Этап созерцания

Люди, чей подростковый и ранний юношеский возраст пришелся на вторую половину 80‑х, не могут не помнить смешных и циничных песен группы с не менее смешным названием «Волосатое стекло». Те, у кого позже не пропал интерес к рок-музыке, могли услышать и серьезные песни Лаэртского с группой «Постоянство памяти» (хотя сам автор к ним относится весьма иронично). Совершенно иная грань нашего героя – камерный ансамбль канонического импрессионизма «Голоса родных». Мы побеседовали с Александром Лаэртским специально для «Учительской газеты».

– Александр, когда у вас обнаружился интерес к музыке и что на тот момент на вас, возможно, влияло?

– Интерес к музыке обнаружился в школьные годы. У меня была школа-гимназия на «Юго-Западной», известная школа №43. Там большинство людей имели доступ к музыке, записи и кассеты активно гуляли по школе, все друг у друга переписывали, обычная канитель.

– Что это была за музыка?

– Вся музыка 70-х годов, которую нет смысла перечислять, – от Bee Gees до Hurriganes.

– Когда вы стали сочинять собственные песни?

– Когда понял, что той музыки, которой мне по-настоящему хотелось, нет, и я решил ее играть сам.

– В каком возрасте это случилось?

– Первый альбом вышел официально в 1979 году, мне было 15 лет. Он назывался «Река, полная трупов», это была школьная группа «Волосатое стекло».

– Альбом и сейчас можно слушать или это, что называется, нулевой текст?

– Для меня нулевой. Во-первых, это монозаписи на кассетах, которые скрипят. Но независимые слушатели из выпускающих компаний, которые выступали в роли экспертов, сказали, что это можно преподать в двух направлениях. Первое направление – как дурацкий школьный китч того времени, а второе – как некий концептуализм. Мне трудно судить, я не могу это слушать. У меня и кассетника сейчас нет, и кассеты эти лежат в студии на антресолях, забитые в самый дальний угол. Они, наверное, уже рассыпались, мы их так и не оцифровали. Была идея выпустить компакт-диск в независимой компании, но, наверное, это был бы первый в истории музыки компакт-диск с монозаписью. Может быть, было бы и прикольно, но нужно делать мастеринг, я пока этим не занимался.

– Когда появился псевдоним «Лаэртский» и как это связано с древнегреческими философами?

– Был знаменитый Диоген Синопский, который ходил с красным фонарем, искал человека, а Диоген Лаэртский… мне попалась его книжка, может, подарили где-то. Согласитесь, что Диоген Синопский был крут.

– Да.

– А Диоген Лаэртский писал всякие анекдоты, в том числе и про Синопского, то есть про всех философов тех лет. Он был их современником и просто их обстебывал, при этом передавая их основные мысли.

– И вам это показалось близким?

– Да, мне это показалось неожиданно близким, я понял, что это был великий чел, которого незаслуженно забыли, даже удивительно, что эту книжку вообще издали. Но, кстати, ее можно найти, если набрать «Диоген Лаэртский книга». Скан обложки присутствует, я даже помню, коричневого цвета. Она тоже у меня до сих пор хранится где-то в студии.

– В вашем творчестве как раз встречаются – я не знаю, корректно ли назвать их так – пародии?

– Я позволю себе вас поправить: творчество у трудового народа, у меня искусство.

– Хорошо. У вас в песнях встречается, скажем мягко, ирония над коллегами-музыкантами. На вас не обижаются люди, которых вы обстебали, пользуясь вашей лексикой?

– Кого? Приведите пример.

– Была пародия на Янку Дягилеву. Я не вспомню, была ли она жива на тот момент.

– Она была жива. Это была не пародия, а просто песня-ответ.

– Янка ее слышала?

– Мы познакомились на фестивале «Рок-акустика» в Череповце. Ехали в поезде и долго беседовали. В дружеские отношения это не вылилось. У нас не было дальнейшего общения, поэтому я не могу сказать, как она отреагировала.

– Если открыть Википедию, можно прочесть, что в 17 лет вас сбили сразу три машины.

– Если честно, две.

– Как это произошло?

– Я шел после очень лютого загула по улице, тогда она называлась улица Горького, сейчас, по-моему, Тверская, и ловил такси. Были слякоть, снежные комки под ногами. Я оступился – и прямо под машину. Поднялся, все было более или менее нормально, пошел ловить следующую машину, как дурак, в состоянии какого-то тумана, потому что удар был сильный. И меня сбила вторая машина – такси.

– Это не имело серьезных последствий? Вы не попали в больницу?

– Вы можете себе представить больницы в 90-х?

– С трудом… Александр, в ваших песнях очень запоминающиеся тексты. В связи с чем вопрос: интересуетесь ли вы поэзией? Если да, то какие поэты вам близки?

– Я поклонник Анны Ахматовой. Эта поэзия похожа на луч солнца – теплого, но не жаркого, среди летней прохлады. Ее стихи – как мантры, как позитивные вибрации регги-музыки.

– Очень интересно. Можете назвать еще каких-то близких вам поэтов?

– Из современных у Пелевина иногда в прозу проскакивает стихотворная форма. Просто люди не умеют ее вычленять. А если вычленить из текста стихотворные формы, то это очень сильно.

– Есть ли такие авторы, которые повлияли непосредственно на ваши тексты?

– Юджин О’Нил.

– А из отечественных?

– Гагарин нашего рока, Борис Борисович Гребенщиков^[1] сильно повлиял. И не вздумайте оспаривать.

