Эффективность и эффектность уроков литературы

Уроки для баллов или уроки для смыслов?

Продолжение. Начало в №7, 8, 11, 13, 14

У меня сохранились ответы, которые много десятилетий назад дали мне семиклассники на мой вопрос «Почему Пушкин здесь называет терпенье гордым?». Они отвечали, что гордый – это несломленный, непокорившийся, не отказавшийся от своих идей, а верящий в них. Это люди, которые остались теми же, какими они были прежде. Если бы все это происходило сегодня, то спросили бы, что такое «гордое», чтобы получить ответ: это эпитет. Ведь смыслы сегодня не нужны.

Это Пьер Безухов, эпилог «Войны и мира». Это княгиня Трубецкая и княгиня М.Н.Болконская из поэмы Некрасова «Русские женщины».

Это абсолютная убежденность в том, что если бы муж Татьяны оказался декабристом, то она, несомненно, поехала бы к нему в Сибирь. Если не ошибаюсь, то я читал в школе поэму Некрасова под названием «Декабристки». Название же автора – «Русские женщины». Это же слово делает ключевым в своей речи о Пушкине Достоевский, когда он говорит о Татьяне: «как русская женщина», «чистая русская душа». «Счастье не в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии духа».

Это изданные Политиздатом в серии «Пламенные революционеры» книги о декабристах и фильм Владимира Мотыля «Души прекрасные порывы».

И декабрь 2019 года.

Это специальный выпуск журнала «Дилетант», посвященный декабристам. Безумцы, герои, предатели, лучшие сыны нации? Потерянный шанс страны на ускоренную модернизацию или фактор, ее затормозивший? Вот над чем предлагает подумать своим читателям журнал. И рассказывает о поведении декабристов во время бедствия. О том, как выдавали своих товарищей, доносили, просили о пощаде. Лишь считанные единицы вели себя достойно. Князь Трубецкой, несостоявшийся «диктатор», назвал 79 фамилий.

К Новому году на экраны вышел фильм «Союз спасения» Андрея Кравчука. Создатели картины говорили, что он не против декабристов, он о идущей вот уже двести лет войне своих против своих, в которой жалко и тех и других. Оппоненты фильма считают, что картина однозначно антидекабристская, безжалостная по отношению к декабристам.

А в начале декабря 2019 года вышел из печати 7‑й том «Истории Российского государства» Бориса Акунина. Как раз про то время. И вот что я в нем прочел: «В общем создается ощущение, что потомкам не следует сильно жалеть о поражении декабристского восстания». Ключевский рассказывает: Один высокопоставленный сановник, встретив одного из арестованных декабристов, своего доброго знакомого князя Оболенского, с ужасом воскликнул: «Что вы наделали, князь! Вы отодвинули Россию на 50 лет назад!» Высокопоставленный сановник был абсолютно прав».

В декабре я прочел еще одну книгу того же автора из серии «Семейный альбом». Называется она «Трезориум». На сей раз автор выступает как Акунин-Чхартишвили.

Конец войны. 1945 год. Немецкий город каждодневно бомбит авиация. Не сегодня завтра город будет штурмовать наша армия. В доме престарелых всех, у кого есть кто-то из близких, которые могут их принять, вывозят. А тем, у кого никого нет, приготовили отравленные чаи. Среди таких старый граф, когда-то депутат Рейхстага. Он знает, что его ждет, и предпочитает обратиться к собственной настойке, на этот случай приготовленной. И вот что он скажет последней своей собеседнице: «Мои предки когда-то жили в России. В детстве я неплохо знал русский, но потом забыл… Была такая русская комедия, старинная. «Горе от ума». Про одного шибко умного умника, который все носился со своим великим умом и в конце концов разрушил свою жизнь. В финале он требует, чтобы ему подали экипаж – уехать к чертовой матери и ничего этого больше не видеть. По-русски: «kareta mne kareta». Европейская цивилизация, Германия, наконец, я сам. Все это горе, – неопределенно повел рукой, – от ума».

