Две жизни «Белого Бима»

Перу Гавриила Троепольского принадлежит более десяти книг. Но бессмертие выпало на долю лишь одной – повести «Белый Бим Черное ухо». А ведь это не так уж и мало, особенно если учесть, что сотни современников писателя не запомнились потомкам ни единой строчкой.

Гавриил Николаевич Троепольский родился 16 (по новому стилю 29) ноября 1905 года в селе Новоспасовке Тамбовской губернии. Его отец был священником. Сын долгое время об этом почти никому не говорил. Он понимал, что иначе может угодить за решетку. Одним из немногих, кому писатель доверил семейную тайну, оказался критик Владимир Лакшин. Уже 9 января 1971 года последний записал в своем дневнике, как разоткровенничался Троепольский: «Отец Троепольского, благочинный в Борисоглебске, вместе с шестью другими священниками был расстрелян в 1918 г. по подозрению в связи с контрреволюцией, подозрению пустому и зряшному. Когда их поставили расстреливать, отец первый громко возгласил: «Христос воскресе, братья», и они запели. Говорят, выстрелов они за пением не услыхали. Потом, в 1939 г., последний из расстрельщиков, оставшийся в живых, заходил к Гавриле и все ему рассказывал, каялся. Он повредился в уме и подолгу лежал в психиатрической больнице. Видно, так не сошло».

В 1924 году Троепольский окончил сельхозучилище. Но сразу в агрономы не пошел, устроившись сначала учителем в сельскую школу. По своей специальности Троепольский стал работать лишь с 1931 года. Позже он занялся селекцией и даже вывел два новых сорта проса.

Однако ученая карьера у Троепольского не задалась. Уже в марте 1971 года он объяснил Лакшину, почему ему пришлось уйти из науки. «Готовилась его книжка по селекции, и от него потребовали, чтобы там была глава о Лысенко (конец 40‑х гг., наверное). Он не спорил, даже вроде бы взялся писать, но написать не смог – замучился и отказался. С селекционной станции пришлось уйти» («Дружба народов» №10, 2004 г.).

Много лет главной печатной площадкой для Троепольского служил журнал «Новый мир». Впервые его имя появилось в этом издании весной 1953 года. В мартовском номере журнала был напечатан цикл сатирических рассказов воронежского автора под общим названием «Из записок агронома». Фрагменты из этих записок впоследствии легли в основу фильма Станислава Ростоцкого «Земля и люди» (на экран эта лента вышла в 1956 году).

«Записки агронома» получили хорошую прессу. Троепольский попросил по ним принять его в Союз писателей. Рекомендации ему дали Василий Гроссман и Лидия Сейфуллина. Кроме того, новомирский автор хотел заручиться ходатайством Федора Гладкова. Однако Гладков дал весьма расплывчатый отзыв.

«Автор, – подчеркнул 26 декабря 1953 года Гладков, – наблюдательный, литературно одаренный человек. Он хорошо знает людей и умеет ярко и умно отметить характерные их черты. Умудренный опытом, он только с иронией, с обличительной настойчивостью рисует портреты и крестьян, и чиновников. Очень живо обрисованы им лодыри, пустоболты, идиоты-карьеристы и очень тепло преданные делу колхозники. Не забудешь Болтушка, Гришку Хвата, короля жестянщиков, Трифона прицепщика. Так как внимание автора привлекали упомянутые герои, фигуры председателя колхоза и секретаря райкома бледны. Важно отметить, что автор стоит на верной дороге подлинного художника: он понимает основную задачу искусства – изображать людей, характеры, а не вещи, чего не понимают многие наши литераторы. Язык «Записок» простой и свежий. Чувствуется хорошее влияние Гоголя. Приветствуя Троепольского как своеобразного художника, я рекомендую комиссии все-таки воздержаться на время от приема его в члены ССП (для кандидата он даже по годам не подходит), т. е. до опубликования новой его книги, которая намечена к печати в «Нов. мире» в 1954 году» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 925, л. 78).

Из-за отзыва Гладкова приемное дело Троепольского было отложено на несколько лет. Вновь к нему вернулись лишь в 1955 году. При новом рассмотрении всех бумаг новомирца крепко поддержал Юрий Нагибин.

