«Довлатов» нынче в тренде. Реквизит из 1970‑х годов обеспечил фильму атмосферу безысходности своей эпохи

Фильм Алексея Германа-младшего «Довлатов» вышел в российский прокат 1 марта 2018 года и сразу спровоцировал редкое для сегодняшнего дня явление: билетов нет, все продано! Стали ли причиной такого интереса вспыхнувшая с новой силой мода на творчество Сергея Довлатова, конкурс Берлинского кинофестиваля или грамотная реклама – вопрос спорный, равно как и впечатления зрителей от просмотренного фильма. Несколько дней в холодном ноябре 1971 года оказались точной выжимкой эпохи и свидетельством того, что не так уж она далека от нас, как кажется.

По словам создателей фильма, более 28 процентов респондентов ответили «Да!» на вопрос, нужно ли снимать фильм про Сергея Довлатова, причем опрашивали молодых ребят, школьников и студентов. Если так, то своему зрителю фильм угодил. Для двадцатилетних, жизнь которых построена на «поисках себя» и требовании признать депрессию «настоящей» болезнью, кино в самый раз. Тлен, тоска и безысходность, приправленные мрачными декорациями коммунальной квартиры. Сам Сергей Довлатов (Милан Марич), не желающий прогибаться под неприятный мир, несильно заросший, сильно пьющий и проводящий все время с такими же творческими друзьями, – герой не только своего, но и нашего времени. Мать Довлатова Нора Сергеевна (Тамара Оганесян) с фразой «На еду я нам заработаю, а ты пиши» также отлично вписывается в систему ценностей миллениалов, всей силой восстающих против унылых офисных будней в пользу раскрытия таланта, но не всегда уточняющих, на что при этом существовать. Они, охотно цепляющие значки с портретом Довлатова на рюкзаки и фотографирующиеся у памятника после ритуальных возлияний на улице Рубинштейна, теперь будут делать это еще охотнее. Довлатов, мол, наш человек! Приглашенный из Сербии Милан Марич в образ попал на ура: сыграл не только актер, но и внешнее сходство, и неторопливая повадка, и отпечатавшийся во всех рассказах пессимистичный юмор.Для аудитории постарше, знакомой не только с парой повестей Довлатова, но и с воспоминаниями о нем современников, депрессия главного героя кажется избыточной. Если верить воспоминаниям ленинградской подруги Людмилы Штерн, Довлатов в отличие от Бродского как раз таки согласен и готов был идти на компромисс. Вспомним рассказы из одноименного сборника: как непринужденно писал он про «обреченного на счастье» 400‑тысячного жителя Таллина, про доярку, которую «коммунисты избрали своим членом»… Чем выбиваются из этого списка выряженные в великих русских писателей придурки, благословляющие корабль? Да ничем. Не веришь: неужели не написал бы он про эту буровую вышку, ставшую в фильме последней каплей? Написал бы. Хотя, впрочем, «Компромисс» – это истории более позднего периода: может быть, тридцатилетний Довлатов Германа-младшего образца 1971 года этим искусством овладеть не успел. Пока что его доля – сны о коктейле «Пина колада» как о символе западной дольчевиты и страстное желание напечататься хоть где-то, перестав быть «писателем, которого не существует». И единственная материальная цель – найти 25 рублей, чтобы купить немецкую куклу рано повзрослевшей дочке Кате, которая все уже поняла про особенности своего одаренного папы.Вместо прогулки он ведет ее «в гости» на литературный вечер. На флэту Катя засыпает, но прогулку все-таки получает, правда, специфическую. Шестилетнюю, немаленькую уже девочку передают с рук на руки друг другу отец и Иосиф Бродский (Артур Бесчастный), бредущие по холодному ночному Ленинграду. От тяжести кряхтят, но не забывают, однако, рассуждать о непростой судьбе русской литературы, последнем поколении настоящего русского языка и о неотвратимости отъезда Бродского из Союза.Жители Питера, которые по просьбе Германа-младшего несли на съемочную площадку все сохранившиеся предметы быта той поры, со своей задачей справились. Обшарпанная коммуналка в унылом ноябрьском Ленинграде, телефон в коридоре, убогие, на взгляд современного зрителя, красные гвоздики, которыми поздравляют друг друга коллеги, и квартирники с исполнением под гитару стихов Окуджавы отлично создают эффект погружения в атмосферу 1970‑х годов – тех самых, которые кто-то помнит, а кто-то хотя бы про них читал. Повторяющий «Голда Меир – ястреб!» пассажир автобуса намекает – на дворе 1971‑й, уже принято историческое решение об «обмене евреев на зерно», благодаря которому вскоре уедет сначала Бродский, а потом и сам Довлатов. Герой-богатырь Милан Марич играет то, что должно, – и в автобусе, где промелькнула надежда на будущее, и в отсылающей к эпохе блокадного Ленинграда сцене с мертвыми детьми в тоннеле метро, и в квинтэссенции семидесятых, возле отправленных в макулатуру рукописей его друзей-поэтов.Беспроигрышный принцип: хочешь растрогать зрителя – покажи зверушку. Зрители непросвещенные просто умилились, увидев мелькнувшую пару раз в кадре собаку, а знатоки довлатовского творчества поблагодарили режиссера за внимание к Глаше – собаке, которой сам писатель посвятил отдельный рассказ в цикле «Наши» и за вывоз которой в эмиграцию честно уплатил по три рубля за кило ее веса: Глашу оценили «чуть дороже постной свинины».На экране показаны шесть дней жизни героя. Однообразной жизни в однообразном ритме, в которой создатели фильма упустили то главное, чем пропитано все творчество Довлатова, – его безудержную иронию, направленную на самого себя, на общество, на страну, на навязанные компромиссы. И патетические комментарии в последнем кадре практически та самая пошлость, которую сам Довлатов и Бродский точно бы не оценили.