На чтение: ≈ 18 мин.Мироощущение дворянина во многом определялось положением и ролью в государстве дворянского сословия в целом. В России ХVIII – I половины ХIХ в. дворянство являлось привилегированным и служивым одновременно, и это рождало в душе дворянина своеобразное сочетание чувства избранности и чувства ответственности. Отношение к военной и государственной службе связывалось в понимании дворянина со служением обществу, России. Когда Чацкий из комедии А.С.Грибоедова “Горе от ума” с вызовом заявляет: “Служить бы рад – прислуживаться тошно” – он имеет в виду, что в реальности служба Отечеству часто подменивалась службой “лицам”, вельможам и высокопоставленным чиновникам. Но заметим, что даже независимый и своевольный Чацкий в принципе против службы не выступает, а лишь возмущается, что это благородное дело дискредитируется корыстными и недалекими людьми.
Правило “служить верно” входило в кодекс дворянской чести и, таким образом, имело статус этической ценности, нравственного закона. Этот закон признавался на протяжении многих десятилетий людьми, принадлежащими к разным кругам дворянского общества. Обратим внимание на то, что такие разные люди, как небогатый помещик Андрей Петрович Гринев, не читающий ничего, кроме Придворного календаря, и европейски образованный аристократ князь Николай Андреевич Болконский, провожая своих сыновей в армию, дают им, в общем, похожие напутствия:
“Батюшка сказал мне: Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальства; за их ласками не гоняйся; на службу не напрашивайся, от службы не отговаривайся и помни пословицу: “Береги платье снову, а честь смолоду”.
(А.С.Пушкин.
Капитанская дочка)
Дворянское чувство долга было замешено на чувстве собственного достоинства, и служба Отечеству являлась не только обязанностью, но и правом. Нужно подчеркнуть, что ревностное отношение к службе не имело ничего общего с верноподданничеством и карьеризмом. Выразительный пример в этом отношении являл собой адмирал Николай Семенович Мордвинов. Адмирал славился своей смелостью и независимостью суждений и поступков; он был единственным из членов следственной комиссии по делу декабристов, выступившим против смертного приговора. Пушкин писал, что Мордвинов “заключает в себе одном всю русскую оппозицию”, а К. Рылеев посвятил ему оду “Гражданское мужество”. Мордвинов не раз попадал в опалу, но никогда не отказывался от предложения занять тот или иной государственный пост. Он говорил, что “каждый честный человек не должен уклоняться от обязанности, которую на него возлагает верховная власть или выбор граждан”. Вплоть до последних лет существования царской России, когда, говоря словами Александра Блока, уже “записались в либералы честнейшие из царских слуг”, дворянству было решительно несвойственно то подчеркнуто негативное, брезгливое отношение к государственной службе, которым в той или иной степени бравировали все поколения оппозиционной русской интеллигенции.
“Я всякую себе могу обиду
снесть,
Но оной не стерплю, котору
терпит честь”.
(А.П.Сумароков.
О люблении добродетели)
Одним из принципов дворянской идеологии было убеждение, что высокое положение дворянина в обществе обязывает его быть образцом высоких нравственных качеств. Постулат о нравственности дворянина постепенно преобразовывался в чисто этическое требование: “Кому много дано, с того и спросится”. Очевидно, в этом духе воспитывали детей во многих дворянских семьях. Вспомним эпизод из повести Гарина-Михайловского “Детство Темы”: “Тема запустил камнем в мясника, который спас мальчика от разъяренного быка, а потом надрал ему уши, чтобы не лез куда не надо. Мать Темы очень рассердилась: “Зачем ты волю рукам даешь, негодный ты мальчик? Мясник грубый, но добрый человек, а ты грубый и злой!.. Иди, я не хочу такого сына! – Тема приходил и снова уходил, пока наконец само собой как-то не осветилось ему все: и его роль в этом деле, и его вина, и несознаваемая грубость мясника, и ответственность Темы за созданное положение дела. – Ты, всегда ты будешь виноват; потому что им ничего не дано, а тебе дано много, с тебя и спросится”.
Подчеркнем, что решающая установка в воспитании дворянского ребенка состояла в том, что его ориентировали не на успех, а на идеал. Быть храбрым ему следовало не для того, чтобы достичь чего бы то ни было (славы, богатства, высокого чина), а потому, что он дворянин, потому, что ему много дано, потому, что он должен быть именно таким.
