Эффективность и эффектность уроков литературы

Уроки для баллов или уроки для смыслов?

Продолжение. Начало в №7, 8, 11, 13, 14, 15

Естественно, я буду говорить лишь об одной из трех проблем этого исследования: мы набрали 479 баллов, заняли 31‑е место из 70 участников. Таким образом, «на фоне позитивного тренда за все циклы исследования в период с 2015 по 2018 год наметилось снижение среднего результата российских школьников по читательской грамотности» (здесь и далее все цитаты, приведенные в кавычках, взяты из самого документа).

Возникает вопрос: а что есть эта самая читательская грамотность? Читаю: «Читательская грамотность – способность человека понимать и использовать письменные тексты, размышлять о них и заниматься чтением для того, чтобы достигнуть своих целей, расширить знания и возможности, участвовать в социальной жизни» (курсив мой. – Л.А.). Примем это определение в его самой общей форме.

Результаты выполненных нашими школьниками заданий показывают, что «область положительных тенденций, хотя и слабовыраженных, – чтение для образовательных и личных целей. Этими ситуациями, как правило, ограничивается читательский опыт детей в учебном процессе. Тексты для деловых и общественных целей читаются несколько хуже». Я не буду приводить текст одного из заданий, которое дается и выполнение которого подробно анализируется, но пример самого задания, которое охарактеризовано, считаю нужным привести. Это задание оказалось трудным для большинства российских учащихся: 80% из приступивших к его выполнению дали неверный ответ. Так что же это за задание?

«Блок заданий «Рапануи» – пример нового типа заданий в исследованиях PISA, в которых ученику нужно работать с несколькими источниками информации, объединенными общей темой, – загадками острова Пасхи (Рапануи). Первый текст – это блог профессора, где он описывает свои впечатления об исследовании огромных статуй – моаи. Второй текст – рецензия на книгу о причинах исчезновения цивилизации, создавшей эти статуи, в том числе причины исчезновения на острове деревьев. Третий текст – новость в научном интернет-сообществе – содержит альтернативную версию причин тех же событий. Чтобы выполнить задание, ученику нужно обращаться к одному или сразу ко всем текстам. Он должен сопоставить разные точки зрения, увидеть, на чем они основаны, обнаружить противоречия и на основе информации из текста сформулировать свое отношение к описанной проблеме».
Как сказано в анализе процесса решения этой задачи, «для верного ответа читателю нужно было не только внимательно работать с текстом, но и воссоздать логику рассуждений».

У меня вопрос: исчерпывается ли читательская грамотность только (ничего другого в моем распоряжении нет) логикой и рассуждениями? На мой взгляд, нет. В этой связи о терминах. Как мы уже говорили, главный термин здесь – читательская грамотность. Но есть тут и еще один термин – функциональная грамотность. Это синонимы, однозначные понятия? Свидетельствует ли единственное приведенное и проанализированное задание о читательской грамотности?

Позволю себе обратиться к русской традиции в размышлениях на эту тему. Начнем со словарей.

Владимир Даль. Читать – разбирать письмо, грамоту, писанное или печатанное буквами. Читатель – читающий книги для себя.
Толковый словарь русского языка под редакцией Д.Н.Ушакова. Читатель. Тот, кто читает, к кому обращен текст, для кого предназначено данное произведение письменности.

Словарь русского языка Института русского языка 1984 года. Читать. Воспринимать что-либо написанное или напечатанное буквами или другими письменными знаками. Читатель. Тот, кто читает, занят чтением каких-либо произведений, к кому обращены произведения письменности.

Толковый словарь русского языка под редакцией Н.Ю.Шведовой. Читатель. Человек, который занят чтением каких-либо произведений, к которому обращены произведения письменности. Примеры: «Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной, чтобы насмешливый читатель… не повторял потом безбожно, что намарал я свой портрет» (Пушкин). «Аркадий рассказал историю своего дяди. Читатель найдет ее в следующей главе» (Тургенев). «Читателя! Советчика! Врача! // На лестнице колючей разговора б!» (Мандельштам).

Нужно ли говорить, что в принципе эпоха компьютера и Интернета в понимании читателя и способности его понимать главного не изменила, хотя от вдумчивого и неспешного вчитывания отучила.

«- Ваш роман прочитали, – заговорил Воланд, поворачиваясь к Мастеру.

Булгаков, «Мастер и Маргарита».

«Прочитали». Множественное число здесь означает уважение. Мастер понимает, что сатана говорит о Единственном Читателе. Это Булгаков на бумаге оставил след своей мечты. Роман напечатан быть не мог; мнение цензоров и редакторов ему было отвратительно; что роман вый­дет всего-то через четверть века, он не знал; выйдет ли вообще когда-нибудь… Но вера в Читателя кое-как держала на плаву, без нее работать бы не мог» (А.Минкин, «Немой Онегин»).

