ЕГЭ сдает экзамен

Окончание. Начало в №5-8, 10-14

Это был трудный экзамен. При­нимали его педагоги Щепкинского училища, режиссеры и актеры. Потом, когда школьники ушли, обсуждали только один вопрос: кого брать в училище, а кого нет.

А разве учитель литературы – это не творческая профессия? Разве здесь не нужно отбирать? Разве не должны поступающие на филфак знать литературу и чувствовать ее лучше, чем все остальные? Кстати, и эти все остальные постоянно выходят на очень высокий уровень понимания.

Судите сами. «Очень страшное это стихотворение. Жизнь, природа, что-то чистое, естественное, родное погублено сильным чудовищем. Вот то главное, что волнует Есенина, ради чего написано это стихотворение. Он не может спокойно видеть гибель, гибель, именно гибель, хотя смерти еще нет: «милый, милый, смешной дуралей», «красногривый жеребенок» (как бережно, как ласково пишет Есенин о нем, какая тонкость, хрупкость чувствуется в этом обороте!), сейчас он еще гонится, не ведая, что его ждет. Но чудовище-поезд, «железной ноздрей храпя», «на лапах чугунных» мчится, и никто не в силах прервать этот страшный вихрь, уничтожающий все живое. И жизнь изменилась: в конце стихотворения нет красногривого жеребенка, есть только «тысячи пудов конской кожи и мяса». Обесценено самое ценное, что есть в жизни, раздавлено, уничтожено. «Живых коней победила стальная конница». «Слова, которыми Есенин описывает новое, что пришло в жизнь деревни, – резкие, тяжелые, некрасивые: «железной ноздрей храпя», «на лапах чугунных», «разбуженный скрежетом»: «за тысячи пудов конской кожи и мяса». Наоборот, красиво и поэтично описывается жеребенок: «по большой траве, как на празднике отчаянных гонок, тонкие ноги закидывая к голове, скачет красногривый жеребенок». И русская природа: степи, туманы озерные, поля бессиянные, плес».

Почти каждый год меня спрашивают, что означает слово бессиянный. Проверил в словарях – этого слова нет. И вот в 1998 году я первые прочел в одной ученической работе: «Жеребенок – совсем ребенок. И как природа в стихотворении Есенина по-детски наивна и потому задавлена наступающей конницей! У Есенина поля названы «бессиянными», то есть они потеряли то волшебное сияние нетронутости, которое было когда-то, и его не вернуть». Я показал это сочинение главному редактору журнала «Русский язык в школе» Н.М.Шанскому, и он отметил тонкое чувство слова у этой ученицы. Вот за что нужно награждать баллами, а не за выискивание правильного названия художественного средства. Но мы чувство слова променяли на память терминов.

А в 2002 году это слово уже отметили четверо. «Поля становятся бессиянными, когда где-то вблизи по степям бежит поезд», «с приходом в нашу жизнь стальной конницы, как точно отмечает автор, «большая трава» превращается в «поля бессиянные», серое и унылое, увядает все живое». «Есенину чуждо новое, что в стихотворении олицетворяет поезд – хищный, железный, механический, бездушный. Этот поезд из другого, городского мира, он разрушает, портит прекрасную картину степей, озерных туманов, большой травы, по которой бежит жеребенок». «По-иному судьба на торгах перекрасила». Торги. Переоценка ценностей. Горечь и тревога за будущее всей природы, как бы эти дивные леса, реки и поля не стали менять так же, как сейчас коней, только по пользе, которую они могут принести, забыв про красоту», «Жеребенок – это символ чего-то нежного, ласкового, теплого, живого. Жизнь изменилась… Нужно вовсе не новое, светлое, а все практическое, железное, чугунное, холодное». «Меняются люди, они становятся более черствыми, безучастными. «Обедняется человеческая душа. Есенина тревожит то, что новая жизнь сметает красоту истории». «Суровый практицизм может убить и поэзию в мире, где нет ни гармонии, ни человека». «Люди не понимают, что если им не нужны живые кони, значит, скоро станут не нужны и степи, и озера, и вообще вся природа. И тогда люди сами превратятся в железные машины. Жеребенок – это своеобразное напоминание людям о живом, о природе, о чистоте человеческих отношений». «Начинается стихотворение противопоставлением железно-чугунно-мертвого – необратимого поезда, который, как наша техническая эпоха, мчится неотвратимо, безоглядно, оставляя позади трогательного красногривого жеребенка. По-видимому, в этом есть ностальгия по природе, даже по какому-то человечье-душевно-коняжьему прошлому человека, когда его душа была связана с природой, не оторвана от своих корней…»

Лишь несколько человек написали о том, что это стихотворение о себе самом. «Не потому ли такая сжимающая сердце жалость к красивому жеребенку, что, подобно ему, не может поэт догнать что-то (а может быть, и понять)?» «Эти стихи в какой-то мере о себе. «Остался в прошлом я одной ногою, стремясь догнать стальную рать». Не пересекаются ли эти строки со строками «Сорокоуста»: «Милый, милый, смешной дуралей, ну куда он, куда он гонится? Неужель он не знает, что живых коней победила стальная конница?» Может быть, и самому поэту не угнаться за эпохой, как не угнаться милому, смешному дуралею жеребенку за стальной конницей. Да и покупают они, а не я и не мы». Тут за одну последнюю строчку хочется поставить «пять». Мне остается только добавить сказанное через два года: «я, отовсюду гонимый, средь железных врагов прохожу».