Едва ли не главной сословной добродетелью считалась дворянская честь. Согласно дворянской этике, “честь” не дает человеку никаких привилегий, а, напротив, делает его более уязвимым, чем другие. Граница между честью и бесчестьем порой была чисто условной, Пушкин даже определял честь как “готовность жертвовать всем для поддержания какого-нибудь условного правила”. Тем более что часто дворянина толкали на дуэль соображения достаточно суетные: боязнь осуждения, оглядка на “общественное мнение”. Если на таком поединке человеку случалось убить своего соперника, к которому он не испытывал, в сущности, никаких злых чувств, невольный убийца переживал тяжелое потрясение. Хрестоматийный пример подобной ситуации – дуэль Владимира Ленского и Евгения Онегина. Тем не менее в этом “безумии”, безусловно, был свой “блеск”: готовность рисковать жизнью для того, чтобы не стать обесчещенным, требовала немалой храбрости, а также честности и перед другими, и перед самим собой. Человек должен был привыкнуть отвечать за свои слова; “оскорблять и не драться” считалось пределом низости. Это диктовало и определенный стиль поведения: необходимо было избегать как излишней мнительности, так и недостаточной требовательности.
Итак, демонстрировать обиду и не предпринимать ничего, чтобы одернуть обидчика или просто выяснить с ним отношения, считалось признаком дурного воспитания и сомнительных нравственных принципов. “Люди порядочные, – утверждал Честерфилд, – никогда не дуются друг на друга”.
Искусство общения для человека, щепетильного в вопросах чести, состояло, в частности, в том, чтобы избегать ситуаций, чреватых возможностью попасть в уязвимое положение. Постоянно присутствующая угроза смертельного поединка очень повышала цену слов, и в особенности честного слова. Публичное оскорбление неизбежно влекло за собой дуэль, но публичное извинение делало этот конфликт исчерпанным. Нарушить данное слово – значило раз и навсегда погубить свою репутацию, поэтому поручительство под честное слово было абсолютно надежным. Известны случаи, когда человек, признавая свою непоправимую вину, давал честное слово застрелиться и выполнял обещание. В этой обстановке повышенной требовательности и одновременно подчеркнутого доверия воспитывались и дворянские дети.
Адмирал И.Ф.Крузенштерн, директор морского корпуса, в начале 1840-х прощал воспитаннику любое прегрешение, если тот являлся с повинной. Характерный случай рассказывает в своих воспоминаниях Екатерина Мещерская (она описывает быт аристократов 10-х годов ХХ века). Маленькая Катя, отчего-то невзлюбив князя Николая Барклая де Толли, красавца и дамского кумира, сочинила весьма обидный для него стишок и незаметно подсунула листок со своим произведением в салфетку столового прибора князя. Подозрение пало на князя Горчакова, и в воздухе запахло дуэлью. К счастью, старший брат Кати узнал почерк сестры и привел ее в офицерскую комнату объясняться. Когда девочка все рассказала, офицеры расхохотались и только Горчаков молчал и оставался серьезным. “Дитя, – сказал он строго, глядя на Катю, – вы даже не подозреваете, насколь важны для меня ваши слова. Вопрос идет о чести мундира… Понимаете?! Прошу вас дать сейчас, здесь, при всех честное слово, что никто из взрослых, понимаете, никто, а главное – из присутствующих здесь офицеров не помогал вам писать эти стихи”. Катя торжественно дала честное слово, и конфликт завершился всеобщим весельем. Честного слова ребенка оказалось достаточно, чтобы взрослые мужчины, уже готовые к дуэли, совершенно успокоились.
Храбрость считалась безусловным достоинством дворянина, и это учитывалось при воспитании ребенка.
Помимо всего этого любые трудности и удары судьбы должно было принимать мужественно, не падая духом и не теряя собственного достоинства. Неудача, переносимая с мужеством, являла собой “великое и благородное” зрелище, а малодушие для него (для Пушкина) было одним из самых презираемых человеческих качеств. Ему самому оно уж никак не было свойственно, и нравственные, и физические муки он переносил с редкой стойкостью. Узнав о смерти своего любимого друга Дельвига, потрясенный неожиданным горем, он все же замечает: “Баратынский болен от огорчения. Меня не так-то просто с ног свалить”. Через несколько лет умирающий Пушкин старался молча терпеть страшную боль, отрывисто выговаривая: “Смешно же… чтоб этот… вздор… не хочу”. Этические нормы здесь тесно соприкасались с этикетными: демонстрировать чувства, не вписывающиеся в принятую норму поведения, было не только недостойно, но и неприлично. Граф Честерфилд говорил: “Человек, у которого нет du monde, при каждом неприятном происшествии то приходит в ярость, то бывает совершенно уничтожен стыдом, в первом случае он говорит и ведет себя как сумасшедший, а во втором выглядит как дурак. Человек же, у которого есть du monde, как бы не воспринимает того что не может или не должно его раздражать. Если он совершает какую-то неловкость, он легко заглаживает своим хладнокровием, вместо того чтобы, смутившись, еще больше ее усугубить и уподобиться споткнувшейся лошади”.
