ЕГЭ над нами – это тяжкий груз. Вместо послесловия к итогам выпускных и вступительных экзаменов

В нынешнем учебном году ЕГЭ станет, по сути, всеобщим и обязательным. Как сделать так, чтобы он не сказывался на судьбе выпускников самым губительным образом? На этот счет у Миры БЕРГЕЛЬСОН, профессора кафедры теории преподавания иностранных языков факультета иностранных языков и регионоведения МГУ имени М.В. Ломоносова, доктора филологических наук, есть свое мнение, ведь в прошлом году ей пришлось столкнуться с ЕГЭ и как преподавателю вуза, и как маме, чей ребенок проходил процедуру единого госэкзамена, а затем и апелляции его результатов. Несмотря ни на что, профессор МГУ за ЕГЭ, но считает, что с новой системой оценки существуют большие проблемы.

Мира Борисовна знает, что есть школы, которые ребята оканчивают с тройками, но потом поступают в самые престижные вузы, так как требования в этих школах к ученикам, видимо, были очень высокими. С другой стороны, всем известно, как медалисты иных школ с треском проваливались в самых, казалось бы, нетребовательных вузах. На взгляд профессора, единый госэкзамен нужен прежде всего для оценки происходящего в школе, того, что наши учителя делают с нашими детьми, для определения того, что им нужно делать, подгоняя среднее образование под требования общества. ЕГЭ, убеждена Бергельсон, должен быть показателем того, насколько те критерии, которые заложены в школьной оценке, соответствуют качеству обучения. Преподаватель МГУ ни в коем случае не собирается вставать в позу ярого защитника ЕГЭ или обиженного родителя, она старается быть объективной, поскольку подробно, хотя и в разных качествах, знакомилась с двумя видами ЕГЭ – по английскому и по русскому языкам. С ЕГЭ по английскому ей пришлось знакомиться как представителю факультета МГУ в одном из регионов России, по русскому языку она готовила к экзамену своего ребенка. Поскольку Бергельсон все же доктор филологических наук, то посчитала себя для этого вполне компетентной, но вот после проверки ЕГЭ они с дочкой столкнулись с проблемами. С чем же связаны возникающие проблемы?

Семье Бергельсон пришлось столкнуться с некорректной проверкой работы. С частями «А» и «В» связаны проблемы того, насколько задание актуально для данной науки и для определения интеллектуальных способностей человека. Экзамены должны во многом определять не только сумму знаний человека, но и его умение ими оперировать. Оперировать в том числе жизненным опытом и здравым смыслом. Так вот, пришлось задуматься над тем, насколько задание ЕГЭ отражает важную, существенную часть базовых знаний, а не только исключения, и создалось ощущение, что сидел человек и придумывал, какое бы еще из исключений русского языка «запузырить» в КИМы, чтобы ученик продемонстрировал свое знание этого исключения. Ну хорошо, вы либо поймаете ученика, либо заставите школьников и преподавателей эти исключения зазубривать, что становится понятно очень быстро. А вот насколько все это важно – совсем другой вопрос. Например, дано: «Определить, в каком из слов гласная пишется по правилу о безударных гласных». Но разве это знание, которое определяет умение правильно писать эти слова?

Однако тут возникает и другой вопрос. Ну выучат школьники несколько непреложных правил орфографии русского языка, будут «жи-ши» правильно писать, чем это плохо? По мнению Миры Борисовны, это плохо тем, что заданий конечное число. Значит, если пять или шесть уже забиты проверкой знаний на исключения, то меньше остается заданий, чтобы проверить какие-то другие навыки. Например, умения правильно писать и правильно понимать текст. Кстати, такие задания в ЕГЭ все-таки есть, и это хорошо, это действительно шаг вперед по сравнению с тем, как экзамен по русскому языку сдавали и принимали раньше. Есть задания, связанные с тем, что нужно проанализировать текст, сказав, какого он типа, или что-то в нем найти. При этом проверяется умение прочесть текст, проанализировать и прокомментировать, написать свое сочинение. Оценка за задания этой зоны составляет треть оценки за экзамен. И вот тут, как говорит Бергельсон, мы сталкиваемся вплотную с еще одной проблемой ЕГЭ, связанной с зоной «С», – проблемой критериев (выработки критериев оценки) и экспертов, в том числе с подбором и обучением экспертов.

