На чтение: ≈ 22 мин.Первый раз в Афганистан я поехал в 1982 году в составе небольшой группы молодежных советников. Отбирали строго, со всего Союза. За основу прежде всего брались идейно-политические качества, состояние здоровья, опыт армейской службы. Кое-кто из ребят попытался, пользуясь случаем, решить квартирный вопрос. Их внимательно выслушали и оставили этот самый вопрос решать. Моего земляка-свердловчанина Александра Назарова руководство на партийном собрании чуть было не лишило почетного права “исполнять интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан” за то, что он перековеркал слова таджикской эстрадной песенки. Насилу удалось отстоять. И не зря – он потом секретарем райкома стал, дипломатом высокого ранга.
Готовили нас основательно – страноведение, язык, горные переходы, ночные стрельбы, вождение. Конечно, и идеологическая подготовка – Кремль, Мавзолей, Музей-квартира Ленина. Все это в то время пригодилось. Искреннее спасибо учителям! Кое-кто из них, как Янина Наталья Васильевна – добрая ей память, – еще в войну занимались организацией подобной работы.
АФГАНИСТАН, ПАНДЖШЕР
Но я чаще вспоминаю другое. Уже перед самым отлетом нас повезли в цирк на Ленинских горах. Показывали представление с белыми медведями на льду. Вышли пять громадин, четверо из них принялись ловко кататься и подпрыгивать на коньках, а пятый, самый здоровенный, нахально раскинул свои три центнера живого веса посредине арены и на тычки дрессировщика даже ухом не вел. Блаженнейшая морда той зверюги, растянувшейся в знойный день на московском льду, в жарком Афгане стала для меня просто наваждением. Всем война снится, девушки любимые, а мне этот монстр ленивый. Я и теперь вижу его хитрые, глубокие глазки.
И не зря. Снова лето, жара, Афган. Уже в четвертый раз. Мы в сердце Панджшера, в Джангалаке – вотчине Ахмад Шаха Масуда, известного теперь на весь мир военного лидера Северного Альянса. Теснящие и без того узкую долину древние вершины помнят фаланги Александра Македонского, лютую конницу Великого Тимура. Не упали ли отблески их воинской славы на “панджшерского льва”?
Когда-то и мы пытались укрепить здесь “народную власть”. Выбрасывали на вершины десант, разбивали 200-километровую долину на сектора, утюжили “грачами” (СУ-25), вводили “оргядра” из местных властей, передавали позиции афганской армии, а через неделю все это воинство снова было в Чорикаре и Пули-Хумрях на исходных позициях.
Памятников тем кровавым дням не счесть: подбитые танки, бэтээры. Только в кишлаке Маласпа на километровом участке насчитываю больше ста сожженых “наливников” (бензовозов). Большинство техники – устаревших модификаций, мы такую уже не использовали. Но вот в русле реки отмечаю перевернутый БМП-2. Это точно советский. Осматриваю, пытаюсь понять, что случилось с машиной. Видимых повреждений нет. Подошедшие афганцы выталкивают невидного муджахеда – он знает. Тот рассказывает: “Дорога здесь узкая, извилистая. Ваши быстро ехать не могли, я запрыгнул на броню и в открытый люк механика-водителя спустил гранату. Машина потеряла управление и упала под откос. Потом подскочила другая БМП, весь экипаж и десант вынули – кто ранен, кто контужен. Погиб только механик. У нас потом за это половину кишлака снесли”. Это война. В душе скорбь и пустота, как будто пришел на могилу к близкому человеку.
Я пытаюсь обнаружить хоть какую-то ненависть к этому афганцу. А ее нет. Да и он на меня без вражды, даже виновато смотрит, на чай приглашает. С проявлениями такого дружелюбия сталкиваешься на каждом шагу, хотя я не скрываю, что мы из России.
Однажды поутру решил подняться повыше в горы, чтобы сделать снимки кишлака сверху. Зная, что после двадцати с лишним лет войны и трех лет засухи мин в стране осталось больше, чем картошки, стараюсь продвигаться хожеными козьими тропами, не отклоняясь ни на сантиметр. Оттого продвижение мое было неспешным. Поднялся на вершину, достал фотоаппарат, вдруг чувствую, что я не один, кто-то за мной наблюдает. Резко поворачиваю голову и успеваю заметить два темных глаза за камнем. Оказалось, это прибыла “служба спасения”.