Умение скрывать от посторонних глаз “мелкие досады и огорчения” считалось обязательной чертой воспитанного человека. При воспитании дворянских девочек очень часто пользовались следующим нравоучением: “Надо скрывать свой нрав и уметь не быть, а казаться”. Начнем с того, что это давало определенные преимущества в отношениях с людьми, защищая от назойливых или недоброжелательных собеседников. К тому же прекрасно владеющий собой человек владел и ситуацией: умел направить беседу в нужное русло, разрядить обстановку, переключить внимание собеседников с одного предмета на другой и прочее. Таким образом, внешняя сдержанность и самообладание естественно увязывались с обостренным чувством собственного достоинства, с уверенностью в том, что демонстрировать всем свое горе, слабость или смятение – недостойно и неприлично.
Правила хорошего тона отнюдь не сводились к набору рекомендаций типа: в какой руке держать вилку, когда следует снимать шляпу и т.д. Разумеется, этому дворянских детей тоже учили, но подлинно хорошее воспитание основывалось на ряде этических постулатов, которые должны были реализовываться через соответствующие внешние формы поведения. У всех в памяти ироническая характеристика Евгения Онегина:
“…Он по-французски совершенно
Мог изъясняться и писал,
Легко мазурку танцевал
И кланялся непринужденно;
Чего ж вам больше? Свет решил,
Что он умен и очень мил…”
(А.С.Пушкин. Евгений Онегин)
Но пушкинская ирония вызвана, разумеется, не тем обстоятельством, что молодой человек в совершенстве знает французский язык и хорошо танцует, а тем, что это считается вполне достаточным.
“…Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей…”
(А.С.Пушкин. Евгений Онегин)
“…Забота о красоте одежды – большая глупость, и
вместе с тем не меньшая глупость не уметь хорошо
одеваться…”
(Честерфилд. Письма к сыну)
Дворянские дети, как и любые другие, прежде всего приучались к элементарным правилам гигиены. По мере того как сын подрастал, отец начинал внушать ему более сложные истины. Теперь он убеждает юношу, что кичатся своим платьем, конечно, только “хлыщи”, но воспитанный человек обязан думать о том, как он одет, просто из уважения к обществу. Правила хорошего тона требовали, чтобы самый дорогой, изысканный наряд выглядел просто. Особое внимание уделялось украшениям: надевать слишком много драгоценностей считалось дурным тоном.
Большим пороком считалась вульгарность. Вульгарность – это неуклюжее подражание, манерность и неестественность, противоположные благородной простоте и непринужденности аристократических манер. Человек вульгарный придирчив и ревнив, он выходит из себя по пустякам, которым придает слишком много значения. Ему постоянно кажется, что он находится в центре внимания: говорят о нем, смеются над ним, пренебрегают им. Человеку светскому ничего подобного даже в голову не придет; кроме того, он вообще выше мелочей и всегда готов скорее уступить, чем пререкаться из-за ерунды. В конце 1940-х годов на одной из постоянных баз геологических экспедиций был исключительно грязный общественный туалет. Но, разумеется, не это привычное для всех обстоятельство привлекло общее внимание, а то, что на базу, в составе одной из экспедиций, должен был приехать потомок древнего княжеского рода. “Мы-то ладно, потерпим, – шутили геологи, – но что будет делать Его светлость?!” “Его светлость”, приехав, сделал то, что многих обескуражило: спокойно взял ведро с водой, швабру и аккуратно вымыл загаженную уборную… Это и был поступок истинного аристократа, твердо знающего, что убирать грязь не стыдно, стыдно жить в грязи.
La noblesse oblige (франц.) – положение обязывает (поговорка). Французское слово noblesse имеет два значения: “дворянство” и “благородство”. Известную поговорку точнее было бы перевести: благородное происхождение обязывает. Возможно, таков и был ее первоначальный смысл.
Ольга БОРОВСКИХ,
учитель МОУ гимназии N 1
Железногорск
Выбор читателей
Комментарии