Критерии оценки работы (если не брать в расчет критерии грамотности – орфографические, пунктуационные и критерии этические) сформулированы очень невнятно. Профессор, уже как родитель, была вынуждена вникать во все вопросы, связанные с апелляцией. Так вот ей пришлось убедиться в том, что инструкции для экспертов, критерии, по которым обучают экспертов (80-страничный и трудно находимый в Интернете трактат), вообще документ хороший, но из комментариев становится ясно, что не все критерии хорошо проработаны. Между тем надо, чтобы эти критерии оценивались с точки зрения здравого смысла не только предметниками, которые погружены в свой предмет, а потому уже мыслят строго по плану ученического сочинения. То есть так: если в тексте сформулирована позиция автора, то надо, во-первых, изложить позицию автора, во-вторых, дать комментарий к позиции автора, в-третьих, изложить свою точку зрения, в-четвертых, аргументировать свою точку зрения. Это же вещи, которые в хорошем сочинении, вообще говоря, не должны быть разведены по пунктам. Они могут быть слиты в некое общее рассуждение. Но в ЕГЭ за это снижают баллы. К тому же, как всегда, критерии в процессе подготовки «скользят». Вторая проблема – это то, что эксперты, проверяющие сочинения, к нам не с Луны и не с Марса спрыгнули, даже не из Сорбонны или Кембриджа приехали. Это школьные учителя, которых собирали на тренинги, семинары и с помощью этих самых 80-страничных комментариев «натаскивали» на проверку ЕГЭ. Как известно, изначально на подготовку каждого эксперта по английскому должно было быть потрачено две недели. Потом эти две недели уплотнились до трех дней, а потом и вовсе до восьми часов. Потом эти учителя-эксперты, подготовленные таким образом, должны были оценивать экзамен, который они сами воспринимают в штыки, ибо он противоречит тому, что они делали всю жизнь, который их пугает. К тому же они думают, что от них требуется найти ошибки ученика, а это немного не так.

Особенно интересная ситуация возникала на ЕГЭ по английскому языку, где есть не только письменные ответы, но и устные. В устной части экзамена по английскому языку экзаменатор выступает не как экзекутор, а в идеале как партнер, так как ему требуется провести диалог. Учащийся должен проявить умение вести диалог на общие темы, некий аргументативный дискурс, убедить собеседника в своей точке зрения. В любом случае тут нужен именно педагог-собеседник. Насколько это «партнерство» совпадает с жизненными установками опытного педагога? В нашей стране закреплена статусность, преподаватель априори находится выше ученика, и горизонтальная коммуникация проходит крайне сложно. А ведь общение на ЕГЭ должно быть именно партнерством.

Понятно, что успех ребенка на экзамене во многом определяется успешной работой экспертов, ведь это они дают оценку того, что «выдал» на экзамене выпускник. В этом году было апелляций меньше, чем в прошлом, но тоже немало. С чем же пришлось столкнуться тем, кто рискнул не согласиться с оценками экспертов? Прежде всего, как говорит Бергельсон, с фантастической негибкостью и «старой закваской» экспертов при проверке сочинений. Было очевидно, что идея разложения всего по полочкам, шаблонное понимание того, что такое комментарий, точка зрения и аргументация, помешала этим экспертам увидеть нормальный ответ в сочинении на все заданные вопросы. Более того, в профессиональной среде на сегодняшний день существует весьма негативное мнение о том, что школьные сочинения учат чудовищной фальши и поверхностному отношению к предмету. Если раньше мы справедливо возмущались тем, что Интернет и книжные магазины забиты произведениями, где Анна Каренина пересказывалась на пятнадцати страницах и еще на десяти страницах даются сочинения на все возможные темы по роману (тут вам и «старый дуб», и «идея народа», то есть полный набор клише: запоминай штампы и потом строй сочинение, как из конструктора «Лего»), то (парадокс!) в ЕГЭ-то сегодня получается та же картина. Если человек излагает свое мнение, то хороший лингвист сразу укажет на те языковые компоненты, которые показывают отношение человека к проблеме. Понятно, что нельзя требовать от всех преподавателей профессорских лингвистических знаний. Но для экспертов, которым фактически вбили в голову критерии оценки, аргументом скорее становится «как говорил мой дедушка – орденоносец и участник ливонской войны», чем простое «я так думаю», потому что первое – это ссылка на жизненный опыт.

