Этюды из детства

Голубые ворота. Они стояли на въезде в село. Два огромных столба и деревянный полукруг над ними. Надпись на полукруге: «Ново-Николаевка». Я уже знала – это не просто село, а поселок городского типа. На улицах я осторожно приглядывалась, не появится ли откуда этот самый городской тип: вихляющая походка, кепка надвинута на колючий опасный взгляд.

Когда мы ехали из города в Ново-Николаевку, где папа «поднимал сельское хозяйство», столбы весело увеличивались в ветровом стекле машины, бойко мчавшейся по запорожской степи. В уютном тепле машины, рядом с родителями было совсем не страшно.

Это когда медленно идешь к тем же столбам, но с другой стороны, через весь поселок, и они постепенно вырастают, а ты одна-одинешенька, то на душе становится грозно и рисково. За ними уже нет ни домов, ни палисадников, ни односельчан. Столбы – это край земли. Я одна, мне пять лет, я маленькая, а столбы вырастают все выше и выше, вот уже почти небо закрыли. Но я все равно иду.

Под ногами скрипит жужелица. Значит, это зима. Хозяйки сыплют на обледенелые тропинки золу из печей, чтобы идти было не скользко. Маленькие корявые комочки и впрямь похожи на мелких жучков, потому, наверное, и жужелица.

Ну вот дошла. Осторожно кладу руку на поверхность правового столба. Он притворяется обычной нагретой зимним солнцем доской, к тому же еще и с облупившимися чешуйками голубой краски. Но вот сейчас я пройду под аркой – и на меня обрушится то ужасное, огромное и манящее, что люди неточно, буднично называют словом «простор».

Все, я сделала шаг, столбы остались позади. Теперь я подхвачена, пронизана простором, во все стороны – лишь ровная степь, победно гудят провода на певучих столбах вдоль дороги да ветер перекатывает облака по небу туда-сюда, и нет на него управы.

Потом, много позже, я увижу и море, и горы, и облака в иллюминаторе. Но я уже не испытаю того жуткого восторга: тот мой первый простор был громадней.

Вот вырасту – узнаете

Тот наш первый двор (у нас было по очереди три дома) в Ново-Николаевке был полон для меня неизъяснимого, тупого страха. Двор был мне непонятен. Там стояло покосившееся деревце – ужасная память о скандале родителей из-за машины «левого угля». Там в деревенском сортире я однажды различила поскуливание и с ужасом обнаружила живых кутят. Задыхаясь от вони, я их вытащила, вымыла и отнесла подальше на улицу от своего двора. Здесь бы их никто не спас: лишних кутят было принято топить, принято, заведено – и никакого, значит, злодеяния, как бы и не было.

А однажды вечером я услышала истошные кошачьи вопли. Свора мальчишек привязала кошку за шею длинной веревкой и со всего размаха лупила головой обезумевшее животное о сарай. Один из них злобным, торжествующим голосом объяснил мне, что кошка разоряла птичьи гнезда и ее застукали на месте преступления. Смерть злодейке! Так принято, так положено.

Я ничего не могла сделать с установленными законами. Брела, оцепенелая, по двору. Под ногу попался фантик от конфеты, на нем было написано «Счастливое детство» по-украински. И две какие-то дурехи в бантах качались на качелях.

Я поняла, что взрослые просто придумали это «счастье». А я в этом «счастье» жить не желала. Я слышала, что взрослые, чтобы покончить с жизнью, кидались под поезд или автомобиль. Но раз я была маленькой, то для меня, я решила, и велосипед сойдет.

Я дождалась почтальона и смело кинулась ему под колеса. Велосипед грохнулся, тут же примчались взрослые, стали ругать почтальона, а меня схватили на руки. Даже царапины на мне не оказалось.

И тогда я решила дожить до взрослости и рассказать всю правду о «счастливом детстве». Всю правду, а не то сладкое вранье, которое сочиняют забывшие эту правду взрослые.

Вот вырасту – узнаете, сказала себе я.

, сказала себе я.