смотреть бесконечно.
– Картина эта прошла все экраны мира. И мы с Вией объехали немало стран. Человеческие чувства способны пробить и желтую и белую кожу. А искренность – отличительная черта нашего кино. Ведь в Америке чаще удивляют невероятными пожарами, автокатастрофами. А мы идем от сердца к сердцу. В этом секрет успеха фильма.
– Возможно, в “Родной крови” вы сыграли антипода вашего отца…
– Я знаю, каково ребенку расти без отца. И как мне хотелось через этот фильм призвать мужчин к высокой ответственности за детей! В жизни не забуду город под Ташкентом – Чирчик. На встрече со зрителями после фильма я получил записку: “Не читайте вслух. Что вы со мной сделали?! Если жена и дети простят, сегодня же вернусь к ним”. Уже ради этого одного можно было делать фильм.
– Для кого-то вы Нагульнов, для кого-то Федотов. А для некоторых Будулай из “Цыгана”…
– Да, я первым сыграл Будулая в собственной постановке “Цыгана”. И его посмотрели 68 миллионов зрителей. И мне даже предложили многосерийное продолжение, но я отказался. В силу личного темперамента Будулай у Волонтира получился лиричный, а у меня – буйный. Когда я работал над ролью, то целый месяц каждое утро ездил в табор, уезжал вечером. Я, например, узнал, что у них есть символическая азбука, которую не могут разгадать ученые. Приезжая в село, табор изучает знаки на дереве, на заборе, оставленные предыдущими соплеменниками, и уже знает, кто здесь председатель колхоза, как он живет с женой, изменяет ли ей и с кем… Так они гадают и, естественно, попадают в точку. И при гадании цыганки умным и глупым, по их мнению, людям говорят совершенно разные слова. А обманывать этот народ научился из-за нужны, гонимый в своих скитаниях с места на место. Собственно, и народный национальный танец цыган – чечетка – родился от горя, от слез. Ее отбивали на листе фанеры или железа, когда кто-нибудь стонал во время болезни. А потом уже к танцу “прилипли” лихость, ухарство.
Все эти знания я применил при создании образа своего Будулая.
– Вы очень похожи на Брежнева…
– Играл и старого, и молодого. Причем молодой создавался при его жизни и, естественно, подвергся лакировке. А вот старика уже играл со всеми особенностями и дефектами. И это доставляло мне удовольствие.
– А лично с Брежневым общались?
– Была задумка с ним свести. Но была и вероятность, что он запретит себя играть. Мы не стали рисковать… Я знаю очень много фактов и интересных историй про него, добрейшего до сентиментальности человека, что было плохо и для него, и для нас.
– Вам ведь тоже много лет, как и Брежневу, но вы сохранили живость ума, стать. Что для этого нужно? Жить в гармонии с собой, спортом заниматься, не пить, не курить?
– Воля, воля. Есть такой анекдот. Портной убил тещу стальным аршином. При этом сказал: “Всему надо знать меру”. Воля и мера. А что такое воля? Преодоление в себе нежелания.
– Очень долго вас воспринимали как здоровенного казачину Нагульнова, и вдруг вы появились в роли князя Нехлюдова…
– На эту роль пробовалось очень много так называемых фрачных актеров, уже заявивших себя как “голубая кровь” и “белая кость”. Но у них ничего не получалось. Критика возмущалась – как можно мужика с татарским лицом приглашать на роль князя! Провалит. Но я считаю, что прав Швейцер, что назначил меня, а мог бы быть другой актер моего типа. У Толстого Нехлюдов написан как хлюпик. Он нужен Катюше только для того, чтобы, как в балете, поддержать ее за талию и помочь сделать фуэте. А Нехлюдов проносит через весь фильм всего лишь одну мысль – гадко и стыдно, гадко и стыдно… И нам удалось с режиссером сделать эту роль объемнее, действеннее. Показать, как мучается сильная личность, совершившая подлость.
– Мне нравится ваш фильм “Любить по-русски”, который вы поставили как режиссер и в котором сыграли. Он о том, как маленькие люди борются за свое человеческое достоинство.
– Сегодня народ живет не одними же “ментами”, не одними же проститутками, не одними же наркоманами. Куда я ни приду – везде в зале нормальные, здоровые люди, которые, слава Богу, работают, у кого, конечно, есть работа. А с экрана – селевой поток. Получили свободу и понятия не имеем, что это такое. А свобода – не свободоблудие, не беспредел, а прежде всего дисциплина. Когда я один в комнате, я волен быть хоть голым. Но если есть хоть один другой человек, значит, с ним уже нужно считаться. Композитору для творчества нужны инструмент и ручка, писателю – бумага и карандаш. А режиссеру нужны огромный коллектив, много денег. Целое производство, целый завод. Когда мне не хватало денег на фильм “Любить по-русски”, я обратился по телевизору к людям – помогите. И мне зрители высылали деньги. Фермеры высылали, поскольку картина о них. В любые времена я играю и ставлю то, что чувствую. Красивых людей, красивые характеры, национальное достоинство, национальный колорит. Это великое счастье, что я еще востребован. Я считаю, что сейчас люди в предельных обстоятельствах. И их надо морально поддержать. Люди нуждаются в простом, добром человеческом слове.
– Талант передается на генетическом уровне?
– Такое бывает редко. Я свою дочь в актрисы не пустил, хотя она и рвалась.
– Может быть, зря?
– Теперь-то уж ясно, что не зря. Неординарная девочка, подобрала оригинальное стихотворение. И я сказал: “Не надо”. – “Папа, ты не справедлив, я буду поступать”. И что же? После второго тура звонят: “Вы очень хотите, чтобы она была у нас? Она способная, но не настолько, чтобы отдавать себя этой жизни”. Недостаточно рассуждать грамотно об искусстве, надо быть одаренным.
– А разве нельзя разыграться?
– К сожалению, нет прибора, который бы измерял уровень таланта. Нельзя, чтобы институт заканчивал человек, который не может играть, хотя у него и записано в документах – артист. Это изуродованная психика. А сколько покалеченных.
– Даже покалеченных?!
– Конечно. Бездарные становятся никем. И таких наплодили много. У меня столько врагов было из-за этих просьб – возьми сына, дочь, внука. А я говорил: “Не надо”. А у сына и внуков потрясающий талант к технике! Но вот что характерно: мои дети, как и я, в школе ненавидели химию. Вот это им передалось. Но у внучки, названной в честь моей мамы Наденькой, что-то актерское есть. Будем присматриваться.
Елена МАСЛОВА