Евгений ГРИШКОВЕЦ: Так, как пишу я, сегодня не пишет никто

О нем говорят «человек-театр», «человек-оркестр», «человек-жанр». А можно сказать – Евгений Гришковец. И этого будет достаточно. Являясь публике в разнообразных обличьях – актера, писателя, режиссера театра и кино, автора музыкальных альбомов, он умеет постоянно меняться, оставаясь самим собой. При этом не перестает удивлять.Сценические монологи Гришковца – это рассказ от первого лица. С очень точными наблюдениями. С обостренным вниманием к смешным и трагическим пустякам, всякому «сору», из которого, собственно, и состоит жизнь. Со сбивчивой интонацией – как будто на ваших глазах человек подбирает слова. Простодушные зрители попадаются на эту обманку и отождествляют героев Гришковца с ним самим. Что, конечно, неправильно. Между автором, который вправду отбывал армейский срок на Тихоокеанском флоте, и затурканным службой матросом, который «съел собаку», существует дистанция.

– Лирический герой ваших пьес-монологов – в какой мере он выплавлен из вашего житейского, душевного, чувственного опыта? Проще говоря, много ли общего между ним и вами?- Дистанция между мной и тем персонажем, от имени которого произносится монолог, несомненно, имеется. В разных спектаклях разная. В «Дредноутах» огромная, потому что на сцене женатый человек, довольно изворотливый, хитрый, жаждущий больших событий в жизни, но не имеющий никаких. Он на меня совершенно не похож. А вот лирический герой спектакля «Как я съел собаку» очень близок мне. И даже не потому что я служил на флоте, а в связи с тем, как и что он говорит о своих переживаниях. Или возьмем лирического героя спектакля «+1». Это странный человек. Он описывает некие свои желания, которые с моими сегодня не совпадают, хотя раньше такие желания у меня были и, я понимаю, могут быть у каждого. Но ничего не поделаешь, публика отождествляет моих героев со мной, как героев Высоцкого всегда отождествляла с ним, притом что публика Высоцкого была многократно шире, ее представляли, условно говоря, и профессор, и водитель троллейбуса. Высоцкий пел: «Я вышел ростом и лицом,// Cпасибо матери с отцом». На самом деле он был небольшого роста и никогда не был доволен своей внешностью. Но Высоцкого все равно отождествляли с его героями. И профессор, и водитель троллейбуса тут одинаково заблуждались.- Пьеса «Как я съел собаку» была написана в 1999-м, поставлена в 2003-м. Спектаклем по ней вы сделали себе имя. Но за прошедшие годы и время изменилось, и в вас, наверное, произошли какие-то перемены. Сегодня вы этот спектакль играете по-другому? Появились иные акценты? Возникла новая интонация?- Не только акценты и интонация – полностью изменился спектакль. Когда я в Москве дебютировал с ним, мне было тридцать с небольшим, сейчас сорок с лишним. Раньше меня занимала тема взросления, теперь – тема встречи человека с государством, которому безразличны твои индивидуальные черты, оно интересуется только твоим ростом и размером твоей ноги, чтобы выдать правильную матросскую форму. И конечно, возникла тема свободы. В 1999 году свободы было так много, что, казалось, она никогда не закончится. А сегодня тема свободы, компромисса с несвободой весьма актуальна. Я не играл спектакль больше пяти лет. Восстановив, почувствовал, что он наполнился остросовременным содержанием.- Почему вы живете в Калининграде? Принципиально не хотите в Москву переезжать?- В Калининграде мой дом. Я сам выбрал этот город для жизни. Это удобный, приятный город. Мне он нравится географически и климатически. В Москве я категорически не хочу жить. Я вижу смысл в ней работать, а жить – нет.- Но вы же все равно большую часть времени проводите в Москве.- Вовсе нет.- Хорошо, сколько дней в году вы живете в Калининграде?- Месяцев семь. Например, с 15 декабря по 1 марта я всегда беру «антракт» для работы над книгой. Дальше – гастроли. Три недели в разъездах, неделю дома. Получается, что больше полугода я нахожусь в Калининграде. Свое пребывание в Москве я стараюсь минимизировать. По среднегодовым подсчетам, в Москве я бываю около двух суток в месяц, не более, и всегда только по делу. Не бывает такого, чтобы свободное время я проводил в Москве.