Другая жизнь. Этюды из детства

Еще в раннем детстве, в селе, стоя посреди нашего молоденького сада, я очень страдала, что не умею «любоваться природой». Я старалась жить правильно, соответствовать некоему образу себя, который не знаю откуда взялся. Так вот, восхищаться природой было правильно, ну просто совершенно необходимо, все вокруг ахали и восхищались. Я старалась тренироваться: летом, едва продрав глаза, я бежала к той стороне нашего дома, где росли высокие, сильные розы. Я долгие минуты таращилась на бархатно-пурпурные изгибы лепестков, на капельки росы в этих изгибах, зарывалась носом в их сердцевину, но никакого восторга, каких-то особых, а не просто приятных чувств не испытывала. Это было второе мое тайное уродство, а первое, как я уже писала, – неумение играть в мяч.

Уже потом я прочла у кого-то из великих, что ребенок не чувствует красоты природы, ибо сам еще является ее частью.

Но никакой «частью» я себя тоже не чувствовала. Наоборот, в душе постоянно щемила отдельность, отъединенность и от природы, и от людей – от всего живого. Я чувствовала себя пыльным шариком, заброшенным с другой стороны кирпичной стены в лопухи и крапиву, да так и забытым там. Кто бросал? Зачем? Все забыли. Наверное, искомую цельность, слитность с миром дает таким натурам только чувство Бога, замысла его творения. Мы же росли среди сплошного атеизма.

Жажду смысла жизни, красоты, наверное, я и реализовала в запойном чтении и особенно в упоении кинематографом. Мы жили в городе рядом с кинотеатром «Родина», и всякий раз событием была смена вывески с названием нового фильма.

Прогуливаясь в прохладном фойе с мраморным полом, я предвкушала погружение в другой мир. И с первыми же лучами на белом экране уходила в него с головой.

«Человек-амфибия», «Повесть о первой любви», «Чистое небо» – знаки, пароли нашего детства. Нам не нужны были галлюцинации – достаточно было киногрез.

Кинореальность обладала огромной властью. Например, когда случились перестройка, роспуск компартии и все кинулись выходить из партии и записываться в православные, я долго не решалась креститься. На партию с ее атеизмом мне давно было наплевать, но в душе ярко жил образ юной Галины Польских, которая в «Повести о первой любви» читает в клубе стихи Эдуарда Багрицкого о девочке-пионерке Вале-Валентине, которая даже при смерти отвела от себя материнскую руку с крестиком.

Они были так глубоко во мне впечатаны, этот образ и те чувства, и так сильно было во мне требование быть собой, не предавать ничего светлого в себе, испытанного в детстве, юности, что противоречие между теми несколькими строчками Багрицкого и собственным крещением чисто эмоционально так и осталось в глубине души чем-то царапающим, до конца не решенным…