Двое в лодке. Никакие бури, шторма, ураганы не заставят отказаться от задуманного

…После обеда ветер усилился. С запада неожиданно на середину неба швырнуло грязную скомканную тучку. Сразу же к ней прилепилась другая. Третья шлепнулась рядом. Четвертая соединила их все в одно большое плоское облако, промасленный край которого закрыл солнце. Не успели мы миновать первый осевой буй, как облако расползлось, и уже через полчаса на небе не осталось ни единого голубого клочка. Берега – и тот, откуда сорвался ветер, и тот, что желтел за кормой, – растворились в серой пелене. Грести становилось все труднее. Водохранилище, небрежно и наспех исковырянное ветром, дышало часто и прерывисто, будто перед последним земным днем, верхушки высоких волн, прыгавших нам навстречу, уже через одну лохматились белыми барашками. Случалось, что нос лодки уходил вниз и тыкался в подошву волны. Тогда гребень нависал над бортом, и казалось… в последний момент он подныривал под киль и, царапнув по днищу, тут же вскипал за кормой. Неспокойная вода была совсем близко… часто выше хрупких фанерных бортов. Низко серело небо. Между облаками и водой качалась и поскрипывала в гнезде мачта.

Мы часто менялись, не давая себе передышки. И вот тенькнуло и надломилось: мы никуда не плывем – сильными рывками весел всего лишь удерживаем лодку. Я пробрался на нос и прямо в набегающую волну швырнул тяжелый якорь. Вопросы, которые до этого сидели глубоко в нас, вдруг перевернулись, задергались, подцепляя остриями крючков другие вопросы. Что если ветер усилится? Как поведет себя наше суденышко посреди крутых валов? Не хлынет ли вода сверху? Мы не знали, что с нами сотворит слепленное человеческими руками хранилище воды; скажет ли эта вода спасибо за то, что много лет назад ей позволили раздвинуть берега, или плюнет в лицо злой волной, которой оказалась не нужна навязанная полусвобода. На всякий случай приготовились к плевку – мой спутник надел спасательный пояс, я расправил и подкачал надувной матрац.Сначала лежали, потом сидели друг против друга, перекурили и опять легли. Ветер не стихал, но и не усиливался, волны со всех сторон толкали лодку, однако в их шлепках враждебности становилось все меньше. Через час, хоть болтанка и продолжалась, мы поняли: самого худшего с нами не произойдет. Решили побаловать себя чаем и не спеша занялись костром. Первым делом перетряхнули мешок с дровами, выбрав самые сухие чурочки. Потом на фанерке в кормовой части установили миску с водой, сверху ее прикрыла круглая жестяная коробка с низкими бортиками. Над этим сооружением была протянута проволока, на которой и повис котелок. Огонь в жестянке, правда, все время лохматился, распадался на язычки, которые дергались в разные стороны. Но мы были заняты только костром и ничем другим – привычно держались начеку. Я давил мокрой тряпкой огненных жучков, которые изредка выпрыгивали на фанерку, мой спутник подправлял головешки в коробке и по мере надобности подкладывал дрова.Выпили по кружке чая с сухарями и сыром, разобрались с походным хозяйством, разложили все по мешочкам, карманам, кулечкам и, накрывшись чем попало, что оказалось под рукой, снова растянулись на дне. Лодка болталась между зелеными мутными волнами, качалась, будто промакивала, пытаясь впитать в себя и ту молодую воду, которую ветер гнал нам навстречу с запада, и ту, что, вдруг одряхлев, стелилась за кормой.На душе было тихо и покойно. Голубоватый, чуточку усталый свет мягко касался всего, что вызревало в ней, что было еще мной, но вот-вот готово было оторваться и унестись за ветром. Откуда свет? Облака над лодкой сместились, открыв голубой глазок. Все шире небесный круг, все чище его голубизна. По кругу вольно пролетела большая чайка, неся на крыльях свет заходящего солнца. Берегов по-прежнему не было видно – облака, смешавшись с дальними и близкими дымами, размазались по горизонту.Суша старела в тумане, а над морем распахнулось молодое небо. На берегах остались люди: чем живут они там, за серой пеленой, чем дышат и по каким дорогам ходят? Куда приведут их эти дороги? Далеко все это от нас. Мы здесь, посреди штормового пустынного в этот предзакатный час моря, как на острове. На острове, в одиночестве, но на… надежном твердом земном спасительном пятачке. Да, такое вдруг впечатление: именно под нами – твердь, именно над нашими головами – чистый надежный свод. Что же тогда там, где берега, окутанные дымами? Что, в конце концов, будет с людьми, когда к ним придет вода взбунтовавшегося моря? Может, уже пришла и затопила все дороги, все пути к отступлению? Куда деваться?..Мой сегодняшний путь, точно так же, как и вчерашний, и, я уверен, завтрашний, – под знаком Тельца. Так определила судьба. Однако мне все время кажется, что плыву, иду, гребу, еду под другим звездным символом – знаком Вопроса. Куда плыву? Куда еду? Куда иду? А главное – зачем? Нередко, когда я на велосипеде (в последнее время мой основной вид транспорта) спускался с перевальной высоты, на которую забирался долго и трудно, и передо мной мелькали вершины, камни, провалы, реки, деревья, облака, часовни, вдруг возникало чувство, что я мимо всего… над всем… Вроде бы привычно земным, но не совсем моим. Я из другого мира, другой стороны-страны – я странник, которому доверена особая миссия. Какая?