«Рассказы Г.Троепольского настолько всем хорошо известны, – отметил он в своем поручительстве, – о них столько уже писалось в периодической печати, что давать здесь развернутую рецензию на несколько наудачу взятых и присланных мне рассказов я считаю лишним. Г.Троепольский вошел в литературу зрелым, сложившимся человеком, с большим жизненным опытом. У него своя, выношенная, выстраданная тема, которую он разрабатывает смело, талантливо и остро; свое, оригинальное, видение мира; своя, очень органичная манера письма.

Великолепное знание колхозной деревни, глубокая заинтересованность во всех больших и малых делах сельских людей, умение ставить вопрос резко и остро сразу завоевали ему заслуженную популярность у читателя. Было опасение, что, исчерпав свою «агрономическую» тему, Г.Троепольский начнет повторяться, перепевать самого себя или окажется, как то нередко случалось с «бывалыми» людьми, входящими в литературу, автором одной книги, одного цикла рассказов. Но этого не произошло. Достаточно прочесть хотя бы один великолепный рассказ «У крутого яра», чтобы убедиться, что Троепольский – писатель «божьей милостью», что кругозор его ничем не ограничен и что возможности его писательского самораскрытия не замыкаются в одной теме, одного ряда жизненных впечатлений» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 925, л. 91).

Когда Твардовского власть в 1954 году убрала из «Нового мира», Троепольского продолжил печатать Константин Симонов (он, в частности, опубликовал его рассказ «Митрич»).

В 1958 году Твардовский вновь вернулся в журнал и сразу заслал в набор сатирическую повесть Троепольского «Кандидат наук». Поддержал он и лирическую прозу писателя. Твардовский опубликовал, в частности, его повесть «В камышах» («Новый мир» №4, 10, 1963 г.).

Однако все перечисленные вещи Троепольского, как и его первый роман «Чернозем», написанный в конце 1950‑х годов, довольно-таки быстро забылись. Может быть, потому что в них не было ярких героев. Другое дело – публицистика писателя. Один только его очерк «О реках, почвах и прочем», опубликованный в январе 1965 года в «Новом мире», чего стоил! Его обсуждала вся страна. Проблемы водных ресурсов тогда тревожили и ученых, и крестьян. От их решения зависело, будет ли страна со своим зерном или окончательно перейдет на импорт. А какой резонанс имели статьи в «Правде» «Об осушении и «осушении» (5 сентября 1965 г.) и «Сколько воды человеку нужно» (4 сентября 1966 г.)!

Еще в начале осени 1965 года воронежская писательская организация возбудила ходатайство о награждении Троепольского в связи с предстоявшим 60‑летием правительственной наградой. Воронежцев поддержали московские коллеги. 29 октября 1965 года заместитель председателя Союза писателей России Михаил Алексеев обратился в ЦК КПСС с трехстраничным письмом, попросив отметить Троепольского орденом Трудового Красного Знамени» (РГАЛИ, ф. 631, оп. 40, д. 925, лл. 43-45). Но партаппарат все эти ходатайства отклонил. Чиновники писателю явно не доверяли. Поэтому к юбилею ему вручили всего лишь почетную грамоту Президиума Верховного Совета РСФСР.

В начале 1967 года Троепольский написал пьесу «Постояльцы». Он возлагал на нее большие надежды. Но новомирский критик Владимир Лакшин, который в разные годы много занимался и театром, дал ему понять, что вещь не получилась. 30 мая 1967 года он сообщил писателю:

«Дорогой Гаврила Николаевич!

Побей, но выслушай! Видит бог, как я желал бы расхвалить до небес твою комедию, да не могу. Не смею судить о возможной театральной судьбе пьесы, но литературно она показалась мне слабой. Слов нет, ты отлично знаешь все, что описываешь, и конфликты, возникающие вокруг кукурузы и погубленных речек, тебе ближе, чем кому другому, но драматического, сценического решения их ты, мне кажется, не нашел, и оттого комедия выглядит вялой, временами искусственной и редко смешной – я от души смеялся лишь над одной сценой – допросом Силкова в конце 2‑го действия, тут ты действительно мастер.

