Если совесть – это идеализм, значит, я идеалист. Сергей НИКИТИН

8 марта у знаменитого российского барда Сергея Никитина день рождения. Дата не круглая, но солидная. За спиной – целая эпоха и судьба, впереди – еще долгие годы. Он поет для нас уже сорок с лишним лет. И за это время успел рассказать много веселого, грустного, философского и шутливого. Дуэт Сергея и Татьяны Никитиных был визитной карточкой целого поколения думающих романтиков. А значит, пока нам есть о чем думать, им есть о чем петь.

– Сергей Яковлевич, с вашим именем связываются не только песни, которые всегда с нами, но и время, эпоха, когда эти песни звучали. Сегодня вы чувствуете себя человеком другой эпохи?

– «Времена не выбирают, в них живут и умирают» – так поется в одной моей песне на стихи любимого мною петербуржца Александра Кушнера. Что ни говори, а время всегда делают люди. Да, мы живем теперь в другом государстве, и устройство у него другое, и коммерческое мышление пришло, вылезло, так всплывает всякий мусор, когда море неспокойно. Оттого многие запаниковали, показалось, что всплывшее как раз и составляет существо наступившей жизни. А это вовсе не так. Мы по-прежнему люди, мы не изменились, вообще, чтобы измениться человеку, требуется измениться обществу, которое из человеков и состоит. Я об обществе людей, а не о государстве или правительстве. Так что, на мой взгляд, мы все те же, занятые вопросами жизни и смерти, зачем рождаемся, приходим на белый свет.

– Но ведь, говорят, сегодня даже Грушинский фестиваль с его особой доверительностью уже не тот, что был когда-то.

– На самом деле в вашем вопросе изначально заложена провокация. А кино разве то, что было раньше? А театр? А литература? Всплывший мусор заявил о себе во всех сферах жизни, не говорю уже о средствах массовой информации, которые сегодня в большинстве своем выполняют только две функции – политико-идеологической обработки электората и рекламы средств гигиены и прочих товаров. А то, что называется культурным продуктом, стало лишь приложением к продажам. Кому-то может показаться, что это как раз и есть новая жизнь. Что совершенно не так.

– Вспоминаются кадры хроники давних лет: «оттепельные» мальчики и девочки с горящими глазами, внимающие на переполненных стадионах или в Политехническом кумирам-поэтам. И невольно возникает ощущение, что и сами поэты жили иллюзиями, и тех, кто им внимал, тоже в них погружали. Те мальчики и девочки счастливыми не стали, несмотря на все авансы поэтов и бардов.

– Подобное мнение, не обижайтесь, кажется мне поверхностным, более того, вы мне его навязываете. Есть такое понимание авторской песни, что это костровая романтика, рюкзаки, ледорубы и вообще, «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Но копать-то надо глубже, вспомним дорогие мне имена Окуджавы, Высоцкого, Визбора, Галича, Новеллы Матвеевой, Александра Городницкого и Юлия Кима. «Совесть, благородство и достоинство – вот оно, святое наше воинство». Это Окуджава. Если это идеализм, то я идеалист. Мне кажется, что они не приправа к нашей жизни, а ее кислород, без которого прожить невозможно. Иначе станешь приложением к той же системе потребления.

– Это уже слова проповедника.

– Я не проповедник, а проводник. Пою стихи Шекспира, Лермонтова, Багрицкого, своих современников – Арсения Тарковского, Юнны Мориц, Сухарева, Самойлова, Левитанского…

– Но они ведь тоже не нынешнее поколение.

– У культурных ценностей нет возраста, высокая поэзия актуальна всегда, для меня Пушкин стоит рядом с Самойловым, а сейчас я увлечен молодым поэтом, который родился в 1974 году. Ему было бы теперь 33, но он ушел в 27, покончил с собой, и звали его Борис Рыжий. Он из Екатеринбурга, и для него свердловские окраины были родными. Лично мне Борис открыл жизнь той России, которую мы, московские жители, знаем плохо. Я уже не говорю о том, что это настоящая поэзия, и даже несмотря на то что мотивы прощания с жизнью звучат у Бориса через два стихотворения на третье, это сделано так высоко, что возникает ощущение энергии и света. Сейчас по его стихам я задумал сделать спектакль, хочется поделиться этой драгоценностью.

– Что вас сегодня может удивить?

– Очень удивлюсь, если люди, от которых зависят в нашем государстве какие-то решения, задумаются о сотнях тысяч беспризорных детей. Года три назад о них вспомнили было, но вышел пшик, получилась кампанейщина, выделенные деньги улетучились, а дети по-прежнему на улице. Меня бы удивило, если бы в Москве человек, передвигающийся в инвалидной коляске, мог бы самостоятельно выкатиться из дома и оказаться в любой точке города. Меня бы это не только удивило, но и обрадовало. Но, как мне кажется, те, которые наверху, которые законы принимают и управляют нашей жизнью, заняты совершенно другими заботами, им не до обыкновенного человеческого сочувствия.

– Есть ли сегодня люди с гитарами, которые, как вам кажется, идут вслед за вами?

– Их много, и они сами мне об этом говорят. Есть даже один чудак в Волгограде, который отказался играть на шестиструнной гитаре, потому что я играю на семиструнной с особым минорным строем. Вот он и бросил свою шестиструнную, хотя очень хорошо на ней играл, взял такую, как и у меня, хочет исполнять песни в оригинале.

– Почитателей не остановить, когда начинают перечислять ваши песни: «Бричмула», «Майдан», «Две женщины», не говоря уже о «Под музыку Вивальди» или пастернаковском «Никого не будет в доме». А какие важны для вас?

