Это золотое слово – “плакать” Ключи к Борису Пастернаку

На уроке литературы ученик сегодня получает два “потока информации”. Содержание первого из них – “околотекстовый” материал: характеристика эпохи, биография писателя, теоретико-литературные понятия и так далее. В другой “поток” входит реальность “внутритекстовая” (эстетико-нравственная неповторимость отдельного художественного образа). Какому из “потоков” отдать первенство, зависит от учителя. Если целью учебного процесса оказывается образованность, хватит первого “потока”; в случае, если учитель за цель принимает воспитание человечности, требуется в качестве основного “поток второй”; “околотекстовая информация” оказывается в этой ситуации явлением служебным, подсобным.
Сегодня главное внимание отдано первому из “потоков”. Его легко охватить “технологиями” обучения; учитель и ученик оказываются в безопасной отдаленности от острых моральных проблем современности; знание именно “околотекстовых” фактов потребуется ученику при поступлении в вуз и т.д. Но ту счастливую тайну, которую порождает в душе внутреннее содержание художественного образа, никакими технологиями не объяснишь хотя бы потому, что эстетические переживания и работа пробужденной совести универсальными и общезначимыми не бывают, и только в таком качестве они имеют бесценную значимость для духовного спасения человечества.
Может быть, поэтому мысль исследователей искусства стремится сегодня к постижению именно внутритекстового материала.
Он требует от читателя искать “золотой ключик”, при помощи которого можно “открыть двери” в таинственные, лечебные для души сокровищницы образа.
Обратимся к примеру. Прочитаем две строки из стихотворения Б. Пастернака:
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд, (…)
Это искомый “золотой ключик” ко всему стихотворению, к творчеству Б. Пастернака, да и ко всему искусству в целом. А еще школьник, да и учитель, почувствует в словах поэта программу и своего собственного бытия.
Первое слово в тексте – “февраль”. Он символизирует пробуждение природы, которое начнется в марте, приход любви, рождение юношеских мечтаний. Природа под пером Б. Пастернака оказывается символом творчества, создания жизни. Слова “достать чернил и плакать” рассказывают о человеке. “Плакать” в данном случае – слово-ключ. Оно обозначает сочувствие всему живому. “Плакать” – обнимать мир теплом собственного поэтического сердца. Поэзия в данном случае – форма проявления любви к ближнему своему.
“Плакать” – созидать красоту, спасать человечество от нахального цинизма, понимать тоску в очах своей мамы. Слово “плакать” – требовательное, несговорчивое. Оно как бы спрашивает: “А ты, человек, на самом деле “плачешь” или только делаешь необходимую мину в необходимый момент? А если не “плачешь”, то и не прикасайся к стихотворению, потому что ничего в нем не поймешь. Как сможешь ты, не “плача”, воспринять, а следовательно, высказать глубину строки Б. Пастернака?”
Но, на счастье, стихи читают только те, кто плачет на самом деле. И вот к ним, подлинным гуманистам, обращена вторая строка: “писать о феврале навзрыд”. “Писать о феврале” – прославлять извечную жизнь на земле. Но главное слово в строке – “навзрыд”. В нем ответ на то, как именно надо “плакать”, то есть жить. Жить навзрыд! Изо всех сил! С полным сердцем! На высочайшей ноте! Вот она – главная методика и для урока литературы, и для жизни вообще. Рассудочную, хладнокровную информацию можно передавать и без образов, опираясь на одни понятия.
В выражении “плакать… навзрыд” присутствует еще один, предостерегающий, оттенок смысла: “плакать”, тем более “навзрыд” – занятие очень опасное, потому что каждого открытого душой и проникнутого истинным сочувствием в мире цинизма воспринимают по меньшей мере с подозрением, если не вообще враждебно.
После такой интерпретации строк Б. Пастернака прозвучит, возможно, вопрос из аудитории: “А вы уверены, что поэт, создавая эти философские образы, имел в виду именно то, что прочиталось вам?” Ответ, как нам кажется, может быть только таким: “Не уверен. Более того: знаю, что художник не в состоянии осознать всю глубину созданного им образа”. Ответ приведет к следующему вопросу: “Так что же, сейчас при восприятии художественного текста возможна полная анархия?”
И на этот вопрос есть ответ: “Никакой анархии!”. Интерпретация сама по себе не спасет. Она только Ариадна с клубком путеводной нити в руке. В лабиринт жизни на встречу с Минотавром педагогических проблем выйдет Тезей – учитель литературы. Суть путеводной нити в том, чтобы не забыть про слово “плакать”. Без апостольского, посланнического служения учителя наимудрейшая из интерпретаций ценности иметь не будет.

Юрий ПОТОЛКОВ,
доцент кафедры теории и истории русской литературы Брестского университета
Беларусь