Попробую, однако, сделать несколько конкретных замечаний, чтобы придать своей критике более «конструктивный», как говорят в дипломатических кругах, характер. Понятно, что замечания мои будут весьма субъективны, и я не знаю, захочешь и сможешь ли ты ими воспользоваться.

Итак:

1) Лица твои слишком однолинейны, однокрасочны даже для комедии. Креслодуб – бюрократ-краснобай – и только, Свищ – доносчик, Прилипкин – лизоблюд. Им не хватает каких-то более конкретных индивидуальных черт. Они знакомы зрителю с первого появления – и оттого мало интересны. Обычай ХVIII века давать героям знаменательные фамилии еще усугубляет наивность этого приема характеристики.

2) Профессор Устинский – лицо, как мне показалось, вовсе никчемное. Это благородный резонер, одно появление которого вызывает зевоту. Его надо уволить от должности и исключить из пьесы в любом случае.

3) Чекмарь и Креслодуб – оба разбойники, но различия их порою так мало видны, что они сливаются в одно лицо. Надо или найти для Чекмаря свои краски, свою линию действия – или убрать его.

4) 1‑е действие, как ты и сам чувствовал, решительно не удалось. Думаю, надо начинать сразу со 2‑й картины (дома приезжих), и зритель ничего ровно не потеряет.

5) Разыгрываемая в лицах басня о Переплюйке – длинна и не нужна. Вообще, если уж показывать Колину самодеятельность, то достаточно сделать это один раз в III акте.

6) В конце слишком быстро и неожиданно, без всякой комедийной или драматической борьбы все меняется к лучшему: сообщение о Пленуме ЦК и заключение минского ученого появляются с той веселой легкостью, как то бывало в бесконфликтных пьесах.

7) Мистико-космическая сцена в финале (с перфокартами) не кажется мне находкой. Впрочем, это дело вкуса. Плучеку может понравиться.

8) В диалогах хотелось бы поменьше слышать искусственного, «пьесного» языка – и побольше живой, «неправильной» речи, сбивчивого разговора, естественных интонаций. А то герои часто долго и «литературно» объясняют друг другу то, о чем могут понять с полуслова, да и зрителю впору самому об этом догадаться.

9) Герои на сцене часто веселятся, о чем свидетельствует обилие ремарок (смеется). Но это не значит, что в этих же местах станет весело и зрителю. Пусть герои чаще говорят друг с другом с полной серьезностью, а зритель будет смеяться до упада.

Не сердись на меня, дорогой Гаврила Николаевич, за этот придирчивый разбор (некоторые пометки я оставил еще в тексте). Но я слишком уважаю тебя как писателя и люблю как человека, чтобы лукавить перед тобой.

Понимаю, что сейчас тебе психологически трудно думать о чем-либо другом, кроме этой пьесы. Но надеюсь, что в ближайшее время ты снова сядешь за рассказ, в котором настоящая твоя сила. Как бы хорошо это было сейчас для журнала!

Как твое здоровье? Этот съезд способен был уложить в постель людей и более здоровых. Но дома, надеюсь, тебе и стены помогают.

Дружески обнимаю тебя и заклинаю не обижаться на мою ворчливую критику» (РГАЛИ, ф. 1702, оп. 9, д. 249, лл. 75-76).

Как художник Троепольский остался в истории литературы лишь одной повестью. Но какой! Я имею в виду книгу «Белый Бим Черное ухо».

Первую редакцию этой повести Троепольский подготовил еще в конце 1960‑х годов. Как всегда, он с новой вещью сунулся в «Новый мир». Твардовский долго постоянного автора журнала мариновать не стал. Он даже согласился заключить с писателем договор. Единственное, что его смущало, – объем: все-таки восемнадцать печатных листов журналу «переварить» было трудно. Но Троепольский пообещал, что за несколько месяцев рукопись вдвое сократит.

Когда же стали подписывать договор, Твардовского потянуло на разговоры по душам. Он хотел понять, почему некоторые новомирские авторы вдруг резко отошли от современных проблем и взялись писать о пташках. Его заместитель по журналу Алексей Кондратович потом вспоминал в своих дневниках: «Решили заключить договор с Г.Н.Троепольским. Повесть о собаке.

