Евгений БУНИМОВИЧ, уполномоченный по правам ребенка в Москве: Проблемы детей-сирот нужно решать всем обществом

В​опрос иностранного усыновления очень болезненный. Во многих странах мира нет иностранного усыновления, но не в связи с тем, что запретил парламент, президент или еще кто-то, а в связи с тем, что этот вопрос постепенно снимается сам собой. Например, во Франции нет иностранного усыновления потому, что французы сами берут детей-сирот, которые во Франции, как и в любых других странах, в разных ситуациях могут появиться и появляются. Хорошо, чтобы российские дети находили свои семьи здесь, наверное, это правильный путь для того, чтобы мы постепенно перестали хотя бы в этом быть страной третьего мира, ведь только в странах третьего мира есть иностранное усыновление. Могу сказать, что постепенно мы должны так воспитать взрослое население, так должны относиться к детям-сиротам, чтобы их, во-первых, может быть, стало меньше, а во-вторых, чтобы их брали наши люди. Мы знаем, что сегодня при усыновлении отдается приоритет российским семьям. Это правда и это серьезно.

Что касается иностранного усыновления, когда я чуть больше двух лет занимал пост уполномоченного по правам ребенка, меня вначале привело в совершенно изумленное шоковое состояние то, что это иностранное усыновление наших детей в США происходит без какого бы то ни было документа. Это вопрос не к США, это вопрос к нам. Год назад был заключен договор о том, как будет происходить усыновление, как оно будет контролироваться. Но у нас с США нет ни одного общего подписанного документа в отношении к детей, потому что США не подписали Конвенцию о правах ребенка. Таких стран в мире всего две – США и Сомали. США не подписали конвенцию потому, что у них в нескольких штатах не совпадает законодательство с конвенцией. В результате в США не было ни одного документа базового, на основании которого могло происходить усыновление. Я думаю, что, может быть, в России кто-то ответит, как это происходило, почему это было разрешено, если мы нефтью торгуем, наверное, есть какие-то договоры, а это же дети, это не нефть. Сегодня пытаются сравнить число погибших детей, усыновленных в России и в США. Но этого сделать нельзя. В России есть понятие «тайна усыновления», которого в США нет. Поэтому мы можем отследить судьбу усыновленного ребенка, кроме того, у них очень хорошо поставлена статистика. Что касается у нас, то в России есть тайна усыновления, и если семья переедет из одного в другой регион, она имеет полное право никаким образом не сообщать никому о том, что в ней есть усыновленный ребенок. Есть очень болезненные вопросы – и жестокого отношения к детям (и к приемным, и к своим), и гибели детей от жестокого отношения, в том числе ближайших родственников. 10 лет назад общество не с таким вниманием воспринимало проблемы, которые относятся к опасности, жестокости по отношению к детям, их не было принято публично обсуждать. Уже хорошо одно это, что мы их называем, обсуждаем, правда, часто истерически, на уровне эмоций, а не на уровне какого-то осмысления. Дело в том, что общество уже понимает, слава богу, что все это серьезно, но еще не понимает, как с этим быть. Но уже есть примеры решения проблем детей. Я знаю одного банкира, который усыновил 14 детей, создав фактически домашний детский дом, хотя у него есть еще и свои дети. Есть женщина, живущая в провинции и ставшая замещающей матерью, которая не прерывает связи приемных детей с их кровными родителями. У нас самая тяжелая проблема заключается в том, что наши сироты почти все сироты при живых родителях. Тележурналист Тимур Кизяков на телевидении делает портреты детей-сирот, чтобы те нашли своих приемных родителей. Трудно ли оформить усыновление? Я часто слышу, что нужно оформить много документов, но я все время настаиваю на том, что если у семьи появилось желание взять ребенка, то все-таки это не то же самое, что она пришла ругаться с ЖЭКом. Страна, город должны помочь им собрать эти справки, потому что эта семья делает что-то очень важное не только для себя, но и для всех нас, для России. И, с одной стороны, надо жестко все проверять, но, с другой стороны, сделать так, чтобы когда семья собирает документы, когда приходит на курсы, все правильно проводить. Иначе семья потеряет желание на этапе сбора этих документов. У нас интересная статистика о тех, кто отказывается от этой идеи, потому что эмоциональный порыв – это одно, а когда ты встречаешься с юристами, с теми семьями, которые уже усыновили детей, и они рассказывают, через какие трудности им пришлось пройти, некоторые семьи от детей от этой идеи отказываются, а есть те, кто не готов стать приемными родителями и отказываются от детей уже после усыновления. А для ребенка страшная травма, когда от него отказываются во второй раз. Сегодня нам надо начинать все с самого начала. Надо думать о том, чтобы дети не становились сиротами, проанализировать, понять, что мешает, в каких случаях. Если женщина рожает и у ребенка есть проблемы здоровья, то до сих пор, несмотря на все мои призывы, а теперь уже и официальные призывы наших медицинских органов, нянечки и даже врачи говорят: «Ну зачем вам маяться всю жизнь, оставьте ребенка». Процент оставления в роддомах детей с разными диагнозами у нас существенно