Бахрам, так звали худенького мальчишку лет двенадцати, решил, что этот кафир (неверный) совсем потерял голову. На языке мимики и жестов он доходчиво объяснил, что только дикий чужеземец может идти таким путем. И впрямь, обратный спуск был гораздо удобнее и быстрее, хотя в горах чаще бывает наоборот.
Но история имела продолжение. На последнем участке мой сопровождающий исчез, как легкий ветерок. Каково же было мое удивление, когда у самого подножия я вновь увидел Бахрама. Но не одного. Он привел двух сестренок, и те протянули мне тарелку с двумя кистями вымытого винограда. Ответный дар – ручку с надписью “Учительская газета” юный горец принял с достоинством аксакала: “Ташакор” и приложил руку к груди.
Но это ребенок, чистая душа. Он не воевал с “шурави”. А вот Салам ненавидел нас люто. Я умышленно называю его чужим именем, чтобы не пострадал человек и без того ломаной судьбы. При Бабраке Кармале и Наджибулле Салам учился в военном училище в Кабуле. Затем его рекомендовали на юридический факультет университета. Был примерным студентом. Но это было прикрытием. На самом же деле будущий правовед был нелегальным членом Исламской партии Афганистана, возглавляемой печально известным своей часто бессмысленной жестокостью Гульбеддином Хекматияром. На личном счету Салама диверсионные акты, обстрелы, нападения на представителей “народной” власти.
Однажды он напал на нашего бойца, стоящего в карауле, забрал автомат, подсумок с патронами. Хотел было добить ножом, но, заглянув в глаза жертве, пожалел, воткнул нож по самую рукоятку в землю.
Прошло два года. Бойца отправили в Союз, осудили. Срок за утрату оружия ему дали небольшой, поскольку он твердо стоял на том, что подвергся нападению группы муджахедов, оказывал сопротивление, от неожиданного удара потерял сознание, а когда очнулся, автомата у него уже не было.
Салам между тем с группой своих друзей готовил очередную акцию – захват генерала КГБ. Но не вышло. Наскочили на охрану – спецназ ВДВ. А те ребята немногословные – в результате Салам быстро оказался “фейсом” в арыке. Вот тут-то и всплыл тот самый подсумок. Откуда афганцу было знать, что каждая вещь в Советской Армии подписана и пронумерована. На обратной стороне клапана подсумка, конечно же, была обнаружена фамилия первоначального владельца – того самого часового. Парня нашли в Союзе, заметьте, как тщательно подводили доказательную базу, доставили в Кабул и устроили очную ставку с Саламом. Среди шести представленных афганцев наш боец сразу же опознал нападавшего.
Далее тюрьма. Смертный приговор. Отец продает дом и на вырученные деньги пытается спасти сына. Ему отвечают, что пока советские в Афганистане, ни один осужденный ни за какие деньги не может быть освобожден. Советские ушли, Салам тут же вышел на свободу. Далее он занимался специальными операциями у Хекматияра. После того как отряды ИПА были разгромлены талибами, Салам бежал в Лондон, побывал в столицах других государств, в том числе в Москве, Киеве, Минске. Прекрасно выучил русский язык, еще лучше английский.
Теперь читатель представляет, с кем ваш корреспондент схватился в жестокой схватке. Конечно, не на ножах и даже не на кулаках. Нет, основным разящим оружием было слово. Но что-то за эти годы перевернулось в наших мозгах. На втором часу беседы Салам начал красноречиво убеждать меня, что с развалом Союза мы стали совсем другими людьми. Россияне, по его словам, очистились. Вот только жаль, что с отказом от коммунистической идеи мы забыли о принципах справедливости, добра, о помощи ближним, зачем-то развалили свою экономику, принимали унизительную помощь МВФ, позволяем Западу диктовать свои условия. Хорошо, что к власти пришел Путин, он сможет вновь сделать Россию могучей.
Понятно, что в итоге мы почувствовали взаимное расположение и договорились встретиться вновь. Где? Только не в тюрьме и не на том свете, лучше у меня дома, обусловил Салам. Я согласился.
