Елена Камбурова: Я боюсь популярности

Свою первую сольную программу Елена Камбурова сдавала осенью 1968 года, и эту программу ей решительно зарубили. Комиссия Москонцерта вынесла вердикт: «С таким антисоветским репертуаром выпускать на сцену нельзя». Исполнитель народных песен Иван Суржиков кричал: «Так начиналась Чехословакия! Там молодежь тоже уходила в леса и пела какие-то свои песни!» А в Барнауле после концерта ее вызвали в обком партии: «Как вы можете петь «Простите пехоте, что так неразумна бывает она…»? Та-ако-о-е про Великую Отечественную… Не та интонация. Не наша». Камбурова считает, что интонация действительно решает все: «Интонация – это то, чем окрашено сознание. В результате окрашен и голос».Она выходит на сцену неизменно в черном. В ее песнях звучит поэзия Пастернака, Цветаевой, Ахматовой… У нее нет безумных фанатов, но есть чуткие и преданные зрители.

– В фильме Рязанова «Небеса обетованные» звучит исполненный вами романс «Господи, ни охнуть, ни вздохнуть». В какой мере это созвучно вашим собственным настроениям? Вам комфортно в нынешней культурной ситуации?- Во многом некомфортно, конечно. На какие-то драматические спектакли просто боишься идти. Я из числа зрителей, которым театр интересен осмыслением пьесы, а не тем, что Гамлета оденут в камуфляж, дадут ему в руки автомат и заставят прибегать к ненормативной лексике. Этого я не понимаю и не приемлю. Мне это просто неинтересно. Я вижу в этом огромное неуважение к автору. Шекспир, Гоголь, Островский, Чехов – все они постоянно страдают от подобного осовременивания их произведений. Но, знаете, с годами я выработала в себе способность абстрагироваться от общей ситуации. У меня своя творческая территория, и на ней я соблюдаю собственные законы.- Но зритель – он ведь тоже новый. Его вкусы воспитаны нынешним временем. Вы с этим зрителем находите общий язык?- У меня давно появился свой зритель. Я с ним переезжаю из эпохи в эпоху, и никуда от меня он не делся. Этот зритель заполняет залы в Питере, Челябинске, Екатеринбурге, всюду, где я бываю с гастролями. Но выросло целое поколение, которое не знает о моем существовании, даже не имеет понятия о самом жанре шансона, взращенного на высокой поэзии, путает его с блатняком. Тем поразительнее, когда находишь контакт с таким зрителем. Я однажды выступала во Всероссийском детском центре «Орленок». В зале не было ни одного человека, кому мое имя хоть о чем-нибудь бы говорило. А когда закончилась творческая встреча, меня не хотели отпускать со сцены.- Вы что-то такое предприняли, чтобы вас стали слушать?- Я предварила свое выступление небольшой речью. Рассказала, что к 18-19 годам у меня произошла переоценка ценностей, точнее, расширился их ряд – сохранилась моя любовь к классике, но прибавились Окуджава, Жак Брель… После этого предисловия я запела, и слушали меня замечательно. Концерт продолжался чуть более полутора часов, а потом часа три я с этими ребятами беседовала. Они задавали много вопросов, в том числе и такой: почему меня не показывают по телевизору?- Что вы отвечали?- А что я могу ответить, я же не командую телевидением.- Записать хотя бы один свой концерт для телевидения вы не пытались?- Какие-то телезаписи у меня есть. Имеются также два фильма, когда-то снятых по моим песням в объединении «Экран». Но это все появилось в эфире один раз, да, наверное, и предназначалось только для одноразового показа. Поэтому когда канал «Культура» недавно записал и показал поэтический вечер, состоявшийся в нашем театре, это многими телезрителями было воспринято как чудо. Хотя что тут особенного? Я просто собрала замечательных людей. Юрий Норштейн, Константин Райкин, Александр Филиппенко, Андрей Хржановский… Они выходили и читали стихи. Нормальное дело. Но вы представляете, какова сегодня ситуация на телевидении, если после этой передачи на телеканал хлынули письма: «Боже, как это свежо, неожиданно! Спасибо, что показали!»- Такова ситуация не только на телевидении. Такова она сегодня – как раз во многом благодаря телевидению – в нашей культуре. Знатоков и ценителей того искусства, которым вы занимаетесь, сильно поубавилось. Вы не можете с этим смириться?