- Вы часто говорите: «Я провинциал». В каком смысле? Провинциал по происхождению? По мироощущению?- По происхождению, по мироощущению, по ясному пониманию собственного масштаба в некой системе координат. Я житель большого города, областного центра. Но если бы я родился немцем и был гражданином Германии, я бы не ощущал себя провинциалом, живя в Штутгарте, Мюнхене, Франкфурте, Гамбурге. В социальном смысле Берлин не является столицей. Тогда как Москва – единственный непровинциальный город России, все остальное – провинция.- Вы не испытываете провинциальные комплексы?- Раньше испытывал. Сейчас вряд ли. Но нет и гордости оттого, что я, мол, провинциал. Такого рода гордость тоже признак закомплексованности. Поверьте, у меня нет особых разногласий с Москвой – ни географических, ни климатических, ни социальных. Я просто не вижу смысла здесь жить. Жизнеустройство здесь очень сложное, оно связано с большим количеством проблем. В конце концов это дорого. Среднее образование и относительно сносные медицинские услуги можно получать в любом областном городе. Раньше были хорошие провинциальные университеты, один из которых я в свое время окончил. Сейчас их стало меньше, и уровень этих университетов понизился. Высшее образование своим детям я скорее всего постараюсь дать в столице.- Превращение драматурга в прозаика – оно было для вас естественным, закономерным?- Оно было абсолютно неожиданным. До той поры, пока не начал писать прозу, я был человек театра, который понимает суть сценического художественного пространства, но слабо представляет себе, как строить повесть, роман. «Рубашка» стала моим первым опытом в прозе. И это видно. Там почти сплошь прямая речь. Я не знал, как ее оформить, чтобы получилось прозаическое произведение. Решил сделать так: сначала писал диалоги, а потом разбавлял их словами «он сказал».- Зато шестая ваша книга – роман «Асфальт» – вполне свободна от таких приспособлений.- Мне кажется, этим романом я сильно опередил литературный процесс. Была осмысленная задача – дать новый тип трагедии, новый тип переживаний.- Что значит новый?- Быстрое переживание трагедии. Я задумал «Асфальт» пять лет назад, в 2008-м его издал, но не мог себе представить, что мы так быстро придем к тому, что там описано. Мой герой переживает страшную беду – смерть близкого человека. Он очень страдает, но через пять дней понимает, что дальше страдать не может, и возвращается к повседневной жизни. Именно так и бывает теперь. Посмотрите, мы уже не вспоминаем про Фукусиму. А землетрясение на Гаити? Если бы такое землетрясение случилось лет тридцать назад, оно стало бы одним из главных событий XX века. Или, скажем, «Титаник». Если бы он утонул на прошлой неделе, сегодня про него никто бы уже не вспоминал. Теперь трагедии переживаются быстро. Вот об этом я и написал «Асфальт».- Когда вы гастролируете в Европе, кто ходит на ваши спектакли? Представители русской диаспоры?- К сожалению или к счастью, все это закончилось. До 2004 года я участвовал в международных фестивалях, много и с удовольствием гастролировал в Европе. Но постепенно это потеряло смысл. Я стал настолько известен здесь, что на спектакли, которые я играю за границей, стали приходить преимущественно наши бывшие граждане. И от этого осложнился культурный контакт с европейской публикой. Представьте двуязычный зал. Одна его часть ловит русский текст и мгновенно реагирует на него, а другая из-за этого не слышит перевод. В итоге немцы, французы, бельгийцы, финны перестали ходить на мои спектакли.- Может, дело не только в этом? Жванецкий, как вы знаете, непереводим. «Раки вчера по пять, но большие, а сегодня по три, но маленькие» – никто, кроме русских, не понимает, что тут смешного.- Я вполне поддаюсь переводу. С какими чувствами человек идет в школу зимой – понятно всем.- Ну да, «Бабушка, не пей так громко чай» – это с зимнего недосыпу может сказать любой ребенок, которого гонят в школу.