Человек (человечество?) живет сегодняшним днем, но и завтрашний день перед его взором. В каком виде? Разном. Будущее видится ему в радужных цветах, но часто этот окрас вдруг бледнеет и перед глазами предстает довольно печальная картина. Выжженная земля, вулканический пепел, покрывающий города, метеоритные дожди, ливни, потопы, погромы. Где спасение? В чем? Несколько лет назад довелось мне побывать на Афоне.В VII веке на этом знаменитом греческом полуострове появились первые «граждане неба». Так называли себя монахи, которые решили отречься от мирской суеты и затвориться для спасения души и соединения с Богом. Сегодня Афон представляет собой своеобразную православную монашескую республику, которая живет по своим законам. Есть на Афоне и наш Свято-Пантелеимонов монастырь, где живут выходцы из России и Украины. Неделю я прожил в этой обители. Каждый день я общался с ее старцами, наблюдал за их образом жизни. Запомнился поджарый осанистый отец Философ. Кажется, в миру он действительно «любомудрствовал» в одном из университетов столичного града. Однако спрашивать о прошлом на Афоне не принято. У каждого здесь своя монашеская стезя. На третий день пребывания в монастыре отец Философ (он занимал должность архондаричего – заведующего гостиницей) попросил меня помочь отнести черепа в костницу. Этому афонскому обычаю уже не одна сотня лет. С монахом, земной путь которого внезапно прерывался, долго не прощались. Тем более не оплакивали и не созывали родных и друзей. Перекрестив и произнеся молитву, почти сразу же зарывали в землю. Правда, как положено по православному обычаю, ставили крест и зажигали свечу. Все. Душа обрела свой уже не гостевой, а вечный покой в потусторонней келье. Через три года тело, а точнее его останки – мощи, выкапывали и тщательно «мыли». Подготовленные к длительному (вечному!) хранению черепа мы на носилках, в ящиках, а то и просто в руках сносили в костницу. Здесь в тишине и прохладном полумраке отец Феофан – круглолицый мягкотелый парень со светлыми глазами – заносил надписи в отдельную тетрадку и раскладывал черепа по полкам. За ними в стенах находились ниши, забитые костьми. Невозможно было определить, кому они принадлежат. Своеобразная монашеская братская костная могила. Я не видел скорби на лицах монахов, когда они переступали порог усыпальницы, не замечал печали, когда рассматривали надписи на черепах и брали их в руки. На Афоне есть каменный барельеф (примерно в это время здесь зародилось монашество) с изображением на нем павлина и надписью «Память о смерти полезна для жизни». Над монахом не довлеет извечный страх человека перед смертью. Ступивший на трудную, но спасительную иноческую стезю, он зрит и чувствует ее ежедневно, ставя в ряд обычных жизненных явлений. Более того – радуется ей, как восходу солнца, пению птиц, плеску волны, глотку воды, колокольному звону. «Слава Богу, что я живу, слава Богу, что умру», – молятся афонские монахи. Радости при жизни лишь ничтожная частичка, малая толика той благодати, которая ждет их в потустороннем мире под райскими кущами. Думать о смерти не принято. Живой про живое думает. Но есть люди, которые об этом не забывают и делают все, что может оказаться полезным другим. Отношение иноков к явлению, даже к названию которого мы боимся подступиться, – это нам и урок, и назидание, и своеобразное спасение от житейских напастей, и даже способ бытия.Мы думаем, что живем стабильно, прочно, что осели надолго, заякорились надежно, намертво. Никакие бури, шторма, ураганы не сорвут нас с места, не заставят отправиться к опасному и неведомому горизонту. Но человек всегда в пути, даже та дорога, которую он однажды выбрал, не заканчивается у порога, под надежной крышей, а продолжается, бежит дальше. И на этом пути еще много открытий, откровений, разочарований. Я на этом пути уже сегодня. «Хорошо бродячему, плохо оседлому», – писал Пришвин в «Дневниках». Это он о смутном революционном времени, когда порушился старый уклад и ветры перемен сорвали людей с насиженных и обихоженных мест. И дорожная скитальческая жизнь стала судьбой многих. Поневоле пришлось осваивать бродячий способ жизни. Вот и подумалось, что, может, и мой (и не только) скитальческий опыт кому-то сослужит пользу. Пусть даже это будет просто пример, напоминание, некий призрачный, далекий, но все же маяк. Подобной миссией наделены паломники. В разных землях и странах мне доводилось встречать это бродячее племя. В старину, кстати, так и советовали тем, кто по разным причинам был выбит из жизненной накатанной колеи: «Помолись, попостись и в путь соберись»….Все, абсолютно все есть у людей на покинутом нами берегу. Но если вдруг случится… ничего ведь они не смогут посреди зеленой мертвой хляби и бездорожья, ничего не найдут и не вспомнят. И тогда… тогда может так случиться, что на обломках заборов, на потрескавшихся оконных рамах и хлипких плотиках из древков знамен они приплывут к нашему ковчегу под этот чистый голубой свод. Приплывут и спросят: «Как вы жили – поделитесь опытом; как нам теперь жить – научите; по какой дороге, куда идти – укажите». И опять придется доставать из мешка сухие дрова, разводить костер и греть воду, прятать под пайолы пропитанную солью рыбу, полоскать за кормой грязное белье, сушить на мостике под мачтой размокший хлеб. Потом я выдерну из черного ила якорь, а мой спутник, поплевав на мозоли, возьмется за весла….И наш ковчег поплывет дальше.