- Дело не во мне, а в том, что происходит массовая дебилизация, и вот с этим я действительно смириться не могу. У моего жанра огромное количество потенциальных зрителей, которым, во-первых, не сказали, что такой жанр существует, а во-вторых, не привили к нему вкус. Хотя есть зрители, прошедшие, как и я в свое время, школу песен Булата Окуджавы, Жака Бреля, школу настоящей поэзии. Нередко это происходило благодаря случаю. Я храню зрительские письма, которые начинаются словами: «Однажды мои друзья затащили меня на ваш концерт, и с тех пор я стараюсь не пропускать ни одного вашего нового выступления».- Театр музыки и поэзии, которым вы руководите, – что он собой представляет? У вас постоянная труппа?- Я даже сама иной раз не могу точно сказать, кто у нас в штате, а кто со стороны. Мы не настолько богаты, чтобы позволить себе постоянный музыкальный состав. Кто-то из музыкантов работает в оркестре у Спивакова, кто-то – в ином коллективе; к их расписанию нам приходится приноравливаться.- А спектакли кто ставит?- Что касается музыкальной составляющей, тут все определяет Олег Синкин – композитор, аранжировщик, мой постоянный аккомпаниатор. А ставит, например, Иван Поповски – ученик Фоменко. Они вдвоем с Олегом плюс наши певцы и музыканты сотворили, например, музыкальный триптих, куда входят спектакль «P.S.Грезы» по Шуберту и Шуману, концерт-галлюцинация «Абсент» на музыку Дебюсси, Равеля, Форе, Аллегри, Пиццигони, программа «Времена… года…», основу которой составили музыкальные циклы Вивальди, Гайдна, Чайковского и Пьяццоллы.- Ваш театр имеет мировые аналоги?- Знаете, нечто похожее я видела в Париже. Называется почти как у нас – Театр драматической песни и музыки. Расположен на окраине, едва ли не за городом. И атмосфера там какая-то холодная. Был когда-то и в Кракове такого рода театр – «Пивница под боронами». Зальчик – еще меньше нашего. Там обычно звучали крамольные песни. Это было такое политическое кабаре. А наш театр знаете чем отличается от подобных ему зарубежных? Тем, что он государственный. Моя подруга, давно живущая в Америке, буквально разрыдалась, узнав, что явно некоммерческому театру в Москве предоставили постоянное помещение, где можно репетировать сколько угодно и не платить за аренду. В Америке это невозможно.- На отечественной сцене вы, пожалуй, являетесь монополистом в своем жанре. Потому что никто и не претендует на занятую вами нишу, так ведь?- Так.- Вас это радует или печалит?- Печалит, конечно. Я за творческую конкуренцию между артистами, имеющими вкус к настоящему шансону и способными его исполнять. Пусть для начала они выступят в жанре так называемой актерской песни. Но покажите это красиво, не в той атмосфере, в которой проходит, скажем, «Романтика романса» или что-то подобное. Сделайте это тонко, чтобы соединились две музы – музыкально-поэтическая и телевизионная. Триединство исполнителя, режиссера и оператора – вот что тут должно быть. И, я убеждена, это станет стимулом для многих драматических актеров. Вот тогда и конкуренция появится. Поверьте, я сама ищу себе конкурентов.- А как вам конкурс актерской песни?- Я несколько раз была в жюри этого конкурса. И немало из того, что на первых турах исполняли его участники, мне представлялось интересным. Но как только начинались финальные показы с участием телевидения – все, атмосфера менялась, отовсюду начинала сочиться пошлость. Потому что для телесъемки привлекались режиссеры с кондовым эстрадным вкусом. Это было ужасно. И не сказать о своих впечатлениях я не могла. После чего меня благополучно вывели из жюри, чтобы я не мешала. Тем не менее я продолжаю стоять на том, что должна быть альтернатива агрессивной попсе, которая заполнила собой все пространство культуры. Мне очень больно и обидно, что на моих глазах уничтожается культура русской речи, вообще русская речь как таковая. А что зал у меня помолодел – это, конечно, радует. Но если бы он и не помолодел, я все равно выходила бы на сцену. Я готова петь даже при наполовину заполненном зале. К счастью, до этого не доходит. У меня всегда аншлаги.