выше, чем в европейских странах. В этот момент к семье, к женщине должно прийти на помощь замечательное общество, которое у нас есть, – «Даун-синдром», где родители, воспитывающие детей с синдромом Дауна, могут сказать: вы знаете, вот таких детей мы растим, есть такие-то возможности, такие-то инклюзивные сады, есть такие-то школы, такая-то медицина. Мы много говорим о духовно-нравственном воспитании, только оно у нас почему-то от всего отделено. Нынче хотят ввести седьмой урок в школе – урок духовно-нравственного воспитания, мне в данном случае как уполномоченному не важно, будет ли его вести светская или какая-то религиозная структура, мне важно, чтобы это была структура, которая может и должна помочь семье сделать очень непростой выбор, когда речь идет о детях с проблемами здоровья. Но у нас есть и здоровые дети-сироты, которых оставляют родители. Например, у нас в Москве есть центр «Маленькая мама», где живут несовершеннолетние беременные девочки. Можно сделать вид, что этого нет, но они существуют, семьи к ним относятся очень тяжело и по-разному, могут вообще прогнать из дома. Вот поэтому у нас в Москве сделали центр «Маленькая мама», пытаемся поддержать, потому что куда еще деться этой девочке, ведь часто она еще и школу не окончила, ее надо учить, ей надо думать, что делать дальше. То есть вначале должно быть сделано очень много шагов, чтобы избежать появления детей-сирот при живых мамах. Сегодня от детей отказываются, сегодня детей подбрасывают. Такой ребенок не может находиться в инфекционном отделении больницы, но пока его проверяют, проходят месяцы. У медсестры задача в лучшем случае покормить, а ребенку в первые месяцы (это говорят психологи, профессионалы) необходимы общение, контакт, ласка, иначе мы изначально получаем задержку в развитии, а потом мы отправляем ребенка в соответствующие учреждения, где содержатся дети с задержкой развития. Чтобы эти дети были здоровыми, нужно пускать туда хотя бы волонтеров-профессионалов (студентов-медиков, студентов педвузов). Надо, конечно, бороться за то, чтобы кровная семья восстановилась, чтобы наши органы, которые должны этой семье помогать, не путали себя с прокуратурой, не занимались только проверками, какие продукты есть в холодильнике. Сейчас есть другие примеры, когда семья, которая была чуть ли ни под угрозой изъятия ребенка, потому что у них действительно там было очень страшно и плохо, и грязно, смогла за два дня в Интернете собрать все вещи для того, чтобы сделать ремонт. Но вообще это могли сделать или помочь сделать соответствующие городские структуры. Может быть, даже не изымать ребенка, взять его на время, чтобы мать, например, пролечилась от алкоголизма, иначе она вообще не сможет лечь в больницу на какое-то время. В сиротских учреждениях есть люди, которые умеют очень профессионально работать и стараются помочь детям. Другое дело, что действительно это не дает такого результата, не может государство заменить семью. Дети даже в самом хорошем детдоме воспринимают это как дети, которые поехали в санаторную школу или лагерь: да, сейчас я здесь, мне здесь может быть неплохо, но вот придет мама и меня заберет. Эта мысль есть всегда, даже если эта мама никогда не придет, что, к сожалению, происходит и сейчас. Есть многие вещи, к которым мы привыкли и даже не ставим себе никаких вопросов. Например, если ребенок находится в закрытом интернатном учреждении, то он там и живет, и учится. А почему он там учится, чем он отличается от обычных детей, почему он должен учиться не со всеми детьми, а в интернате? Заметьте, что мы не задаем таких вопросов, так как у нас очень много стереотипов. А ведь даже дети с проблемами здоровья в условиях инклюзивного образования приходят в школу со всеми вместе, тут может происходить их социализация, которая не происходит в замкнутом общественном учреждении. Это вопрос не только законодательства, законы можно прописать, но они все равно не будут работать, пока не будет осознания тех многих нелепостей, которых, может быть, сто лет назад не было.  На самом деле, конечно, законодательство должно быть более тонким и гибким, у нас оно, кроме всего прочего, очень негибкое. Например, есть такая идея, которая сейчас воплощена, – деньги идут за учеником. То есть не образовательное учреждение финансируют, а непосредственно ученика, который там учится. В принципе вполне осмысленная идея, но она теперь воплощается в сиротском учреждении. Можно в этом случае со всех трибун говорить, что семейная форма у нас самая главная, определяющая, что нам нужно отдавать детей в семьи. Но представим себе хороший детский дом: есть директор, есть сотрудники, их зарплата и все другое зависит от того, сколько у них детей. Если они будут раздавать детей в семьи, то просто лишатся работы. Значит, там должны быть другие экономические механизмы, наоборот, их нужно стимулировать на то, чтобы они отдавали детей в семьи, а сами, может быть, если они профессиональные хорошие люди, сопровождали эти семьи, помогали им. Несколько лет назад в Москве было несколько домов ребенка, и стали закрывать те дома, которые научились отдавать маленьких детей в семьи. Я поставил вопрос: может быть, сделаем наоборот, может быть, мы будем закрывать те, где много детей, а не те, где умеют устраивать их в семьи?