Лишь однажды мы столкнулись с проявлением некоторой агрессии. Впрочем, спровоцировали ее сами. Это было уже в Ходжабахауддине. Мы направлялись на встречу с губернатором провинции. Путь лежал мимо одной из мечетей. Внимание привлекла группа из трех десятков молодых потерянных муджахедов. Большинство в возрасте 20 – 22 лет, самому старшему – 26. Оказалось, раненые, только прибыли из госпиталя. Многие без ног – мины. Поначалу завязался неспешный разговор. Сарбозы (солдаты) рассказывали, как их ранило, какую получили компенсацию (в основном продуктами и небольшим количеством денег). Чем будут заниматься дальше, мало кто представлял. Постепенно беседа стала накаляться, видимо, наши вопросы становились слишком настойчивыми, а терпение раненого человека небесконечно. Вскоре нам без обиняков заявили: “Это вы развязали войну, а теперь изучаете нас, как букашек. Идите отсюда, пока живы!” Пришлось ретироваться.
Впрочем, один из раненых на следующий день летел с нами на вертолете. Парню на протезе было непросто, мы ему помогли, подсадили, нашли место. Постепенно он отошел. А после заговорил: “Странный вы народ – русские. Я ж вчера вас убить был готов, а вы мне помогаете”. “А если б убил, кто б тебе помог сегодня? Думай, голова, прежде чем на курок нажимать”.
Удивительно дружелюбный народ. Только иногда в толпе на базаре можешь встретить жесткий или косой взгляд с прищуром. Но кто его знает, может, у человека просто изжога или плохо спалось.
В ТЮРЬМЕ
Российскую тюрьму, Бог миловал, я видел только издалека, хотя, согласно народной мудрости, не зарекаюсь. А вот в афганской приходилось бывать не раз. Впервые – зимой 1983 года, когда пытались освободить молодую женщину, заимевшую внебрачного ребенка. Она в глинобитной камере в холоде и сырости его и родила. Думаю, если б не советские, до весны вряд ли бы оба дотянули. Причем виновник сидел через стенку, но его вытащить не удалось.
Теперь снова тюрьма в Панджшерской долине, неподалеку от кишлака Астана. Расположена в отдалении за бурной горной рекой, подвесная переправа на хлипком тросике, высокий дувал, босоногий часовой на крыше. Вот и все устрашающие атрибуты. Все остальное как-то не очень убедительно. Жиденькие решеточки на окнах прикреплены снаружи маленькими загнутыми гвоздочками. Большие камеры на 25-30 человек. Все двери выходят во внутренний двор. Целый день открыты. Ночью запираются на китайские замочки типа тех, что висят на дорожных чемоданах. Думаю, если б наши зэки увидели такое убранство, то взбунтовались бы за полное непочтение к себе.
А здесь не какие-нибудь уличные хулиганы, воры и беспризорники – пленные талибы, фанатики-исламисты, иностранные наемники. Всего 142 человека, из них 19 приехали из Пакистана, Китая, Бирмы, Йемена, Ирака. Чеченов нет. Говорят, среди убитых они встречаются, а вот в плен еще не попадались.
Заключенные не работают. Лишь носят для себя воду, дрова, готовят пищу. На каждого из них в день положено 500 г муки, 200 г риса, 40 г масла. Если есть деньги, можно покупать дополнительные продукты, принимаются передачи от родственников, посылки из Красного Креста. Ежедневно водят к реке купаться, стираться. Перед этим я побывал в нескольких лагерях беженцев – картина обратная: голод, грязь, почти все больны малярией, многие умерли от холеры, в первую очередь, конечно, страдают дети.
Спрашиваю начальника тюрьмы Муштака Мухаммеда Исхака:
– Как долго вы содержите заключенных?
Вообще, отвечает, по законам военного времени их нужно расстреливать. Но мы этого не делаем. Сидят пока не перевоспитаются.
– А как вы это определяете?
– Если талиб придет и скажет, что он все осознал и больше не будет против нас выступать, то мы скорее всего его отпустим.
– Такое уже бывало?
– Нет, они все упрямые, еще ни один не раскаялся.
– И давно сидят?
– Кто полгода, а один пленный пакистанский майор уже больше пяти лет.