- И тем не менее… Вы не чувствуете себя ущемленной, оттого что вас нет на телеэкране, ваше имя мало что говорит массовой публике?- Не сочтите за кокетство, но я боюсь популярности. Потому что с ее приходом человеческая фактура моего зала очень сильно изменится. Зрители будут слетаться на раскрученное имя, а не на то искусство, которое им чем-то интересно и дорого. Такое уже было в моей биографии. Прошли подряд две «Кинопанорамы» с моим участием, потом еще что-то – и вдруг я чувствую, что попадаю не в «свои» залы. Если бы общая культура в нашей стране была гораздо выше, я бы не опасалась повальной популярности. Понимаете, с одной стороны, хочется, чтобы тебя услышало как можно больше людей, а с другой, боязно потерять в зале тех, кто близок тебе по духу.- Как вы сами определяете жанр, в котором работаете?- Никак. Потому что тут в органичном единстве смешалось многое. Скажем, в спектакле «Антигона» я почти не пою, выступаю прежде всего как драматическая актриса. Вообще во всех произведениях, которые я исполняю, в том числе и в песнях, есть своя драматургия. А где драматургия, там и театр.- Музыка у вас стоит на втором месте?- Не всегда. Но если мне показывают песню, где музыка средняя, а вот слова очень яркие, я эту песню могу взять. Ничего, говорю, музыку можно подтянуть аранжировкой, еще чем-то… А если очень хорошая музыка, но слова никакие, я эту песню петь не стану.- Вы вокальным тренингом занимаетесь?- Я обязательно распеваюсь. Моим песням требуется довольно широкий диапазон, и надо держать этот голос в себе, иначе перейдешь на мелодекламацию.- Вы получили хорошую школу вокала?- Когда студенткой училища циркового и эстрадного искусства я стала пробовать себя в песне, мне опытные мастера говорили: «Ни в коем случае не занимайся вокалом – уйдет органика». И действительно, меня педагоги «тянули» на колоратурное сопрано, да так усердно, что я потеряла способность к нормальной человеческой речи. И подумала: «Да, занятия вокалом испортят во мне драматическую актрису». Но потом в моем репертуаре начали появляться песни, которые подсказывали, что вокальная школа все же необходима. Я не подозревала, что у меня есть какой-то диапазон. Кажется, сами песни выдавили из моего голоса то, что им понадобилось. Потом я непродолжительное время занималась с разными педагогами по вокалу. Они позиционировали меня как меццо-сопрано. Я уже, наверное, могу писать диссертацию «На что способен человеческий голос». Потому что оперный вокал – это прекрасно. Но сочетание голоса с микрофоном тоже способно творить чудеса, создавать невероятно волшебные вещи.- Вы сейчас в своем театре что-то новое репетируете?- Конечно. Мой репертуар постоянно обновляется, и это, естественно, требует репетиций. Вот сейчас готовится программа, которую в черновых вариантах я несколько раз уже показывала. Она состоит из песен французского шансонье Жака Бреля и Владимира Высоцкого. Песни исполняются на французском и на русском, причем не в разных отделениях, а подряд. У меня правило – я все пою на языке оригинала. Мне важно даже фонетически соответствовать Жаку Брелю или, скажем, Гарсиа Лорке. Это уважение к поэту.- Все-таки как вы себя ощущаете в новом времени?- Нормально. Относительно нормально. Хотя мне больно как гражданину за многое из того, что происходит в стране. Мне больно, например, за наших стариков. Люди отдали государству силы, здоровье, энергию, а на закате жизни оказались нищими. Они даже на мой концерт, где билеты стоят не очень дорого, не могут прийти.- Вы испытываете ностальгию по ушедшим временам?- Я испытываю ностальгию по лучшему, что было в них. Если при всех сложностях советского времени я давала четыре программы в городах, где меня уже знали, и билеты были столь недороги, что любой человек мог себе позволить прийти на все мои четыре концерта, и таких людей было много, то теперь все это невозможно. Эпоха высокого спроса на культуру закончилась. Может, когда-нибудь в другом обществе, но на территории нашей же страны эта эпоха возродится, кто знает…