На чтение: ≈ 9 мин.Будущий редактор «Современника» И.И.Панаев, добрейший, в сущности, человек, только что ушел. Тургенев и Некрасов остались вдвоем. Иван Сергеевич предложил сочинить эпиграмму на Достоевского. Отношения их в последнее время разладились. Казалось, после первого успеха в литературе Достоевский непомерно возгордился. Тургенева раздражало его неуемное самолюбие.
Это заметила наблюдательная А.Я.Панаева, чутко отразившая положение Федора Михайловича среди литераторов ее круга: «Застенчивость его прошла; он даже выказывал какую-то задорность, со всеми заводил споры, очевидно, из одного упрямства противоречил другим… Ошеломленный неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно вступили на это поприще с своими произведениями… И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев – он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался».
Неудивительно, что Иван Сергеевич предложил хлестнуть строптивца эпиграммой. Дерзкой, саркастической. Некрасов после некоторого колебания согласился, хотя появлению в печати первого произведения Достоевского способствовал именно он. Тургеневу хотелось стегнуть побольней, с оттяжкой, чтоб рубец в памяти остался. Некрасов и сам не прочь был посмеяться, но безобидней, проще. Сначала стараниями Тургенева эпиграмма приняла следующий вид:
Рыцарь горестной фигуры!
Достоевский, юный пыщ,
На носу литературы
Ты вскочил, как яркий прыщ.
Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг.
Некрасова обеспокоили личные выпады против Федора Михайловича. Он раскраснелся весь и стал энергично доказывать, что так нельзя, что речь идет не просто о собрате по перу, но о товарище. Да и план вызревал у Некрасова насчет издания собственного журнала, среди авторов которого он хотел видеть Достоевского. Тургенев – свой человек, от него не нужно было скрывать свои намерения, и Некрасов изложил их со всей прямотой. Подающие такие надежды молодые писатели на дороге не валяются, ими надо дорожить и быть снисходительным к их недостаткам. В итоге некрасовской настойчивости первое четверостишие претерпело изменения:
Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
Рдеешь ты, как новый прыщ.
Саркастическое начало ушло как вода в песок, и эпиграмма приняла вполне компанейский вид: ее можно было прочитать в дружеском кругу в присутствии адресата. Однако Тургенев в ту пору – начинающий литератор двадцати восьми лет от роду – был полон задора и юношеской беспечности. Он ничего не имел против Достоевского, хотелось лишь приструнить его слегка за чрезмерную гордость и предостеречь от поисков благосклонности у сильных мира сего. Уйдя от Некрасова, Иван Сергеевич не позабыл об эпиграмме, в разговоре с приятелем, светским знакомым, щегольнул остроумным словцом, познакомив его с первым, самым ершистым вариантом. Ну и пошла она гулять в свете, дополняя длинный ряд столь же едких творений. Благодаря эпиграмме отношения с Достоевским дали трещину. Она способствовала окончательной ссоре писателей двадцать лет спустя. Тургенев, как обычно, наезжал время от времени в Спасское-Лутовиново, а преимущественно жил за границей. Достоевский саркастически, как когда-то Иван Сергеевич, изложил все поэту А. Майкову: «Я посоветовал ему, для удобства, выписать из Парижа телескоп. – Для чего? – спросил он. – Отсюда далеко, – ответил я. – Вы наведите на Россию телескоп и рассматривайте нас».
Приступая к работе над романом «Бесы», Достоевский вознамерился изобразить в нем и Ивана Сергеевича Тургенева, повинного, по его мнению, в отрыве «русского культурного слоя от почвы». Кармазинов получился похож на Тургенева не внешними индивидуальными чертами, а некоторыми общеизвестными фактами биографии писателя. Наряду с другими персонажами Кармазинов подвергнут «карнавальному развенчанию» (термин М.М.Бахтина). Ему приписаны автором «скверный крик», «скверный голос», «скверная улыбка». Ну и, разумеется, поступки, провоцирующие бесов на «подвиг». Достоевский замечает: «Про Кармазинова рассказывали, что он дорожит связями своими с сильными людьми и с обществом высшим чуть не больше души своей. Рассказывали, что он вас встретит, обласкает, прельстит, обворожит своим простодушием, особенно если вы ему почему-нибудь нужны и, уж разумеется, если вы предварительно были ему зарекомендованы. Но при первом князе, при первой графине, при первом человеке, которого он боится, он почтет священнейшим долгом забыть вас с самым оскорбительным пренебрежением, как щепку, как муху, тут же, когда вы еще не успели от него выйти; он серьезно считает это самым высоким и прекрасным тоном. Несмотря на полную выдержку и совершенное знание хороших манер, он до того, говорят, самолюбив, до такой истерики, что никак не может скрыть своей авторской раздражительности даже и в тех кругах общества, где мало интересуются литературой. Если же случайно кто-нибудь озадачивал его своим равнодушием, то он обижался болезненно и старался отмстить».
Нельзя не почувствовать заданность, предопределенность подобных строк в романе. Некоторые из них словно бы являются ответом на давнишнюю эпиграмму, перекликаясь с ней по смыслу. В самом деле, появилось ли бы в «Бесах» сообщение о том, что Кармазинов «дорожит связями своими с сильными людьми и с обществом высшим», если бы два десятилетия с лишним назад не было сказано ничего о похвалах императора Достоевскому? Как аукнулось, так и откликнулось. Эпиграмма вполне зримо продолжала существовать в отношениях знаменитых писателей. День тот, когда Тургенев с Некрасовым породили ее, будто растянулся во времени на десятилетия.
В 1898 году приложением к журналу «Нива» выходило полное собрание сочинений И.С.Тургенева в двенадцати томах. В девятом томе помещена эпиграмма Достоевскому – самый едкий, «крутой» вариант. Обоих литераторов, друживших в молодости, уже не было в живых, а строки их спорили друг с дружкой, ехидно посмеивались, саркастически улыбались, в чем-то продолжая одна другую, и всем им нашлось место в неспокойном море русской классической литературы.
Выбор читателей
Комментарии