Этюды из детства

К памятникам надо приходить в одиночестве. Наверное, то, чему люди дали бессмертие в камне, очень важно и значительно, поэтому надо вдуматься и понять его смысл наедине с собой. Я пишу вечером, над Мамаевым курганом вызвездило небо, я мысленно поднимаюсь по ступеням его лестницы, сохранившим тепло и пыль весеннего дня. Знаю, что по обеим сторонам на стенах-развалинах громоздятся каменные лица и руки погибших, и оттого, что ночью плохо видно их, чудится, что рядом находятся живые существа, что шершавые стены хрипло дышат. Черными громадами надвигаются статуи бойцов-сталинградцев: невысокая санитарка с плотно сжатыми бровями, согнувшаяся под тяжестью раненого бойца, несет его над серыми плитами могил с надписью: «Имена не установлены. Вечная слава!». Мы медленно поднимались к статуе Родины-матери, словно летящей навстречу опасности с грозно поднятым мечом, а ветер умывал теплом лица, ручейком струился по траве вокруг могил и напоминал, что сошел с Волги лед, только искристые одинокие глыбы остались по берегам, что скоро зацветут бело и душисто вишневые сады и пойдут бурные, летние теплые ливни.

…Когда мы спускались по лестнице, вместе с нами шли люди, они садились в троллейбусы и разъезжались в разные концы делового города. Вокруг Мамаева кургана, как вокруг острова, текла шумная река… Могучий воин мертвой хваткой сжимал змеиную шею фашизма. Около каждого монумента смущенно застыли молоденькие березки, зябко трогающие ветками холодный черный камень.

А круглое здание пантеона я люблю больше днем, когда на стены, исписанные именами погибших, падают солнечные блики и медленно передвигаются по ним, словно стараясь прочесть и запомнить. А в центре пантеона застыла огромная человеческая рука, держащая факел с Вечным огнем. Как раз над нею в крыше сделан круглый проем, заполненный пронзительной синевой весеннего неба, в него рвался огонь факела. В этом здании жила негромкая торжественная музыка, полная скорби. Она вырывалась из здания и пыталась спорить с ветром. Тугой веселый ветер проносился над курганом, поднимая волосы, рвал музыку. На улицах высыхали лужи и смеялись люди. А вечером, когда загорались огни, прожекторы выхватывали из тьмы фигуру застывшей на бегу женщины с поднятым мечом.

Синее сияние стояло всю ночь, а утром на острие меча падали первые звонкие лучи рассвета. И снова поднимались по ступенькам люди…

Родом из кинотеатра «Родина»

Он был виден «в профиль» с балкона нашего дома, увитого виноградом «лидия». И был он огромен и величав, наш кинотеатр. С мощными колоннами по фасаду, с широкой площадью, в центре которой гордо восседал в кресле суровый старик, откинув голову и глядя куда-то в небо поверх нашего городского мельтешения. Я его немного побаивалась. Концертный зал в том же здании носил его имя – имя Глинки.

Кинотеатр «Родина» был средоточием моей внутренней жизни. Зажав в руке голубенький листок билета, можно было чинно прогуливаться по мраморному полу фойе, оглядывая небольшую эстрадку, – я так и не увидела, чтоб кто-нибудь на ней выступал, да это и не важно было, я просто вышагивала по фойе в предвкушении. И даже прохлада в летние дни здесь была какая-то особая, изысканная.

Звенел звонок, мы рассаживались, и наступал волшебный миг: экран оживал. Так уж случилось, что самые высокие чувства у меня оказались связаны с кинематографом.

Не с театром, не с концертами, не с выставками живописи – я их почти не помню в нашем провинциальном городе. Да и дело в другом: кино давало наиболее полную иллюзию жизни. Другой, более насыщенной реальности. И это был мир очень светлых фильмов: «Дикая собака Динго», «Чистое небо», «Летят журавли»…

…Когда гас экран и толпа, покачиваясь, потихоньку выносила меня к свету, на улицу, я каждый раз испытывала укол мучительной, острой боли. Из-за «нестыковки» реальностей. Но приходилось возвращаться, и я по дороге домой судорожно обживала заново мой реальный, некиношный мир, вдыхая запахи петуний, срывая ветку цветущей акации, радуясь тетке, торгующей газировкой. Чтоб хоть как-то себя утешить.

А мудрый Глинка сидел в своем кресле прямо и незыблемо, будто охранял границу двух миров.