– Те, что вы назвали, войдут, наверное, в первую десятку. Я сочинил более 400 песен, но если бы зашел разговор о первой десятке, туда обязательно вошли бы «Майдан», «Бричмула», «Когда мы были молодыми», тут стихи, что в каждом возрасте сопровождаются своими ассоциациями, своим откликом. Мы с Татьяной начали петь, когда нам не было еще 30, и нетрудно догадаться, что теперь, когда формально достигли пенсионного возраста, для нас эти стихи звучат уже несколько иначе. Хорошая поэзия тем и хороша, что каждый находит в ней свое и ему кажется, что поэт сказал за него то, что он чувствует, только выразить не может. Еще в «десятку» включил бы что-то из детского – «Резинового ежика», «Пони девочек катает». Может, не все ее хорошо знают, но, по-моему, получилась песня всего из шести строчек на стихи Геннадия Шпаликова «Там за рекою лошади бредут». Замечательные стихи, очень кинематографические. К сожалению, лично я Шпаликова не знал, но такое чувство, что был он мне близким другом, настолько вошел в мою жизнь своими фильмами, стихами. Лучшей его картиной считаю ту, что он снял сам – «Долгая счастливая жизнь», особенно последний длинный план, где девушка с гармошкой на плывущей барже. Шпаликов потрясающе ткал атмосферу, какая она в его кино, в его стихах, там такое пространство, что хочет зритель или не хочет, а у него возникают разного рода мысли, эмоции, и совершенно незаметно автор направляет его в сторону, где что-то вдали светится, где надежда. И как это получается, объяснить невозможно.

– Приходилось ли вам слышать свои песни самым неожиданным образом, в каких-то обстоятельствах, когда не ожидали с ними встретиться?

– Однажды где-то в провинции увидел на улице маму с малышом лет 4-5, он шел и во весь голос распевал одну из моих песен. Не детскую, что интересно, а одну из тех, что была написана на стихи Шпаликова: «Да здравствуют места, где нас сегодня ждут!» Песня не из самых известных, но она есть на пластинке «Черно-белое кино», и я подумал о том, что ребенок живет в такой семье, где у мамы с папой эти песни крутятся. Вот и запомнилось.

– Сегодня записываете и выпускаете много пластинок?

– По мере сил, но тут сильно задолжал. Сейчас вроде накопил энергии, чтобы сделать авторскую антологию. Надо засесть где-нибудь дней на 5 и в таком аскетичном антураже – голос и гитара – записать все мои песни, особенно раннего периода, некоторые из которых я, признаться, подзабыл.

– Раз уж разговор о гитаре, не могу не вспомнить о вашем потрясающем дуэте с Петром Ефимовичем Тодоровским. Кто в этом дуэте ведет, а кто ведомый?

– Во-первых, общение с Петром Ефимовичем – уже счастье в чистом виде. И не только потому, что он замечательный художник, режиссер, оператор, композитор и музыкант-виртуоз, а просто настолько доброжелательный человек, теплый, остроумный, что, как только произносится его имя, твоя физиономия сразу расплывается в блаженной улыбке.

Когда мы собирались в доме Зиновия Ефимовича Гердта, то частенько брали в руки гитары и музицировали. Гердт нас в этом очень поощрял, поддерживал и все говорил: вам надо запись сделать. К сожалению, Зиновий Ефимович ушел из жизни, и этот долг у нас перед ним остался. И все же мы с Петром Ефимовичем однажды уединились у него на даче, сделали первую пластинку. Сейчас сделали и вторую. Конечно, в том, кто тут ведущий, вопроса и быть не может. Петр Ефимович – гитарист-виртуоз, и, конечно, он – первая скрипка, а я – только подмастерье, аккомпаниатор, человек, который стелет соломку, чтобы мастеру поудобней было, помягче. Петр Ефимович как музыкант, человек спонтанный, непредсказуемый, иногда просто сидит, начинает наигрывать, и получается что-то фантастическое. Я включаю магнитофон: давайте запишем! Но повторить не хочет, зато другое коленце отмочит. Так что я всегда стараюсь, чтобы мой аккомпанемент помогал ему быть свободнее, когда удается, когда нет. И конечно, великое дело монтаж, потому что редко удавалось какую-то вещь трехминутную сыграть от начала до конца. Тот материал, что получал в руки потом, состоял всегда из 20-30 кусочков, и мое дело было резать и собирать, но швов вы не заметите.

– Как за рубежом воспринимаются отечественные бардовские песни?

– То ли в 87-м, то ли в 89-м году был знаменитый концерт, когда Булат Шалвович Окуджава организовал в Париже выступление российских бардов для французской публики. Пригласил он Юлия Кима, Веронику Долину и нас с Татьяной. Но в последний момент Булат Шалвович приболел и позвонил, что поехать не сможет. Окуджаву французы знали, а про нас и понятия не имели, и в театр «Одеон» шли, конечно, на него. Полторы тысячи зрителей, страшное дело. Поверх афиши приклеили сообщение, что Окуджавы из-за болезни не будет. К чести французской публики – ни одного билета не сдали. В зале процентов 70 оказалось франкоговорящей публики, остальные – наши соотечественники.

Вечер стал моментом истины, они сразу почувствовали нашу родственность французскому шансону, к тому же перевод текстов был хорошим, не буквальным, но чтобы понятно было, о чем речь. Тут же представил обратную ситуацию, к нам приезжает французский певец, и даже если ты слов не понимаешь, все равно же интересно. Основная информация – она ведь в интонации, интонация во французской песне основное. Только намекнул чуть, что кто-то тоскует оттого, что один, или осенний бульвар усыпан листьями, – уже достаточно, чтобы почувствовать душу песни. Вот так, наверное, французы слушали и нас.