- Реплику «Бабушка, не пей так громко чай» я в Мюнхене или Париже не произношу. Бабушки там несколько другие, они пьют чай не столь оглушительно. Вообще, выходя к европейскому зрителю, я многое меняю в тексте. Я же не хочу быть идиотом, настаивающим на экзотических, никому не понятных деталях. Меня интересует универсальная человеческая история. Я изменяю текст специально для того зрителя, к которому адресуюсь. Для финна – один вариант, для жителя юга Франции – другой.- Кто сегодня ваш зритель? У меня ощущение, что это молодая, пригламуренная буржуазия. Когда вы дебютировали, на ваши спектакли стекалась достаточно пестрая публика. А потом вошло в моду ходить «на Гришковца» – и ваш зал заполнили девушки с сумками Louis Vuitton.- Эта мода давно прошла. Как только я начал регулярно играть свои спектакли, как только «Рубашка», «Реки», «Зима», «Планка» стали продаваться в магазинах… Тираж моих книг перевалил уже за два миллиона. Спектаклей сыграно более полутора тысяч. Какая же это мода? Это стало частью культурного контекста. Я играю спектакли в Магнитогорске, Сургуте. Там нет гламурной публики. Основная моя публика – активно живущие люди. Вчера я играл в Твери, и вся галерка была заполнена студентами, для которых билет за 500 рублей все-таки возможен. В моем зале немало молодых менеджеров, которые приходят семейными парами или компаниями. Какие-то мои тексты они знают наизусть, но хотят посмотреть вживую. Мое поколение, поколение сорокалетних, – да, это подчас буржуазная публика, но она не столь многочисленна.- Ваш зритель и ваш читатель – это один и тот же человек?- Они во многом совпадают. Но есть люди, которые решительно не хотят меня читать и любят только в театре. И я их понимаю. Они ассоциируют меня с моими героями, они «слышат» книгу, «написанную» моим голосом, и это им очень мешает. А есть люди, которые не любят и не понимают театр. Для них я только писатель. Они меня читают и знать не знают, какой я на сцене.- Роман Абрамович, как пишут в светской хронике, «был замечен» на ваших спектаклях. А с банкиром Александром Лебедевым я сам однажды сидел в одном ряду.- Это было давным-давно.- Они приходят, чтобы отметиться? Для них вы «тот самый Гришковец»?- Им отмечаться надо на кремлевских мероприятиях, а не здесь. Сюда они идут спектакль смотреть. И Абрамович, и Лебедев, и Вексельберг, и еще целый ряд олигархов – люди читающие, знающие театр. Заметьте, приходят они не на премьеру, а в обычный день, когда нет журналистов с теле- и фотокамерами.- А вам самому не хочется отметиться?- Где?- Ну например, на встрече кого-то из руководства страны с деятелями культуры.- Меня на эти встречи не зовут.- А вам было бы интересно?- Вряд ли. У меня нет вопросов к представителям верховной власти. Полагаю, что и у них нет ко мне никаких вопросов.- А к самому себе у вас вопросов много?- Вы даже не представляете сколько! Я только их сформулировать не могу. Они возникают неформулированно, и в процессе жизни я на них отвечаю или не отвечаю.- Почему вы ушли из ЖЖ?- Я это сделал после того, как выложил там маленькое видео – монолог писателя из фильма «Сталкер». Потом оказалось, что из 200 тысяч человек, посетивших мой блог, только 20 тысяч просмотрели предложенный ролик. Я понял, что блуждающие по Интернету люди в большинстве своем мне не интересны. Они к тому же весьма агрессивны и безответственны, поскольку анонимны. Когда я увидел эти цифры – 200 тысяч и 20 тысяч, я понял, что закрою свою страницу в ЖЖ, и немедленно сделал это.- Вы разочаровались в социальных сетях?- Нет, поскольку никогда не был ими очарован.- Это правда, что вы не владеете компьютером?- Правда.- А как в ЖЖ писали?- Я не писал, я диктовал.- Начнется ли вскоре новый Гришковец, которого прежде мы не знали?- Думаю, нет. Зачем? Меня интересует мой современник, мой соотечественник, а не абсолютно вымороченный персонаж тех авторов, которые навсегда застряли в постмодернизме, и не маргинал из псевдоправдивых мрачных недохудожественных текстов тех авторов, которые мнят себя новыми нонконформистами. Я ощущаю себя чуть ли не последним реалистом, даже соцреалистом. Потому что мой герой всегда работает, у него всегда есть профессия, он всегда погружен в определенную социальную среду. Тут я ориентируюсь на лучшие образцы советской литературы. Так, как пишу я, сегодня не пишет никто. Говорю об этом совершенно ответственно.