Так через 78 лет отозвалась во мне эта карета, о которой я услышал впервые в своей жизни тогда, зимой 1941 года. И хотя я уже об этом рассказывал, не могу не вернуться к своему первому знакомству с Грибоедовым, которого я тогда так и не узнал. Город Вольск. Детдом. В нашей палате я, окончивший перед войной начальную школу, самый младший. По вечерам в нашу палату собирались другие ребята, приходили девочки, вожатые, воспитатели. Ах, если бы я тогда знал, что все это и есть история, я попытался бы хоть что-то запомнить… Но не знал и не понимал. И о чем говорили, я вам рассказать сегодня не смогу. Но много пели. Нет, не пионерские песни, а то, что сегодня называют тюремным фольклором. В памяти остались только две строки из песни о бежавшем с каторги: «Хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой». И вот однажды на середину комнаты вышел десятиклассник из нашей палаты. Он протянул свои руки вперед и, потрясая ими, что-то долго и взволнованно говорил. Ничего из того, что он говорил, я не понял. Но почему-то остались в памяти последние слова: «Карету мне, карету!». Я теперь нередко, встречая своих учеников, не узнаю их, но то лицо я помню всю жизнь. Через несколько дней я встречал заплаканных и наших девочек, и наших воспитательниц, и вожатых: и этот десятиклассник, и его ровесники были призваны и уходили на войну. Так вошла в мою жизнь одна из самых близких и дорогих для меня книг.

Два года назад я отмечал со своими учениками пятидесятилетие окончания школы, в которой я три года вел у них уроки литературы и в которой я окончательно и бесповоротно порвал со многими изжившими себя канонами советской методики преподавания литературы. Изживал, опираясь на то лучшее, что сделала именно советская методика преподавания литературы. Изживал, потому что я не мог этого не делать. Я тогда начал работать в институте усовершенствования учителей, начал читать вечерние лекции, на которые приходили сотни учителей. И вот на этих новых учениках я поверял все то, что потом нес учителям-словесникам Москвы.

Именно в их классе (точнее, в двух классах) я в каноническом советском сочинении «В жизни всегда есть место подвигам» поменял точку на вопросительный знак, потом проверил эту работу на опыте других учителей, убедился, что все стало другим, и рассказал об этих сочинениях в «Юности», выходившей тогда тиражом два миллиона экземпляров.

Именно в этих классах я полностью поменял всю систему сочинений. И начал это в 1965 году с уроков по «Горю от ума». Я тогда пробовал уйти от всяких там «Чацкий и фамусовское общество», «Век нынешний и век минувший в комедии» и перейти к принципиально иному. Вначале делал это избирательно, индивидуально. Но потом включил в эту работу всех. Об опыте изучения «Горя от ума» я написал книгу, которую издал институт.

Преобразовать все сочинения по литературе в творческие задания – вот что я хотел сделать и вот что делал на протяжении пятидесяти лет.

Тогда я поручил трем ученикам в каждом из двух классов вот какое задание: на карточки разнести все места из комедии, в которых хоть что-нибудь сказано о жизни Чацкого до приезда в дом Фамусова в начале комедии, затем расположить эти выписки в предполагаемом хронологическом порядке и написать биографию Чацкого. Еще трем – уже тогда, когда мы обратились к творчеству Лермонтова, – написать о том, как в лирике Лермонтова возникают мотивы, образы, слова из того, что говорит Чацкий. Здесь поразительно много пересечения, достаточно вспомнить «Смерть поэта».

Трудности для меня возникли, когда я придумывал задание для Жени Лихенко. Женя страстно занимался историей, прежде всего историей русского XVIII века. Он собирал антиквариат этого века. Штудировал старинные дореволюционные издания дворянских историков: Щербатова, Карамзина, Кобеко, великого князя Николая Михайловича, Шильдера. Занимался в кабинете школьника Исторического музея; постоянно посещал московские музеи. Впереди был исторический факультет Московского университета. Что ему предложить? Я поручил ему доклад на тему «Александр Чацкий и Николай Тургенев». Николая Тургенева называли декабристом без декабря. В момент восстания он находился за границей. Был осужден заочно. До самой смерти оставался во Франции. Сам я о Николае Тургеневе не знал ничего. В своей книжке я привел выписки из доклада Жени, как и из сочинений учеников, работавших над другими темами. Недавно я рассказал Жене, что в издательстве видел огромный том неопубликованных дневников Николая Тургенева.

Тогда для всего класса я дал сочинение на тему «Как и почему распространилась сплетня о сумасшествии Чацкого». Не очень трудная тема, объявленная за неделю. Но тем не менее уходящая от канона и направленная на медленное перечитывание. Другое дело, что, когда я давал трудные сочинения, а со временем предлагал их уже всему классу, я не ставил ни двоек, ни троек – просто нужно было потом написать сочинение на аналогичную тему уже после того, как то, что писали, в классе было подробно проанализировано.

