Этюды из детства

“Лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой…”
Мой папа был в селе начальником. Я не знала, как расшифровываются слова “МТС” и “РТС”, но знала, что у начальников, как и у моего папы, и внешний вид, и походка, и голос другие, чем у неначальников.
Мы жили в огромном каменном доме, предназначенном для поселковой библиотеки, пока папа строил собственный дом. Но все равно я смутно маялась, что все мы живем в нем не совсем, выходит, законно. Только потому, что папа – начальник. Очевидно, смутная маета моя – это след вечных маминых с папой споров, что “честно”, а что “нечестно”. Я в свои пять лет мало что понимала в этих словах. Просто в доме и во дворе, где папа завел множество всякой живности и построек, все мне казалось каким-то зыбким. Особенно после скандала, который мама учинила папиному шоферу. Шофер привез целый грузовик роскошного, томно-блестящего угля. Он уже въехал во двор, но тут выскочила мама, шофер взял влево, наехав на деревце. Из криков мамы я поняла, что уголь был “нечестный”, “незаконный”. Выгружать его мама не позволила.
К приходу отца с работы мама выстроила нас с сестрой в шеренгу и разучила стишок: “Лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой”. Вот это мы и скандировали отцу, притопывая ногами и почему-то избегая смотреть ему в лицо. Страшные те слова отдавались в моей голове гулко-гулко, а вокруг стояла гнетущая тишина. Отец тоже молчал.
Я не хотела ни о чем таком думать, мне это было не по силам. Но некуда было деться от того погнутого деревца, растущего с тех пор как-то вбок. Оно до сих пор у меня перед глазами. Как символ какой-то изначальной кривизны, кособокости всей моей жизни.

Как я укралазеркальце
В тот день мама повела меня к своей портнихе на другой конец села. Пока они вдвоем вертелись у зеркала, что-то подкалывая или распуская, я заметила на матерчатой скатерти стола нечто гораздо более интересное. Это было волшебной красоты зеркальце: круглое, в белой узорчатой оправе, с длинной ручкой, я такие видела только в сказках в руках принцесс и царевен. И неважно, что оправа и ручка были из обыкновенной белой пластмассы, я об этом даже не думала, только сейчас вспомнила.
Не было у меня ни стыда, ни совести. Лишь тревога: как бы взрослые не заметили, как я ловко то зеркальце в карман сунула. Да еще и премиленькие хозяйские часики прихватила. И по дороге домой ничуть не страдала, настолько велика была радость от приобретенных сокровищ.
Дома я спрятала часики под диван, а зеркальце – под саж, так назывался домик для поросенка.
Возмездие грянуло к вечеру. Я еще из окна увидела портниху. Пока мама в коридоре ахала, приговаривая: “Да не может быть!”, я быстренько залезла под диван, мне казалось, что так лучше охранять сокровища. Естественно, взрослые тут же заглянули туда и все тайное стало явным.
Мама чуть не плакала, объясняя портнихе, что это я для нее, мамы, те часики украла. Она и вправду была уверена, что ее хорошая девочка может совершить плохое только из хороших побуждений. Вот тут у меня и прорезался стыд. Не изнутри меня, а как бы через маму.
Но страх оказался сильнее стыда. Я ни словом не обмолвилась о припрятанном зеркальце – портниха, слава богу, о нем и не спрашивала. С зеркальцем я так и не смогла расстаться, хотя и играть с ним тоже не могла. Но мне было достаточно знать, что мое сокровище – у меня, в надежном месте.
Только вот я на свою беду поведала шепотом свою тайну дворовой подружке Таньке. И попала к ней в многолетнее рабство. Я должна была с тех пор выполнять все ее прихоти под угрозой, что она все всем расскажет.
…Когда мы переезжали в другой двор, я и не подумала вытаскивать зеркальце из тайника, очень уж я из-за него настрадалась. Хотя мучительница-Танька уже переехала в другое село…

Ольга МАРИНИЧЕВА