Этюды из детства Тени на снегу

Дом наш, как и все дома в новом центре Запорожья, был добротный, построенный на месте руин еще пленными немцами. Ступени в подъезде были выложены мраморной крошкой – так памятной мне с трехлетнего возраста, когда я, осторожно ликуя, вышагивала по ней, держась за руку деда.
В квартирах в те дедовские времена было полно малышни, мамы сновали друг к другу с образцами пирожных “безе”, выпеченных на противнях, обменивались рецептами, выкройками. И фамилии были все такие ладные, звучные: Светлицкие, Борисовы, Мариничевы, Заречные… Помню, как меня повели в гости к Борисовым, в квартиру на третьем этаже слева от лестницы, чтобы показать какую-то невиданную заморскую электрическую игрушку.
И вот за четыре года все изменилось. За той дверью жил мальчик Вовка Борисов, которого в этот злополучный визит я просто не заметила, а теперь дорого бы дала, если б кто-то повел бы меня опять к нему по любому поводу. А то при встрече только: “Здравствуй!” – “Привет!” – и разбежались по этажам с портфелями. Это была моя вторая серьезная любовь (первая осталась в первом классе сельской школы). Вовка Борисов был очень красив, так мне казалось, только нос был крупноват и немного приплющен, как у негритенка.
Не было у нас с ним теперь ничего общего: во двор я выходить боялась, учились в разных школах, наши родители к тому времени в гости друг к другу ходить почему-то перестали. Оставалась только лестница.
И вот однажды дверь его квартиры открылась (я прижалась ухом к своей двери), шаги спустились на половину лестничного пролета, потом вдруг какие-то другие шаги поднялись тихонько туда же – там как раз между этажами была на улицу дверь с узким балкончиком, где и одному поместиться-то было трудно. А их было двое. Я перешла к окну своей комнаты и сверху увидела четко-четко на вечернем снегу теплый, освещенный прямоугольник той двери с переплетом и решеткой и – их двоих. Мальчика и девочку. Они говорили о чем-то тихо и чему-то тоже тихо смеялись. Это был Вовка Борисов – мой Вовка! А рядом – другая девочка… Кажется, они даже взялись за руки.
Но все это было уже не важно. Я пусто таращилась в ночную темноту, замерев у окна будто в ступоре. Красавец Вовка был навсегда потерян.
И вдруг… Вдруг я словно очнулась: теней тех двоих уже не было на снегу, зато у старого тополя, что стоял в темноте двора, смутно маячила чья-то фигура с лицом, запрокинутым к моему окну. У меня перехватило дыхание: пока я тут караулю уже чужого Вовку, кто-то мой – ну, конечно, единственный и желанный мой друг – так же безнадежно смотрит на мое окно!
Я выскочила на снег прямо в тапочках, помчалась к тополю и… столкнулась нос к носу со снеговиком. Не помню, как добрела назад. Я осталась ни с чем и ни с кем, кроме глупого снеговика…
И вот прошло много-много лет, я работала в редакции, очень в ту пору сдружилась с молодым режиссером Альгисом Арлаускасом, о фильмах которого тогда писала. И вдруг получаю на свой домашний адрес письмо без имени адресата, только с московским адресом, в котором красными чернилами неизвестный мне адресат признается, как часто заглядывался в классе на меня, как провожал незаметно домой, как до сих пор помнит мои школьные сочинения, прочитанные украдкой через плечо… Целую неделю я ходила взбудораженная, никак не в силах вычислить этого человека, которого сама прождала и проискала все детство. Разминулись?
Альгис как-то странно посматривал на меня в те дни. А потом спросил: “Ты что, ничего не хочешь мне ответить? Ты же получила письмо?”. “Так это ты его сочинил?!” – задохнулась я от разочарования и одновременно печальной благодарности, что он так точно “подыграл” моим детским грезам… “А разве нельзя было догадаться, я же написал свой собственный домашний адрес, чтобы ты могла написать такое же письмо в мое детство”… Альгис ужасно расстроился, что красивый литературный замысел обернулся невольным обманом. Но что делать? Я опять поверила. Все в того же, кого так и не дождалась. Опять – “снеговик”…

Ольга МАРИНИЧЕВА