«Другу сердца моего». История автографа Александра Куприна

Я расскажу о книге поразительной судьбы. Автор – русский классик. Увидала свет более восьми десятков лет назад в Париже. С берегов речки Сены переехала в Москву, к популярному телекомментатору. От него поступила автору этих заметок. Затем снова принялась путешествовать: оказалась в Ленинграде у коллекционера Александра Леонтьева. После его смерти переместилась в Подмосковье. Ее владельцем стал замечательный человек и талантливый писатель Николай Васильевич Паншев. И вдруг невероятным образом вновь вернулась ко мне. Вот такой фантастический круговорот! Подобное могло случиться лишь у библиофилов.

Отдарок за подарокИмя Владимира Маслаченко памятно любителям футбола. Блестящий вратарь, игравший за «Локомотив», «Спартак» и сборную СССР, закончив спортивную карьеру, стал непревзойденным телевизионным комментатором.И еще Маслаченко был страстным книжником. Когда советские спортсмены выезжали за границу, валюту им давали в таком мизерном количестве, что ее впору было рассматривать в микроскоп. В стране «социализма» была лютая нехватка самых немудрящих вещей. Но Маслаченко мануфактуре предпочитал книги….Москва, середина семидесятых годов. 5 марта – день рождения Маслаченко. Я преподнес ему редчайший ранний сборник стихов обожаемого им Шевченко на украинском языке в роскошном кожаном переплете. Книгу украшал экслибрис-штамп братьев Зенкевичей: популярного поэта-акмеиста Михаила и талантливого художника Бориса.Маслаченко был растроган. Он тут же начал вслух читать стихи, и в его артистичном исполнении украинский язык звучал особенно поэтично.А затем Володя совершил красивый поступок. Он протянул мне малого формата книжечку в скромном дерматиновом переплете:- Отдал последние франки, когда был в Париже: обнаружил на развале, что на набережной Сены.Я раскрыл и задохнулся от счастья! Это был сборник рассказов Куприна «Храбрые беглецы» (Париж, «Возрождение»). Размашистым, корявым, но легко читаемым почерком знаменитый автор написал: «Другу сердца моего строгой моралистке Марии Михайловне Гингер с уважением. А. Куприн. 1933».Несравненное счастьеТалантливый прозаик, герой Сопротивления Владимир Брониславович Сосинский с 1920 года жил в Париже. После войны тринадцать лет заведовал отделом в ООН. В 1960 году вернулся на Родину. Это был очаровательный, душевный человек. Мы подружились, часто встречались. Он много рассказывал о литературной эмиграции. Увидав автограф Куприна, удивился:- Мария Михайловна? Замечательная женщина с трагической судьбой! Ее мужа, патологоанатома, бандиты убили в восемнадцатом году. Она мать поэта Александра Гингера и свекровь Анны Присмановой, поэтический дар которой нашел многочисленных поклонников. Семья Гингеров, бежав из России в девятнадцатом году, обосновалась в Париже. Мария Михайловна, урожденная Блюменфельд, стоматолог, умела и любила принять друзей. В основном это молодые литераторы. Выпив чай с пирожками, читали свои творения – стихи и прозу. Ну и я выступал с фрагментами из повести «Махно».- А маститые заглядывали?- Кого здесь только не было! Адамович, Алданов, Поплавский, Зайцев, Цветаева. Кстати, с Мариной Ивановной в середине двадцатых годов я жил в одной квартире в Париже, на рю Рувэ, 8. Однажды я уговорил ее поехать со мной к Гингерам. Здесь она читала стихи. В душу запали надрывные строки:Тоска по родине! ДавноРазоблаченная морока.Мне совершенно все равноГде – совершенно одинокойБыть, по каким камням домойБрести с кошелкою базарнойВ дом, не знающий, что – мой,Как госпиталь или казарма….Заметим, Цветаевой в Париже жилось худо: бедность доходила до крайних пределов. Бахрах, близкий друг поэтессы, писал: «К этому прибавлялось еще удручавшее непонимание ее творчества не только широкой читательской массой, но сплошь да рядом так называемой культурной элитой» («По памяти, по записям». Париж, 1980).Сосинский продолжил:- Однажды в доме Гингеров появились Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский, но они быстро ушли – куда-то торопились. Порой заглядывал Куприн. Случалось, он читал свои рассказы, впрочем, почти всегда из того, что было написано прежде. Мария Михайловна любила наставлять Куприна. Как доктор, рекомендовала срочно бросить курить. – И Сосинский исполнил на разные голоса: – «Александр Иванович! Курение – аморально, вредит здоровью, а от никотина темнеют зубы и дурно пахнет изо рта. Не зря Чехов говорил, что поцеловать курильщика все равно что облизать пепельницу!» Куприн в ответ смеялся: «Мария Михайловна! Не передергивайте. Чехов говорил о курильщицах!» – Вот откуда в автографе появились слова: «строгой моралистке».- Одним словом, литературный салон Гингеров?