Но есть одиночество, как цунами. Как ни стремись над ним возвыситься, гребня волны не увидать. И на мгновение, как во сне, открывается бездна, полная беды и тьмы.
Мне кажется, что жизнь, породившая меня, ушла.
Русь уходящая.
Все эти восстановления храмов – лишь декорация, вера покрылась такими трещинами, которые не заретушировать и не загладить никаким реставраторам. Церкви сияют куполами, а деревня рушится, спивается и вымирает. Цепь естества рвется, заменяясь информационными сетями целесообразности. Невиданную власть захватили телевидение и пресса, и им, больше чем когда-либо, нужно превратить людей в винтики и шестеренки адской машины потребительства. Все сводится к стандарту и унификации. Приемы воздействия откатаны и выверены наемными психологами, и человек становится рабом больше чем когда бы то ни было. Человек – естественный, самостоятельный в суждениях, верующий, близкий к природе, восполняющий незнание не чужими рецептами, а здравым смыслом, – не нужен. Как не нужен и непонятен его язык, его философия и искусство.
Я думаю: неужели это и есть развитие жизни, прогресс? Чушь.
Несогласные тихо вымрут в несчастии и мучениях. Кто-то приспособится и смирится. Я чувствую себя деревом средней полосы России, неведомо как очутившимся в тропическом лесу. Здесь все чужое – земля, воздух и времена года. Кого в этом винить? Не знаю. Но я теперь уже до конца жизни не упущу из своего сознания мысль о том, что сердце мое стучит в такт с народной жизнью, что характер мой – русский характер, и личное мое счастье – это всего лишь намек на то, чтобы помочь счастью всей страны.
Мне тяжело, потому что я чувствую – слиянно, телом и душой, что отношения между людьми уходят, а остаются контакты (ну чем не вульгарный материализм! Физика). Силиконовыми становятся не только груди, но и сердца, не способные ни любить, ни ненавидеть. И сами слова, означающие эти понятия, устаревают, кажутся напыщенными и нереальными. Их почти невозможно употребить, да и, честно говоря, не к чему.
Язык претерпевает громадную мутацию вслед за жизнью, программируя и предопределяя будущее, которое не способно будет воспринять ничего, кроме компьютерной бессмыслицы и информационной лжи. Что будет со всеми нами? Поэтов призывают парить в космосе и оттуда бесстрастно наблюдать и описывать земные катаклизмы. Но все космонавты возвращаются на Родину, и еще конкретней – к маме, жене, детям. Я не хочу забывать, откуда я родом. Потому что мне не все равно: где жить, как жить и кого любить.
С каждым днем мне все труднее находить слово – не просто точное и честное, но пронзительное и единственное; живое, как зеленый июньский лес, доброе, как мамины руки. И когда я все-таки его нахожу – сквозь полночные бдения и наворачивающиеся слезы, сквозь бессонницу и горькие раздумья, – вот тут-то меня и охватывает одиночество: а зачем? Нужно ли еще кому-то, что волнует и мучает меня? И мое ли это дело, запускать мальков в Мертвое море или растить на камнях цветы? И не много ли я на себя беру – страдать за всех, когда люди счастливы благополучием неведения?!
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины вдруг отчаянно вспыхнет: а стоит ли жить?
Ответ очевиден.
Лидия СЫЧЕВА
Комментарии