Этюды из детства. Мальчишки вообще и в частности

К мальчишкам вообще я относилась настороженно. Я дико боялась любого скопления этого люда, особенно в темных, пустынных местах. Зимой по дороге домой было постоянное напряженное ожидание предательских снежков в спину, когда самое главное – идти, не оборачиваясь, и не сорваться удирать со всех ног. Стойко шагать, испортив им тем самым саму соль развлечения. Конечно, сотни раз проигрывались в голове встречи с настоящими хулиганами где-нибудь в закутке, откуда некуда спастись. И я нашла против них оружие: стихи. Они будут нападать и гоготать, а я им гордо в лицо буду спокойно и красиво декламировать любимые стихи. Я так верила в силу поэзии, что не сомневалась: перед ней никто не устоит. Слава Богу, этот эксперимент меня миновал. Но на фоне этой малопривлекательной массы в моей жизни вдруг стали появляться, как фотографии при красном свете, совсем другие лица этого пола.

Влюбленности обрушились на меня в четвертом классе. Во-первых, я хранила верность однокласснику Вовке Лопачу, во-вторых, сердце обмирало от встреч с Вовкой Борисовым с третьего этажа нашего подъезда. И в этот же год в школе, в параллельном классе появился Сергей Гладун. Всем было известно, что он троечник, но стоило посмотреть на его гордую посадку головы, пышную русую шевелюру, откинутую с высокого лба, и прямо-таки аристократическую независимость (он всегда держался особняком), как тут же забывались, ну просто уже ничего не значили его отметки.

Но над всем этим смятением чувств царило нечто такое всеохватное, такое великое, что мне его ни за что не описать. Не смейтесь: это был Муслим Магомаев. Об этой тайне не знал никто, даже коварная «лучшая подруга» Танька Шевченко. Не знаю, как родители не замечали, что творилось со мной, когда на экране телевизора появлялось его безумно красивое лицо. Я научилась переснимать фотоаппаратом эти кадры, получалось размыто и невнятно, но для меня эти кусочки фотобумаги были святыней. А еще я отсоединила от цепочки круглый кулончик дешевого металла, снаружи была выгравирована снежинка, а на обороте я нацарапала три буквы «М»: Муслим Магометович Магомаев. И три года подряд носила этот кружочек в ладони, не разгибая пальцев даже ночью, отсюда взялась моя привычка всегда держать пальцы свернутыми в кулак.

Я и тогда понимала, что влюбляться в знаменитостей смешно. Но и потом, уже во взрослой жизни, в редакции я не смеялась над письмами от девчонок с аналогичными откровениями. О безумной любви к артистам, певцам… Я-то сама помню, каким вселенским было это чувство, как заполняло мою жизнь до краев, как поднимало душу.

Я стала вести дневник. Это было похоже на то, как в раннем деревенском детстве я совала записочки в щель улья, свято веря, что кто-то их прочтет, даже если не откликнется – не может же быть никем не разделенным мой мир! Жажда этой разделенности всю жизнь преследует меня.

В дневнике, чтоб не запутаться, я помечала своих избранников разными знаками (кружочками, палочками) – на тот случай, если родители его обнаружат. Но, кроме ежедневного отчета о своих любовях, мне было важно разобраться на бумаге: и почему в газетах так много вранья, и есть ли все-таки Бог, несмотря на спутники…

И постоянно мучила жажда неразделенности своего мира с кем-то другим. Я все детство, всю юность его безуспешно искала. Ну а пока дело кончилось тем, что я упросила свою коварную подругу Таньку послушать мои записи в дневнике – не даром, а за пирожные.

Танька сидела у нас дома в кресле, поедала пирожные, кивала головой «угу» в некоторых местах – еще хорошо, хоть не потешалась надо мной.

Я и такому восприятию моих записей и любовей была рада…