Итак, 68 лет назад в душе десятиклассника, который вскоре отправился на войну, Чацкий откликнулся. И отозвалось «Горе от ума» в моих учениках 55 лет назад. А что сегодня? Неужели Чацкий оказался прав: «Все гонят, все клянут»? Нет, не все. И я рекомендую вам прочесть во втором номере журнала «Новый мир» за 2015 год (номер есть в Интернете) прекрасную статью Андрея Ранчина «Ум с сердцем не в ладу». Образ Чацкого и авторская позиция в «Горе от ума». Я уже не говорю о выдающейся постановке «Горя от ума» в БДТ, осуществленной Георгием Товстоноговым, с Сергеем Юрским. Жаль, что в Интернете есть только две сцены из этого спектакля.

Все это уже было написано, когда в середине января 2020 года я прочел очередной номер еженедельного приложения к «Российской газете». На сей раз оно целиком было посвящено русской поэзии. И на странице, отданной Науму Коржавину, было напечатано написанное в 1944 году стихотворение девятнадцатилетнего поэта «Зависть»:

Можем строчки нанизывать
Посложнее, попроще,
Но никто нас не вызовет
На Сенатскую площадь.

И какие бы взгляды вы
Ни старались выплескивать,
Генерал Милорадович
Не узнает Каховского.

Пусть по мелочи биты вы
Чаще самого частого,
Но не будут выпытывать
Имена соучастников.

Мы не будем увенчаны…
И в кибитках, снегами,
Настоящие женщины
Не поедут за нами.

Это было написано тогда, когда мы, еще юные и молодые, воспринимали себя с нашим общим делом как наследников декабристов.

Но я тут же вспомнил и другое стихотворение Коржавина. Оно называется «Памяти Герцена. Баллада об историческом недосыпании (жестокий романс по одноименному произведению В.И.Ленина)». Написанное в 1972 году, оно вначале распространялось только в самиздате. Потом поэт читал его на своих вечерах. И я дважды слушал его в Политехническом музее, а потом на встрече поэта с учениками одной из московских школ. А вот сейчас цитирую по однотомнику 1992 года, изданному большим тиражом. Вот как начинается это стихотворение:

Любовь к Добру разбередила сердце им,
А Герцен спал, не ведая про зло…
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда все пошло…

И вот как оно заканчивается:

Мы спать хотим… И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить…
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.

Вновь и вновь я понял, что переосмысления не сегодня начались. Естественно, что наше понимание мира и себя может и даже должно меняться. Я и сам уже во многом не тот, каким был. Хотя, к счастью, во многом остался таким же. Все дело в том, что эти изменения не диктовались конъюнктурой, стремлением угодить, получить на экзамене лучший балл, идти себе наперерез, чтобы потом не пришлось никогда повторить применительно к себе слова поэта: «Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне».

Но есть ситуация и принципиально иная.

1974 году в «Комсомольской правде» было напечатано письмо ученицы, на которое откликнулись свыше пяти тысяч человек. Точнее, не столько на ее письмо, сколько на начавшуюся после него дискуссию о преподавании литературы в школе. А в письме было написано вот о чем: «Зачем мы в школе читаем роман Достоевского «Преступление и наказание»? Мы что, убивать кого-нибудь собираемся?» Это уже нечто другое. Это не переосмысление, которое возможно и даже иногда необходимо. Я сам видел десятки спектаклей по пьесе Чехова «Вишневый сад». Спектакль Анатолия Эфроса в Театре на Таганке с Аллой Демидовой – Раневской и Владимиром Высоцким – Лопахиным ломал все мои привычные представления о пьесе. Но в данном случае было нечто иное: полное непонимание прочитанного. То, что сегодня называют функциональной неграмотностью.

Вот почему первоочередная задача учителя словесности – начинать свою работу по постижению произведения с выяснения того, как слово писателя отозвалось в его учениках. Только после этого – вести их к пониманию прочитанного в диалоге с классом и учителем. И этот процесс познания важнее той учебной цели в виде отметок, баллов, того, что мы часто считаем учебным результатом. И вообще литература без литературы (прочитанной книги) и без себя (тобой прочитанной и к тебе лично имеющей прямое отношение) – это не литература.

Но тут мы подошли к важнейшей для нас именно сейчас проблеме.

В конце 2019 года Рособрнадзор проинформировал о том, что в течение нескольких лет во всех регионах страны пройдут проверочные работы по системе PISA.

Понятно, почему меня так заинтересовал подготовленный Центром оценки качества образования Института стратегии развития образования Российской академии образования документ под названием «В каком направлении развивается российская система общего образования?» (по результатам международной программы PISA-2018).

Лев АЙЗЕРМАН