Отмечу, что за многие годы, что я провожу эту работу, ни один ученик ни разу не использовал ни одного литературоведческого термина. А за это в сочинении на экзамене с ученика снимается три балла. И вообще всовывать два и более терминов только для получения этих трех баллов нелепо и неприлично…

Во многих мною прочитанных сочинениях куда больше понимания и чувствования поэзии, чем написали бы в каком-нибудь «Человек и природа как «вечная тема» в творчестве С.А.Есенина. (На примере не менее трех стихотворений.)».

Что касается недочувствования, то оно проявилось не только в том, о чем писали, но и в том, как писали. Когда «жеребенок» в сочинении подменяется «жеребцом» или даже «животным», это ведь тоже говорит о непонимании поэтического слова. Или вот такие перлы: «Здесь вспоминается старый мир как умерший, а об умершем не следует говорить плохо по крайней мере сорок дней», «Читая данное стихотворение, мы видим в лице жеребенка старую Россию», «Стихотворение базируется на….», «Жеребенок изображает непрерывную борьбу лошади за свое место в жизни», «Стихотворение описывает борьбу маленького жеребенка с прогрессом новых технологий в машиностроении». Это ведь тоже уровень понимания и чувствования поэтического, да и вообще просто человеческого слова. Вот почему школьники часто пользуются заранее списанными и заученными блоками – так все гладко и безошибочно.

Материалы для урока анализа сочинений

Рассказываю классу о письме Есенина Е.И.Лившиц, посланном в августе 1920 года, в котором Есенин пишет о встрече с маленьким жеребенком, который скакал за паровозом, случившейся еще до написания стихов: «Конь стальной победил живого… Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений».

Читаю отрывок из воспоминаний Л.Шилова о С.Т.Конен­кове:
«Он часто приходил ко мне, позировал. Я работал исподволь, не спеша. Он всегда читал мне свои стихи, новые. Мне нравилось, когда он становился на табуретку, чтобы быть выше, и читал, читал он очень хорошо, увлекательно. Легко читал и жестикулировал рукой.

– Чтение какого стихотворения вы хотели бы передать в этом бюсте?

– Вот «Жеребенок»:

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?

Это он часто читал. Это его характерное было… В его чтении какая-то нежность, трогательность и трагичность вместе с тем».

Максим Горький: «Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей», любви ко всему в мире и милосердия, которое более всего живого заслужено человеком».

Материалы для размышления для себя и для читателя

После смерти писателя Федора Абрамова были опубликованы его размышления над стихотворением Есенина, о котором мы сейчас вместе думали.

«Об одном его стихотворении, о «Сорокоусте», в котором вся философия и вся трагедия его поэзии…

Немыслимо. В начале 20-х годов, сразу после Гражданской войны, когда гвоздей было с огнем не сыскать, – проклятие железной машине. Да, да! Страна кричит, криком исходит: железа, железа! Машин! Тракторов! В этом наше спасение.

А поэт-молокосос пишет проклятие железу. Поэт-молокосос видит главную угрозу жизни в этом железе.

Бред! Пророчество человека, отравленного алкоголизмом, химеры, порожденные белой горячкой.

Нет. Поэт, истинный поэт – это тончайший из тончайших сейсмографов, которому одному дано услышать гул надвигающейся катастрофы.

И эта катастрофа – приближающееся наступление на живую жизнь бездушного железа, несметного количества всевозможных машин…

И не есть ли вся поэзия Есенина – схватка, обреченное единоборство златокудрого юноши, любителя всего живого, с бездушным веком железа, с веком-роботом?»

Та опасность номер один уже не в стали и в железе. У каждого века свои прорывы вперед, открытия, изобретения и свои обольщения, головокружения от успехов, свои опасности, тревоги и страхи.

Вот и мы, учителя словесности, разве не чувствуем на себе давление бездушной рациональности, иссушающей формализации нашего дела?

А жизнь требует все больше тепла, сочувствия, отзывчивости, соучастия, сострадания – подлинной человечности.

Читаю книгу о Гончарове. К Гончарову у меня особое отношение. После смерти своего камердинера Гончаров взял на себя опеку его троих детей, помог им получить образование.

А в запечатанном письме, найденном в его столе от 9 октября 1886 года (то есть за пять лет до смерти), он дает, между прочим, разъяснения по всем своим посмертным распоряжениям, понимая, какую он мог оказать плохую услугу «тройке детей» – его собственное выражение, – дав им солидное среднее образование и не озаботившись в то же время о том, чтобы «поддержать их на первых шагах жизни», Иван Александрович Гончаров оставил им свое денежное имущество и движимость.

Так вот с внуком одного из этих детей я учился в одном классе и дружу до сих пор. Хорошо помню портрет Гончарова, сделанный Репиным, полное собрание сочинений Гончарова, в первый том которого было вклеено большое письмо, записные книжки писателя. А сейчас читаю воспоминания поэта Аполлона Майкова, которому вместе с братом Гончаров давал уроки литературы.

«Гораздо уже позже понял и то раздвоение, которое было в его занятиях по литературе, когда он нам преподавал. Это было ведь в 1834, 35, 36-м годах. Гончаров тогда был питомец Пушкинской эпохи, но Пушкин еще не имел того значения в истории словесности нашей, как после смерти своей, и на кафедрах еще царили классики. (Самому Гончарову тогда было 22-24 года, и он учился на словесном отделении Московского университета. – Л.А.). Специальной обязанностью Гончарова было приготовить меня к университетскому вступительному экзамену, и потому он должен был познакомить меня не с текущей пушкинской литературой и эстетикой, а с классической эпохой. Очевидно, он исполнял это как бы против себя, как бы насилуя себя… Пушкин тогда был «текущая литература», и о ней в учебниках, как и теперь (написано в 1891 году. – Л.А.), говорить и спрашивать не полагалось».

Не повторяется ли сегодня, спустя 180 лет, этот сюжет с раздвоением и необходимостью идти против себя?

Лев Айзерман