Мне тоже хочется слово «Читатель» писать так, с заглавной буквы. Но как-то не смотрится рядом со словом «грамотность». Оно тянет вниз, к плинтусу.

В.Даль. Грамотный – кто умеет читать и писать.

Современный словарь. Грамотный – умеющий читать и читать и писать.

Не лучше ли говорить читательская культура? Обучение грамотности требует овладения технологиями, требует бесконечных упражнений. Воспитание культуры чтения – дело совершенно другое. Здесь первооснова в душе и духе.

Я понимаю, что упражнение о статуях на острове Пасха нужно и полезно. Но это лишь одно из проявлений читательской культуры. Может быть, это и отвечает требованиям читательской грамотности, но культура читательская глубже, шире, выше, сложнее, объемнее, полнее, чем грамотность.

Перечитываю написанную в 1962 году блистательную статью В.Асмуса «Чтение как труд и творчество». «Творческий труд» для того, чтобы жизнь, изображенная автором, возникла вторично, стала жизнь и для читателя». «Содержание художественного произведения не переходит – как вода, переливающаяся из кувшина в другой, – из произведения в голову читателя. Она воспроизводится, воссоздается самим читателем – по ориентирам, данным в самом произведении, но с конечным результатом, определяемым умственной, душевной, духовной деятельностью читателя. Деятельность эта и есть творчество». «Хороший учитель родного языка и литературы – не только тот, кто проверяет, прочитаны ли указанные в программе произведения и способны ли ученики грамотно сформулировать идеи произведений в тезисах. Он одновременно показывает, как надо читать, понимать, осмысливать стихотворение, рассказ, повесть, поэму в качестве факта искусства».

Я расскажу вам о двух уроках литературы, которые я проводил в выпускном классе вот уже лет двадцать пять, а может быть, и тридцать, воспитывая это самое искусство читать. И с какими потерями и вместе с тем обретениями связан этот тяжелейший труд. Но главный учительский труд. Без которого работа учителя-словесника бессмысленна. И который, насколько я понимаю, не входит в пизовскую читательскую грамотность.

Предлагаю на один урок небольшое сочинение. Диктую стихотворение Александра Твардовского, написанное в 1966 году, прошу написать, о чем это стихотворение.

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они – кто старше, кто моложе –
Остались там, и не о том же речь,
что я их мог, но не сумел сберечь,
Речь не о том, но все же, все же, все же…

В разные годы были разные результаты. Три, четыре человека, которые стихотворение абсолютно не поняли. Но однажды с заданием не справилась половина класса. Естественно, ни двоек, ни троек я за это сочинение не ставил. Сейчас буду говорить об общих тенденциях.

Сначала о полном непонимании. «Многое в этом стихотворении неясно. Человек одновременно не винит и казнит себя». Я написал об абсолютном непонимании. Но это ведь тоже не точно: все-таки главное – что виноват – увидено. «Я даже не знаю, о чем говорится в этом стихотворении, так как считаю, что первые строки противоречат последним строкам. Никакая война не может обойтись без крови, а эту войну затеяли не мы. Так как же он может винить себя?! В самом стихотворении есть слова «речь не о том». Так о чем же?! Я не знаю». «Это стихотворение мог написать не рядовой человек, а человек, командовавший отрядом, ротой и другими соединениями, и по его приказу гибли люди. А после боя он сам понял, что, если бы он отдал другой приказ, уцелело бы несколько десятков, а может быть, сотен человек».

Были и такие ответы, авторы которых увидели в стихотворении смысл, прямо противоположный тому, что оно несет. «Поэт пытается как-то себя успокоить». «Он занимается самовнушением, что в нем нет никакой вины, чтобы свалить с души камень, он внушает себе, что он не виноват». «Написав это стихотворение, он пытается освободить людей от чувства вины». «Он пытается уйти от того, что было и есть в его памяти». «И все он заглушает свою боль оправданием, пытается, наверное, уйти от того, что было и есть в его памяти». «Но все же, все же, все же…» Этим он хочет сказать, что не надо никого винить в смерти этих людей. Не надо мучиться, думая, что могли их спасти. Просто надо помнить, не забывать их».

Больше того: «Твардовский пытается вызвать жалость к себе, он хочет оправдаться со стороны читателей. Он надеется, что они поддержат его».

И даже такое: «На войне все равны. И никто не должен винить себя за смерть других. Кому-то суждено выжить, кому-то нет. Это судьба. Человек не Бог».

