На чтение: ≈ 4 мин.Я так никогда и не пойму, чего она ко мне задиралась. В четвертом классе все было мирно. Мы с ней, как и положено «друзьям до гроба», писали клятвы на бумажках кровью, уколов палец, ели зачем-то траву. Сидели за одной партой.
Танька играла на скрипке, причем с удовольствием. Я же свое пианино ненавидела. Зато я писала стихи, и Танька это занятие безмерно уважала. Переписывала их из моей тетрадки на прозрачные листочки, рамочкой обводила.
Хохотушка, задиристая, густые темные локоны сколоты черным бантом, прямой веснушчатый нос, подбородок победно вздернут – вот такая она была, украиночка Танька Шевченко. Впрочем, тогда, в начале 60-х, у нас в классе никто о национальности не задумывался, ведь и город наш Запорожье был многонациональный: Днепрогэс строила вся страна.
Но лет в тринадцать Танька просто сбесилась. То при всех вдруг начинала высмеивать меня, то выбалтывала тайны, которые я ей доверяла. А наедине лишь насмешливо косила глазом, когда я пыталась ее утихомирить. Ехидина, в общем.
Но я так привязалась к ее двору, к болтовне у нее или у меня дома, где я читала только ей свой дневник, к самому ее безудержному веселому ехидству, что каждый раз ей все прощала и продолжала ей доверять самое сокровенное. И каждый день проезжала на трамвае до ее остановки «12 апреля» (в честь Гагарина).
Но стоило мне заикнуться, что мне очень нравится мальчик Саша из параллельного класса, как уже на следующий день она прогуливалась с ним, держась за руку, рядом с моим домом. А на мой потрясенный взгляд лишь выше вздернула свой веснушчатый нос и покрепче сжала тонкие губы в легкой усмешке.
Классе в девятом я все же не выдержала и пересела к Ольге Ратниковой – крупной, добродушной, спокойной девочке. И тогда Танька объявила мне настоящую войну. Каждый урок я получала от нее два-три выстрела – записки о том, какая я гадкая (обоснований уже не помню). В ответ я, конечно, не молчала, одноклассники читали наши записки и тоже включались в войну – кто на моей стороне, кто на Танькиной. Убей не помню, о чем мы писали, главным ведь было заковыристее сочинить «убийственную» фразу.
Недели на две класс «выпал» из уроков, был весь поглощен бумажной войной двух станов. А в итоге наша классная принесла на урок два огромных целлофановых пакета, битком набитых нашими записками (кто-то же и не поленился их собрать). Что она при этом говорила – уже не важно, не помню.
Игра-войнушка после этой демонстрации выдохлась сама собой.
И Танька цепляться вроде перестала, сохранив за собой статус второй, после Ольги, моей подружки.
После отъезда в Москву я Таньку не видела и не слышала. Знала только, что она вышла в Киеве замуж, родила сына.
И вдруг лет через двадцать рано утром у меня дома раздался междугородный звонок. Ее голос я узнала и поначалу ужасно ей обрадовалась. Но годы не изменили ее нрав: цель звонка была в том, чтобы заявить мне, что мои первые стихи все равно лучше тех статей, что я пишу в «Комсомолке». Расхохоталась и повесила трубку. Вот ехидина!
Выбор читателей
Комментарии