– Не буду.

– Конечно же, покойный Майк Науменко. Это, я считаю, наш Rolling stones. «Аквариум» – это отечественный Pink Floyd, если брать аналоги, «Зоопарк» – это Rolling stones. Конечно, они тоже сильно повлияли.

– Один из ваших альбомов называется «Доители изнуренных жаб». Это, очевидно, цитата из Давида Бурлюка?

– Да, это странные поэты, конструктивисты. Саша Черный… Я, к сожалению, забыл, как они называются… «О, засмейтесь, смехачи»…

– Это Хлебников. Может быть, кроме Ахматовой, кто-то из Серебряного века на вас также повлиял? Например, футуристы?

– Понимаете, сильнее и мягче Ахматовой нет вообще никого. Люди пытаются найти в стихах какой-то смысл, логическую цепочку. Но Ахматова, если читать ее стихи вслух не спеша и размеренно, действует как мантра.

– Вы лауреат Конкурса композиторов имени Густава Малера в Гааге. Это, мягко говоря, нетипично для рок-музыканта. Расскажите, пожалуйста, об этом подробнее.

– Как раз в момент написания альбома «Доители изнуренных жаб», это был 1987 год, меня почему-то очень прикалывало ходить в Большой зал консерватории и слушать классические коллективы. Я всегда сидел в первых рядах. Понимаете, это живой звук, живое дерево, играют профессионалы экстра-класса, которые пропускают музыку через фильтр своей души. И сочетание этих звуков создавало волну – такую же, как создавала поэзия Ахматовой. Однажды я слушал симфонический оркестр, боюсь соврать, кажется, покойного Светланова, и мне стало дико интересно: если я сижу в зале, и меня так плющит и прет, то как будет на сцене, среди этих инструментов? Я подумал: почему бы не сделать проект? Высококлассные музыканты постоянно находятся под присмотром дирижера, и, если музыкант, исполняющий классическую музыку, отступит хоть немножечко от нотного коридора, он может получить палочкой по лысине. Я решил, что нужно собрать лучших классических музыкантов и сделать такой проект, где они будут играть то, как они чувствуют, без нот. И сделал это. Просто давал им чистый лист, на котором были написаны приблизительное настроение исполняемого произведения и общая тональность, и все. И давалось название произведения, например «Ужин с дураком». Эти люди мудрые, окончили высшие музыкальные учебные учреждения, у них огромный опыт игры в коллективах. Они пропускали это название через призму своего интеллекта и руки, в дальнейшем – через свой инструмент и давали свою коллективную интерпретацию. Мне посчастливилось сидеть на сцене среди величайших музыкантов.

– Вышел ли альбом?

– Да, есть компакт-диск, называется «Камерный ансамбль канонического импрессионизма «Голоса родных».

– Охотно ли откликались музыканты?

– Очень охотно. Они понимали, что это дает им полную свободу самовыражения.

– Вы сейчас в Испании. Это творческая командировка или вы там живете?

– У меня здесь дом. Удачные инвестиции 90-х. Гнездо на теплом берегу, где можно укрыться, когда у вас такая канитель, которую я сейчас вижу иногда по телевидению.

– Приезжаете ли вы с гастролями в Россию? Играете музыку в Испании? То есть продолжается ли ваша музыкальная деятельность?

– Нет, музыкой я больше не занимаюсь. У меня сейчас такой период.

– Можно ли узнать, с чем это связано?

– Это все стало немножечко скучно.

– Есть точка зрения, что человек, который знает, что такое творить, не может без творчества обходиться. Может быть, вы занимаетесь чем-то другим? Присутствует ли в вашей жизни творчество в каком-либо виде или вас вполне удовлетворяет «просто жизнь»?

– Конечно, меня удовлетворяет жизнь. Однако я открыл очень важный момент, которого современным людям недостает. Это так называемый этап созерцания, когда человек раз, завис, смотрит в одну точку… Но это со стороны так кажется, потому что если долго смотреть в одну точку, то можешь увидеть что-то такое, что… Особенно сейчас, там, где я нахожусь, представляете, готический квартал Барселоны? Живая история.

Досье «УГ»

Александр Лаэртский – советский и российский музыкант, автор песен. Работал как санитар в морге при больнице №71 в Кунцеве, затем проектировал авиамаршруты на основе учета маршрутов миграций перелетных птиц, также был шлифовальщиком в МСЗ в районе Савеловский.

Основатель и руководитель групп «Волосатое стекло» и «Лаэртский бэнд». Основатель камерного ансамбля канонического импрессионизма «Голоса родных». С 1992 по 2001 год ведущий радиопрограммы «Монморанси» на радио «Эхо Москвы» и «Серебряный дождь». C 2007 года колумнист журнала «Медведь».

В 1990-х годах Лаэртский находился на пике славы, вел передачу «Монморанси» на радиостанциях «Эхо Москвы» и «Серебряный дождь», написал песни для заставок телепрограмм «Пресс-экспресс» и «Тин-тоник», участвовал в ток-шоу.

С 2007 по 2011 год после долгого перерыва записал три новых альбома, снялся в нескольких фильмах, стал колумнистом журнала «Медведь», провел несколько выпусков программы «Колба времени» на телеканале «Ностальгия».

На концертах Александра Лаэртского обычно сопровождает группа «Лаэртский бэнд».

Увлекается орнитологией.

^[1]        Признан властями РФ иноагентом.