Что за всем этим? Непонимание стихотворения или нравственная недостаточность? Или вообще так вот – или-или – ставить вопрос нельзя? И что же такое читательская грамотность и читательская культура? Но все равно эти подлинные, настоящие ответы мне куда дороже тех правильных, правильность которых продиктована учителем, репетитором, шпаргалкой. Дороже и потому, что они обо мне, моей работе.

Те же, кто услышал Твардовского, нерв стихотворения видят в конфликте разума и сердца, мысли и чувства, логики и совести. «Разум мыслит логически, сердце говорит правду». «Но все, что говорит ему разум, разбивается о душевную боль и муку». «Разум говорит ему, что он не виноват в смерти солдат, а сердце все же страдает». «Он виноват перед самим собой, перед своей совестью». «Я знаю, никакой моей вины», – говорит разум. «Речь не о том, но все же, все же, все же…» – шепчет сердце. И этот шепот сердца способен заставить сомневаться даже в самых неоспоримых фактах. Сколько бы автор ни убеждал себя в своей невиновности, но боль в сердце заглушить не может. Все убеждения автора в том, что он не виноват, тщетны. Он никогда не сможет скинуть со своих плеч этот тяжелый груз. Душевные терзания и мучения навсегда укрепились в его сердце». «Автор знает, понимает разумом, что его вины в этой войне нет, в смерти миллионов нет. Разум подсказывает, что он, в конце концов, не вождь, не полководец, чтобы распоряжаться судьбами. Но совесть – лучшее в человеке – говорит: «Но все же, все же, все же…» «Умом он понимает, что вины его в том, что «другие не пришли с войны», нет, но сердце его сжимается при мысли об этих людях». «Многоточие в конце стихотворения указывает на какую-то недоговоренность, на то, что подобные мысли и чувства терзают автора постоянно и, видимо, не покинут никогда. Стихотворение обрывается на полуфразе. Кажется, вот-вот, и после того мы сможем понять, что чувствует и переживает он, все, все это стихотворение. Но монолог обрывается. Мне кажется, что у него перехватывает дыхание».
Многие из тех, кто глубоко понял стихотворение Твардовского, переходят через «все же» и пишут о том, что именно за ним стояло. У меня сохранились подсчеты по написанному в 2005 году.

47% сказали о том, что «Твардовский обвиняет себя в том, что он здесь, а они там»: «Так много людей погибло, а он остался жив», «Я живой, а они остались там, за чертой, за гранью».

19% написали о другом: «Многие не пришли с войны, а он, поэт, пришел», «Солдаты воюют, а ты журналист, у тебя другие цели».
Я не говорю о том, что из тысячи находившихся на фронте писателей погибли 417. Позвонил Андрею Михайловичу Туркову, фронтовику, автору книг о Твардовском, многие годы хорошо знавшему поэта. Он сказал мне, что Твардовский действительно то, о чем написали мои ученики, переживал и никогда не называл себя фронтовиком, как не называли себя фронтовиками ни Михаил Шолохов, ни Илья Эренбург (Эренбурга я встретил на Красной площади 9 мая 1945 года), ни Константин Симонов, участвовавший в нескольких рискованных боевых операциях (я был на Буйничском поле, на котором Симонов завещал развеять свой прах: здесь в июле 1941 года он впервые увидел подбитые немецкие танки).

Четыре человека написали, что вина Твардовского действительно была: «Он не мог писать правду о происходящем на фронтах», «Твардовский сожалеет о невозможности рассказать всю правду». Я говорю о том, что читать стихи Твардовского о войне и «Василия Теркина» не стыдно и сегодня. Читаю большой отрывок из главы «Переправа».

Еще четверо написали о том, что «Твардовский винит себя в том, что еще до войны он не сделал все, что могло бы эти жертвы сократить». «Ощущение своей вины, скорее даже не своей, а тех, кто смог бы что-то сделать. Тем более он, писатель, мог бы вразумить». «Твардовский винит себя как писателя, как поэта. Народ шел к войне неподготовленным. И Твардовский ведь мог сказать, но все же не сделал этого. И муки совести, раскаяние, что можно было уберечь стольких людей от гибели, мучают автора, не давая ему спокойно жить на земле, в которой лежат те, кто принес мир и спокойствие живым».

Когда я впервые проводил это сочинение, сам я вот так это стихотворение не понимал. Но потом, разбирая газетные вырезки, обнаружил у себя написанное Твардовским через три года после этого стихотворения, строки, до того не опубликованные:

И, может быть, с того платили
В войне мы платою такой,
Что утаили
Эти были
Про черный день перед войной.
И здесь мы подошли к самому уязвимому в этих сочинениях.

Лев АЙЗЕРМАН