На ЕГЭ детям, которые не обладают большим жизненным опытом и, признаемся, хорошим знанием литературных произведений, предлагали продемонстрировать умение понимать тексты. При этом ясно, что умение читать определяется не тем, как быстро человек может прочесть строчку или страницу, а тем, какую информацию может из этого извлечь. Это и проверка умения читать, и проверка интеллектуального уровня, аналитических, если угодно, начальных способностей. Они нужны каждому человеку вне зависимости от того, кем он потом станет. Русский язык всем нам нужен не как филологам, ведь это язык, на котором мы постоянно говорим, с которым мы живем, потому что это инструмент, которым мы делаем все. Так вот степень владения этим инструментом определяется тем, как мы умеем извлекать из него информацию, как мы умеем эту информацию облекать в слова для грамотной речи. Не будем сейчас в очередной раз сетовать на то, насколько сейчас упал уровень владения русским языком, насколько коммуникативные компетенции в области русского языка низки даже у высококлассных специалистов. В ЕГЭ все это проверяется так: дают некий тип текста, его надо проанализировать и сделать выводы. При этом важно ведь, какой тип текста дается. Понятно, что очень хочется, чтобы этот текст еще и хорошему учил, был посвящен каким-то проблемам (а иначе как проверять на понимание текста, на умение сделать его анализ), чтобы он был текстом на морально-нравственную тему. Все-таки надо понимать, что тексты на философские темы могут быть очень трудны для интерпретации. Так вот качество текстов ЕГЭ, их однородность с точки зрения вариантов, по мнению профессора МГУ, – это тоже очень большая проблема.

Те, кто был не согласен с оценкой результатов работы, приходили на апелляцию и в процессе апелляции сталкивались с некоторыми проблемами. Например, с тем, что в комиссиях им объясняли: они не могут поднять оценку больше, чем на два балла. Не важно, есть ли для этого основания, но если они поднимают оценку выше чем на два балла, то это уже должен решать заместитель председателя предметной комиссии, а если больше чем на три балла, то скорее всего для этого потребуется решение федеральной комиссии. Все это звучало очень страшно, потому что тем, кто жаждал апелляции, говорили так: «Вы не получите вовремя сертификат», «На федеральной комиссии этот вопрос будет решаться без вашего присутствия». На самом деле оказалось в результате совсем не так страшно. Огромный шаг вперед – организация в Москве подачи документов на апелляцию. Мы все боимся бюрократии и государства, а когда на апелляцию дан лишь короткий период, то опять же заранее становится страшно, как это будет проходить, какие неполадки в процессе будут. В результате выяснилось, что было организовано в столице все не просто хорошо, а, самое главное, по-человечески. Пока идет подача документов, все идет очень дружественно, кстати, по русскому было большое количество удовлетворенных апелляций именно потому, что эти самые критерии оценки работ были размыты изначально.

Что же нужно сделать, какие конкретно правила установить, чтобы у родителей, преподавателей и учеников было меньше претензий к ЕГЭ? Невозможно написать такие законы, которые полностью регулировали бы жизнь человека или образование. В конечном итоге мы все равно придем к тому, что либо имеем отношения с человеком умным, который знает свое дело, либо это глупый и некомпетентный, который найдет способ, прикрывшись законом, ничего не сделать или в полной уверенности, что он прав, наломать дров.

Есть один момент, который будет всегда: эксперты в первую очередь защищают честь мундира. Они не хотят поднимать балл на апелляции намного, потому что это говорит о том, что эксперты оказались не на высоте. Когда работу проверили два или три человека, а потом на апелляции результат поднимают на пять баллов, это вызывает понятные подозрения. Но надо понимать, что это судьба человека, что эти баллы играют сейчас ту же самую роль фактически, что на вступительных экзаменах. При этом нужно учитывать, что сейчас происходит смена образовательной парадигмы, а тот опыт, на который опирается эксперт, относится к другому времени. Проведу параллель: когда топ-менеджеры западных компаний переезжают на руководящие должности, допустим, на восток, то их заранее готовят к «пересадке». При этом такое понятие, как «опыт», приобретает негативный оттенок, так как опыт, сформировавшийся в одной культурной системе ценностей, скорее всего окажется гибельным для ведения дел в системе ценностей другой культуры. У нас сейчас идет построение новой образовательной модели, чтобы эта парадигма работала, необходимо, чтобы участники это понимали, но пока они продолжают работать по модели старой. Так что, как всегда, для того чтобы не было проблем, в том числе при проведении ЕГЭ, нужно изменить психологию педагогов, считать главным критерием качество и уровень знаний людей. Готового рецепта нет, только компетентность человека на своем месте – гарантия от ошибок.