Этюды из детства. А он все-таки есть

Церковь стояла через дорогу от нашего второго сельского дома. Высокая, белая, с длинными узкими окнами, сквозь которые мерцали загадочные огоньки. Я всегда старалась побыстрее прошмыгнуть мимо нее, не поднимая головы. Там таилась какая-то непонятная, совсем чужая жизнь. Понятна была теплая, густая пыль на дорогах под шершавыми пятками, понятны чайные розы в палисадниках у домов, мычащее коровье стадо, речка Тырса, поле гречихи, гуденье пчел. Все было и так понятно, без Бога. Но церковь стояла несокрушимо, отдельная от всего этого понятного, и ее темные окна мерцали какой-то тяжелой тайной.

А дом священника был как раз напротив нашего. Священник ходил по улицам в сером просторном балахоне и с жидкой косицей темных волос на спине. Его сына я даже не видела никогда, знала только, что он мой ровесник, первоклассник.

И вот однажды утром я застала маму за странным занятием: она сердито металась по двору, выискивая в траве и кустах какие-то прутики и тут же их ломала. Но один прутик мне все же удалось перехватить: это оказалась неуклюжая стрела из полого камышиного стебля с пластилиновым наконечником. А в пластилин была засунута бумажка с безграмотными каракулями: «Оля, я тебя лублу». Мама буркнула, что это поповский сын хулиганит. Никакой радости я от этого признания не почувствовала, одно лишь глубокое изумление: оказывается, между моим миром и тем, чужим и непонятным, где мерцают огоньки в темных окнах, все же есть, все же возможна связь? Пусть даже таким вот странным образом.

Сам мальчик, кстати, никакого интереса у меня не вызвал, я его, кажется, так ни разу и не видела.

Зато как же я ликовала в том же дворе года три спустя, когда Гагарин полетел в космос! У нас гостила тогда мамина мама, моя бабушка, глубоко верующая в отличие от нас ото всех.

Я мчалась к ней через весь двор, победно вопя по дороге: «Вот видишь, человек поднялся в космос, и никакого Бога там не нашел!!!» Бабушка ласково смотрела на меня, сложив руки на мягком животе, и спокойно улыбалась: «Ну и что ж, что не нашел. А Бог все равно есть».

И такая сила была в этой ее простой, естественной вере, что весь мой победный задор куда-то испарился.

А через дорогу от нас по-прежнему стояла та белая церковь, живя своей мучительно-непонятной для меня жизнью.

Запретная любовь

Володя Кириллов был сыном моей первой учительницы – строгой высокой дамы с классическим густым пучком седых волос на голове. У Володи было удлиненное, как у доброго лошадёнка, лицо, крупные глаза и широкая улыбка. Он был очень милый. Слово «любовь» тогда, в начале 50-х, среди первоклашек еще не бытовало. И я даже подумать не могла назвать таким словом ту тихую радость, которую я испытывала просто от его соседства. И все же моя радость требовала жертв. Родители давали нам в школу завтрак, причем непременно с куском вареной курицы. Все дети почему-то страсть как не любили пупырчатую кожицу с куриного мяса.

В тот раз я как раз собиралась отодрать по привычке эту кожицу с куриной ноги, как и мой сосед, Володя, когда вдруг услышала голос учительницы над нами: «Смотри, Володя, какая она хорошая девочка – она курочку вместе с кожицей ест». Что делать? Ведь я же должна была быть совершенством в его глазах. Во всем. Пришлось мне с тех пор, давясь, поедать эту кожицу каждый день. Володя на этот подвиг так и не решился, но на меня смотрел с уважением.

Да что и было-то между нами? Взгляды, улыбки и сладчайшие минуты перемен, когда Володя выгонял всех из класса, закрывал дверь ножкой стула и начинал как бы в шутку гоняться за мной по всему пустому классу. Я увертывалась, пряталась в шубки – вешалка была тут же, в классе, мы хохотали, мы были счастливы. Как никогда потом в своих «взрослых» влюбленностях.

Мы смутно понимали, что даже прикоснуться друг к другу в этой сладчайшей беготне по классу было нельзя, не положено.

И когда осенью после каникул место Володи оказалось пусто – эту катастрофу я восприняла как закономерное возмездие за то, что мы все-таки что-то преступили, нарушили… И хотя мне объяснили, что Володю отправили на весь год в санаторий, я-то точно знала, что это лишь уловка: на самом деле нас подло и жестоко разлучили, потому что наше счастье было запретным, неположенным…

А через год и меня увезли в город. Но, знаете, боль той разлуки жива до сих пор, через много десятков лет.