- Ну не совсем! Салон подразумевает регулярные встречи. Такие в XIX веке были у Оленина, Елагиной, Одоевского, Ростопчиной. Или позже у Гиппиус и Мережковского – «Зеленая лампа». В Париже то и дело возникали творческие кружки и объединения. Гингера и Присманову я встречал в начале двадцатых годов в «Палате Поэтов», затем, помнится, они входили в объединения «Через», «Кочевье», «Круг». У Гингеров случались посиделки от случая к случаю. Поводом мог служить чей-то день рождения или выход книжки. Гуляли вскладчину. Гости приносили кто что мог: бутылку вина, пирожные, фрукты. Жили бедно, но у нас была полная свобода творчества. Это несравненное счастье – свобода жить и творить без оглядки на власть.«Хрупкая, как лед весенний…»Александр Бахрах в упомянутой книге «По памяти, по записям» писал: «Гингер был некрасив, однако в лице его, в манере держаться было что-то, что делало его «общим другом». Он был на редкость умен, умен в мельчайших наблюдениях… У него было собственное видение мира. Он был фаталистом».Гингер умел читать свои стихи, казавшиеся неуклюжими. Поэтика его строго выверенная, отчетливая. Патетические мотивы смелы. Они органически переплетались с комическими. К примеру, в стихотворении «Анне Присмановой» («Воля России». Прага, 1926).Для вас пишу, любя и нарочито,В прямом доверии и в простоте.Читайте тридцатипятиочито,Хоть этот почерк и осточертел.А там стихопечатальной машиной,Которой век пороги обмелил,Смят почерк этот чисто камышиный,Побит свинцом и стерт с лица земли.Поэзия самой Присмановой пронизана жаждой новизны. Критик Юрий Иваск отметил: «Присманова, героически не боясь смешного, и иногда наперекор грамматическим правилам, создала свой мирок из таких, казалось бы, несовместимых слагаемых, как сентиментальность и гротеск» («Русская литература в эмиграции». Питтсбург, 1972).По веленью Водолея Мы мечтаем, бдим и спим.Солнце, cумеpки жалея, Небо уступает им.Теx же четыpеx наcедокПpоcинь, лето, осень, снегВодит год, но напоследок Позабыл их человек.Не звездой теперь дорогу Метит он, а фонарем.Сердце рощи понемногу Истекает янтаpем.Жажда «обновить поэзию» помешала Присмановой полностью развернуть свой несомненный талант. И лишь в последние годы жизни ее творчество сделалось яснее и мощнее (поэма о революционерке Фигнер – «Вера»):…Ладога белила волныВ день осенний и сухой,Синий воздух, ветром полный,Желтой шелестел трухой.В этот день, уже осенний,Но еще в лучах тепла,Хрупкая, как лед весенний,В крепость женщина вошла.И Гингер, и Присманова заняли достойное место в литературе русского зарубежья. Не случайно их стихи были включены в авторитетный поэтический сборник «Якорь. Антология зарубежной поэзии», составленный Георгием Адамовичем и Михаилом Кантором («Петрополис». Берлин, 1936). Творчество поэтов-супругов представлено и в шеститомной антологии «Литература русского зарубежья». Там же опубликована повесть Сосинского «Махно». Кстати, Владимир Брониславович был знаком лично с Нестором Махно. Оказавшись в Париже, «батько» вел мирный образ жизни, работал плотником в театре. Замечу, Махно и Сосинский вместе даже выпивали, по российским понятиям это верный признак дружбы.ЭпилогКуприн вернулся на Родину тяжело больным и умер в Ленинграде в августе 1938 года. Мария Михайловна погибла в 1942 году в концлагере Освенцим. Супруги Гингер в 1946 году приняли гражданство СССР. Анна Присманова скончалась в муках от страшной болезни 5 ноября 1960 года. От этой же болезни в августе 1965 года умер Александр Гингер.Цветаева вернулась в Москву в 1939 году, но и здесь счастья не обрела. Родина приняла ее холодно. Стихов ее не печатали, книг не издавали. Тиснули лишь несколько переводов. Жить было не на что. И как выяснилось, незачем. Цветаеву поселили в комнатушке в коммунальной квартире на Покровском бульваре, 14. (Мемориальной доски, понятно, нет. Те, кто распределяет эти доски, подозреваю, не слышали о поэте Цветаевой.) С началом войны ее эвакуировали в Елабугу, где ей пришлось совсем худо. В последний день августа 1941 года гениальная поэтесса залезла в петлю. Похоронили на скорую руку на местном кладбище. Место захоронения утеряно. Печальна судьба русской творческой эмиграции! Вспоминается горькая строфа Ахматовой: «Чем этот век хуже предшествовавших?»Зато прав Куприн, еще в 1908 году утверждавший: «Русская литература не есть отражение западной литературы. Она самобытна и велика, ее влияние на западную литературу несомненно».NB! Валентин Лавров, писатель, литературовед, библиофил. Создатель литературного жанра «русский исторический детектив». Автор около двух десятков романов, составитель и автор комментариев шеститомной антологии «Литература русского зарубежья». Академик РАЕН. Лауреат Государственной премии МВД, Шолоховской премии и др.