А.Т.: – Вообще это печальный факт. Вот Воронов (автор романа «Юность в Железнодольске». – Прим. авт.) написал прекрасную вещь о голубях. Никогда так хорошо не писал. В романе у него много разных страниц. Это как на псковских землях, там народ пахотой выбирает камни, а потом они снова откуда-то появляются. <Игорь> Сац правил, правил роман, выгребал из него… А эта новая повесть сделана словно из одного камня. Прекрасная повесть. Но вот и он ушел к голубям. А ты, Гаврила, к собакам.

Г.Н. замахал руками:

– Нет, у меня не просто о собачке. У меня глазами собаки будет показано все наше общество.

Тут уж мы расхохотались.

– Ну, Гаврил Николаевич, – сказал А.Т., – чего же ты нам раньше не сказал! На такую повесть мы бы ни в коем случае не заключали договор.

Отсмеявшись, А.Т. продолжал:

– А еще раньше догадался уйти от современных болей и ран, еще в тридцатые годы, Иван Сергеевич Соколов-Микитов – и начал заниматься своими сойками, воробушками, и прекрасно у него это получалось и получается до сих пор. Но ведь все это очень печально. Чем больше мы нажимаем на актуальную тему, тем больше отталкиваем от нее. И я предвижу, что в самом недалеком будущем к воробушкам уйдут и другие талантливые люди. При этом я ничего не могу о них сказать плохого. Воронов пишет о голубях, но я вижу, что он любит не одних голубей, но и до боли любит людей, они тоже прекрасно описаны в этой его повести, которая, в сущности, представляет собой ответвление от железнодольского романа. Это совсем другое, нежели пришвинские книги. Я честно признаюсь, что не люблю Пришвина, хотя природу он, конечно, знал. Но он был плохой, злой человек. И людей он не любил» (А.Кондратович. Новомирский дневник. М., 1991, запись за 12 декабря 1969 года).

Но пока Троепольский повесть вдвое сокращал и доводил до ума, в «Новом мире» власть поменяла главного редактора. Отдать «Бима…» новому редактору Валерию Косолапову писатель отказался. Он слишком дорожил своими отношениями с Твардовским и понимал, какую боль могли доставить поэту переговоры о сотрудничестве с его преемником.

Чуть позже про «Бима…» прознал Сергей Викулов. Он сразу решил переманить воронежского автора в свой журнал «Наш современник». Как потом вспоминал Викулов, его просьба, «сначала устная, была передана писателю третьим лицом».

«Определенного ответа он (Троепольский. – Прим. авт.) не дал, – рассказывал Викулов, – но и надежды не лишил… И тогда я отважился послать ему письмо. Вместо ответа совершенно неожиданно для меня Гавриил Николаевич пришел в редакцию сам. Поздоровался сдержанно, угрюмовато… Разглядываю гостя: мужик мужиком. Нос картошкой, да еще и бородавка возле него. Лицо небольшое, с крупными складками на щеках, голос глуховатый, но достаточно четкий. Говорит неторопливо, слово за слово – чисто крестьянская манера: спешить некуда, да оно и солиднее так-то, а где солидность – там и достоинство, и даже загадочность… Об этой манере общаться я бы сказал так: не спеши говорить – спеши слушать. Троепольский при этой, первой, встрече явно хотел слушать, дабы понять – что за человек сидит перед ним, чем он дышит, можно ли иметь с ним дело. Так ведет себя крестьянин, приехавший на базар со своим товаром – зерном там или мясом: пока не обойдет все ряды да не узнает, какие цены сегодня на базаре, – товар свой даже и не покажет… Не показал своей повести в этот раз и Трое­польский: «Надо с Трифоновичем посоветоваться», – буркнул и, встав, пожал мне руку, но уже с более просветленным взглядом, чем вначале» (С.Викулов. На русском направлении. М., 2002).

