Этюды из детства Мой Днепр

Летом до нас доезжали москвичи. У них это считалось “приехать на юг”. Нам это было смешно: ведь нам-то было всем известно, что юг – это Черное или хотя бы Азовское море, куда нас самих возили родители чуть не каждый год. А Запорожье – всего лишь на полдороге от Москвы до моря. Это потом, сама начав жизнь в Москве, я оценила, как вполне южные, и те наши абрикосовые посадки вдоль шоссе (рви и ешь сколько хочешь бесплатно), и вишневые деревья прямо в городе, вдоль тротуаров, когда вишни чуть ли не сами в рот тебе падают, и сладкую кипень цветущих акаций, которую мы сдирали гроздьями и набивали рот так поспешно, что порой в этой “кашке” (так мы называли цветы акации) что-то начинало опасно жужжать и под панические крики изо рта вылетала обезумевшая пчела.
Но, конечно, главным смыслом и содержанием нашей летней жизни был Днепр. Это вам не Москва-река, не подмосковные речушки. Мы никогда не говорили “пошли на речку!”, но всегда – “пошли на Днепр”. Едва проснувшись, мы прихватывали с собой домашнюю снедь и бутылки ситро (не заметила, с каких пор ситро стали называть лимонадом?) и уматывали на пляж до самого солнцепека, который пережидали по прохладным квартирам с неизменным борщом и компотом (чай почему-то на Украине не особо принято пить), а после этого – второй заход в уже совсем темную, будто тоже разомлевшую и отяжелевшую от жары воду.
Трудно себе представить запорожского подростка, который не умел бы плавать. Учиться плавать для малышей было не менее значимо, чем читать и писать. И все мелководье было заполнено этими сопящими и упрямыми “пловцами”.
Отец как-то решил сократить для меня время этого учения старым дедовским способом: просто сбросил меня без предупреждения через борт моторной лодки в воду на глубине. Считалось, что я начну барахтаться и сразу же научусь держаться на воде. Но моя обида на коварство отца была так велика, что пересилила панику, и я, не шевельнув ни ногой, ни рукой, молча пошла ко дну. Меня, конечно, выловили, и я сидела в лодке, дуясь на отца весь день.
У Днепра было два русла: старое (довольно узкое) и новое (больше километра в ширину).
Класса с пятого-шестого нас спокойно отпускали детской компанией на пляж без взрослых. И каким же упоением свободы я дышала, доплыв в одиночку до середины широкого русла и улегшись на спину, блаженно рассматривая редкие облака в свежей, яркой синеве.
А, приплыв обратно, так здорово было плюхнуться мокрым животом в жаркий песок и лениво подгребать его под подбородок, как подушку.
И вот странно: никаких “ЧП” ни в воде, ни на берегу с нами не приключалось. Конечно, мы вполглаза рассматривали обнаженные тела обоего пола, но разве что чуть с большим интересом, чем статуи в музеях. Мальчишки позволяли себе лишь изо всех сил обрызгивать девчонок и гоняться за ними по мелководью, чтоб столкнуть в глубину.
Потому-то такой панический ужас и вызвал у меня тот случай в Бердянске, на Азовском море. Мы не спеша плыли вдоль берега со знакомой девочкой, было нам лет по четырнадцать. Вдруг моя соседка закричала с круглыми от страха глазами, а через мгновение и я испытала этот ужас: что-то гладкое, гадкое, чужое скользнуло у меня между ног. Мы выскочили на берег и от дикого страха помчались все дальше и дальше по городу прямо в купальниках, босиком. Я с гадливостью вспомнила, что у мальчишек это называется “лапать” девчонок, незаметно поднырнув под них.
Но это был такой стыд, такая гадость, что мы даже никому об этом не рассказали и никогда не обсуждали друг с другом.
У нас же на пляже высшим интересом было познакомиться и поболтать с незнакомыми парнями. Помню, с какой гордостью мы общались по-английски (все-таки в спецшколе учились!) с двумя подсевшими к нам молодыми индусами (в Запорожье училось много студентов из Индии). Но – никаких свиданий, заигрываний, приставаний. Конечно, нас очень интриговали москвичи. На фоне наших бронзово-коричневых парубков они были до смешного узкоплечие и бледнокожие, какие-то вялые, томные, но даже это в наших глазах было признаком аристократизма, породы, некоего ореола, заключенного в самих словах “Москва”, “москвичи”. Познакомиться мы так и не решались.
Но был у меня еще и мой собственный Днепр, сокровенный. Я любила рисовать и упросила отца иногда забрасывать меня на моторке на пару часов на крохотный каменный островок (одна из вершин знаменитых запорожских порогов, после строительства Днепрогэса оставшихся под водой). Я выгружалась с альбомами, красками, кисточками и начинала рисовать. Но никакими красками не передашь то упоительное чувство, которое меня там охватывало: одна на крохотном каменном пятачке посредине необъятной пустынной водной глади, только небо с редкими птицами над головой да грозный гул бушующей воды, свергающейся в отдалении с плотины Днепрогэса. А слева глыбится остров Хортица с высоким скалистым берегом. Эти каменные морщины только издали безобидны, а вблизи они резко и зловеще нависают над водой. И все это такое огромное я могу охватить, перенести на лист ватмана, окуная кисточку не в склянку, а в каменную колдобинку с днепровской водой.
Вот так и все мое детство той водой днепровской пропитано. Хоть краски уже подсохли…

Ольга МАРИНИЧЕВА