– Почему ж не бегут?
– А куда им бежать? Кругом горы. Местное население выловит их сразу, да и охрана у нас сильная.
– Неужели они все такие идейные?
– Нет, скорее темные. Большинство ни писать, ни читать не умеют. В основном чужие слова повторяют. Неграмотным человеком управлять гораздо проще.
– Долго вы их содержать будете?
– Время покажет. Может, обменяем на наших. Некоторых, из тех что безобиднее, скорее всего выпустим к какому-нибудь празднику.
Восток. Здесь время течет неспешно. И на все воля Аллаха.
АХМАД ШАХ МАСУД
Впервые я с ним встретился в 1996 году в Чарикаре, административном центре провинции Парван. Время заполночь. Но генерал свеж и энергичен. Двигался легко, бесшумно, я бы сказал, изящно. И друзья, и враги не зря называли его “панджшерским львом”. В этом определении все: хитрость, ум, отвага, сила, ловкость, терпение, беспощадность, но не слепая кровожадность. Лев, в отличие от волка, никогда не станет убивать без меры. С Масудом, даже в годы жестокого противостояния, удавалось договариваться о перемирии. Вспомните, та же 40-я армия в 1989 году вышла по территории, контролируемой Масудом, практически без потерь. Не раз от военных приходилось слышать, что с ним не воевать нужно, а путем компромиссов общий язык находить. Кое-кого за такое вольнодумие даже уволили без права на пенсию. А так ли уж были не правы эти нестандартно мыслящие военные?
Еще не раз мне довелось встречаться с Масудом. Он дал мне номер спутникового телефона для прямой связи, которым, не скрою, пару раз я воспользовался. Однажды ночевал в его резиденции, в той самой, где потом арабы-смертники под видом журналистов совершили не него покушение. Последний раз я видел его месяц назад в Панджшере, неподалеку от родного кишлака Джангалак.
Генерал появился так же легко, стремительно, узнал нас с переводчиком, поздоровался. Спешил, но ни одного вопроса не оставил без ответа. Вот некоторые слова из его последнего интервью.
– Господин командующий, как по-вашему, можно прекратить войну в Афганистане?
– Сегодня наша страна втянута в широкомасштабную экспансионистскую войну. Нам приходится противостоять не внутренним силам Движения талибан, а широкой внешней агрессии. В войсках талибов до 40 процентов – иностранцы: регулярные пакистанские войска, арабские наемники со всего света, планы операций разрабатывают пакистанские генералы. Если мировое сообщество добьется прекращения поставок вооружений извне, то война быстро сойдет на нет. Ведь талибы давно утратили внутреннюю поддержку. Даже в Кандагаре, где находится штаб-квартира Муллы Омара, есть отряды пуштунов, которые воюют против него. Население предпочитает бежать и часто голодать, чем жить под талибами. Я уверен, наступит день, когда все силы сопротивления Афганистана объединятся и смогут освободить страну от врагов или заставят их сесть за стол переговоров.
– Кое-кто из западных специалистов говорит о вашем стремлении создать великое государство таджиков с включением Северного Афганистана, Таджикистана, Бухары, Самарканда …
– Нет, подобных планов внешней экспансии мы никогда не вынашивали. Это в намерения Пакистана, бен Ладена и талибов входит захват всей территории Афганистана, а потом расширение зоны влияния на другие страны Центральной Азии. Если мировое сообщество вовремя не примет меры, то это всем будет стоить большой крови.
– Возможно ли разделение Афганистана?
– Нет! Ни один афганец на это не согласится.
– Вы воюете больше двадцати лет. Если наступит мир, что вы будете делать?
– Я уже давно мечтаю о том, чтобы заняться восстановлением своей страны. Именно для этого я когда-то давно поступал в Кабульский политехнический институт.
В пятницу, 14 сентября мне позвонили. Надежд больше нет. Ахмад Шах Масуд от тяжелых ранений умер. Не стало великого Воина, Гражданина и Патриота.
Снова улетаю в Афган. В знак уважения склоню голову на могиле генерала. На вершине горы в Панджшере, у кишлака Сариджар.
Вячеслав НЕКРАСОВ
Ходжабахауддин,
Панджшер-Москва
Фото автора
Выбор читателей
Комментарии