Твардовский не стал возражать, чтобы повесть Троепольского сначала появилась на страницах «Нашего современника». Но тут вмешалась цензура. До приятелей писателя дошли слухи, что вопрос с публикацией книги завис. Издатели занервничали. Атмосферу той поры очень точно передал Лакшин.

«У Троепольского в «Нашем современнике», – отметил критик в своем дневнике, – идет повесть о собаке с посвящением А.Т., которым Гаврила очень дорожил и гордился. Цензура задержала, а Беляев (замзавотделом культуры ЦК КПСС. – Прим. авт.) потребовал снять посвящение. Он, видите ли, догадался, что пес в повести затравлен, и посвящение – не зря.

Неделю журнал стоял, пока Беляева не убедили, что Твардовский знает, что повесть ему посвящена и может разразиться скандал. Викулов дважды или трижды звонил в Воронеж, но Гаврила стоял на своем – и устоял».

Викулову сначала пришлось выдержать долгую битву за сохранение в книге Троепольского авторского посвящения, которую он в итоге проиграл. Но затем цензура предъявила серьезные замечания по второй части повести. Викулов вспоминал: «B повести есть некий персонаж по имени (или по кличке) «Серый». Неприятный тип однозначно. И все бы ничего, но этому типу к подъезду дома, где он живет, по утрам подают черную «Волгу», его боятся, на него косятся, но «уважают»…

«Ах, черная «Волга» у подъезда?.. Так это же секретарь обкома! – догадался цензор. – Здо-орово! «Серый» – секретарь обкома! Что это, как не дискредитация руководства, как не антипартийный пафос!» – так примерно витийствовал цензор, указывая на подчеркнутые строчки в верстке.

– Я не могу убрать все это без согласия автора, – воспротивился я. – А автор в Воронеже. И быстро приехать едва ли сможет: он не молод… И значит, журнал не выйдет в срок…

– Ну это уж ваша забота, – мило улыбнулся цензор.

– Да, моя. И потому я пойду в ЦК и скажу, что с вашими вычеркиваниями не согласен, – с мальчишеской строптивостью проговорил я.

– Попробуйте… – спокойно отреагировал цензор».

Спасло повесть лишь вмешательство инструктора ЦК КПСС Н.П.Жильцовой.

Весной 1972 года редакция журнала «Наш современник» выдвинула повесть Троепольского на соискание Государственной премии РСФСР имени М.Горького. Ходатайство поддержал Союз писателей России. Но кто-то наверху кандидатуру Троепольского тогда отклонил. Справедливость восторжествовала лишь в 1975 году. Причем писателю дали уже не республиканскую премию. Он был удостоен Госпремии СССР.

Позже повесть «Белый Бим Черное ухо» была отмечена также итальянской премией Монца, присуждаемой лучшим книгам для слепых детей, и дипломом флорентийского Фонда Леонардо да Винчи. Добавлю, что к 1982 году повесть Троепольского перевели и издали в 17 странах, в том числе в США, Англии, Германии, Японии, Турции, Финляндии и Германии.

Вторую жизнь книге «Белый Бим Черное ухо» подарил Станислав Ростоцкий, снявший в 1977 году по повести уникальный художественный фильм. Эта лента собрала десятки миллионов зрителей.

Однако после «Бима…» Троепольский уже ничего яркого, по сути, не написал. Хотя в литературе он продолжал играть роль некоего гуру. Так, в 1986 году писатель взял на себя функцию судьи, публично осудив на съезде советских литераторов своего коллегу Виктора Астафьева (за рассказ «Ловля пескарей в Грузии»).

Умер Троепольский 30 июня 1995 года в Воронеже.

Вячеслав ОГРЫЗКО, литературовед, главный редактор интернет-портала «Литературная Россия»

Досье «УГ»

Гавриил Николаевич Троепольский (16 (29) ноября 1905 – 30 июня 1995, Воронеж) – русский советский писатель, публицист, драматург и сценарист. Заслуженный работник культуры РСФСР (1985), лауреат Государственной премии СССР (1975).
Обладатель ордена Трудового Красного Знамени, ордена Дружбы народов и золотой медали Фонда Леонардо да Винчи, почетный гражданин Воронежа и Острогожска, почетный доктор Воронежского государственного университета (1993).