Дочь ошибок трудных. Право на гнев и восторг нужно заслужить

Даниил Гранин. «Причуды памяти». Москва : Центрполиграф, 2014

У Даниила Гранина новая книга. «Причуды памяти». Это не роман, не повесть, даже не сборник рассказов. С жанром, кажется, сам автор едва ли определился. Будем считать «Причуды…» собранием новелл, где самая длинная – несколько страниц, самая короткая – в одну строку. По сути, это мемуары, но не чистой воды. С одной стороны, есть тут и блокада, и предвоенные годы, и Великая Отечественная, и наше с вами «заоконье». Но с современностью соседствуют, например, размышления о Петре I и «античные байки» о Перикле, Александре Македонском, Эврипиде и Софокле – тогда какие же это, спрашивается, мемуары? Получается, что название книги в полной мере отражает саму ее суть – это действительно причуды памяти, игры разума, подобно разноцветной мозаике, прихотливо, на свой лад преломляющие свет прошлого и настоящего. Начинать чтение «Причуд…» можно с любого места. Никакой видимой хронологии здесь нет: человеческой памяти вообще свойственны иррациональность и подвижность, способность перескакивать с одного на другое, с низкого на высокое, подчиняясь лишь ей одной понятному закону подсознания. Открываем наугад. «Крымскую область передали Украине. Весть об этом была радостно встречена народами нашей страны… Великодушный акт русского народа выражает любовь к украинскому народу!» – так преподносил нам горкомовский лектор». Это новелла «Март 1954 г.». Полстраницы холодного гнева на систему вообще, «которая до сих пор позволяет начальникам ни с кем не считаться», и на Хрущева с его «хамством, самоуправством» в частности.  Всего полстраницы строгого, даже сухого текста без особых экспрессивных эпитетов. Но здесь больше чувства, а главное – права на это чувство, чем в самых восторженных, ура-патриотических криках, накрывших нас ровно через шестьдесят лет, в марте 2014-го. Потому что он за эту землю воевал, пусть и не в самом Крыму, а на Ленинградском и Прибалтийском фронтах, это нюансы. Воевал, а не урвал по случаю. Для него все эти танки, пушки и самоходки, из которых выстроен мемориал на севастопольской горе Сапун, отнюдь не предмет ленивого курортного интереса. Это тяжелые знаки вопроса: «Да и вообще не слишком ясно, в чем был смысл так долго удерживать этот клочок земли такой кровью. В чем смысл обороны Севастополя в 1942 году? Пошел бы Нахимов на такое?» И контрапунктом сам себе: но в это, уже мирное, время «этот клочок земли» хочется удержать всячески». В Гранине есть все, кроме сентиментальности. Жесткость, сарказм, горечь, толика нравоучительности, но больше всего какой-то высшей справедливости. По всей видимости, она  «дочь ошибок трудных», родная сестра почти векового жизненного опыта. Гранин и к себе не так чтобы уж очень снисходителен: «Каких людей изготавливала советская жизнь? Я сам – хороший пример. Все принималось как должное – история не допускала разных толкований. Было три революции. Цари все плохие, Гегель, Фейербах, Ницше… имели серьезные ошибки, не заблуждались только Маркс, Ленин, Сталин». Пройдя сквозь горнило такого единомыслия, Гранин сам себе не позволяет однозначности ни в чем.  Поэтому, наверное, буквально за несколько страниц до «крымских обличений» он пишет о похоронах Хрущева – позорных и малодушных. Рассказывает, как скрывали смерть бывшего генсека, как объявили санитарный день на Новодевичьем, как оцепили район солдатами, чтобы, не  дай бог, никакой публики, никаких скорбящих. «Откуда такой страх, жалкий, панический страх любви к Хрущеву? Каким трусом оказался трижды Герой Брежнев, как подло сводил он счеты с покойным. За что? За то, что тот выдвинул его, и Суслова, и всю эту компанию в Политбюро?»«Причуды памяти» – это энциклопедия XX века. Многоликая, густонаселенная. Персонажи наиколоритнейшие. Академик Лихачев – ему посвящено множество поистине любовных страниц. Автор приводит фрагменты их переписки, глубокой, умной, содержательной. Не письма, а большая литература. Много случаев из жизни, а вот глава, которая так и называется – «Рецепты Лихачева». Как удалось ему, прошедшему Соловки, работавшему на износ, дожить до 90 лет? И не просто досуществовать, но жить полноценно, эмоционально обильно? Потому что никогда в нем не было подавленности. Потому что с детства, со школьной скамьи был приучен мыслить смело и свободно: «Я был карикатурист, рисовал на школьных учителей. Они смеялись вместе со всеми. Они поощряли смелость мысли, воспитывали духовную непослушность. Это все помогло мне противостоять дурным влияниям в лагере… Всякое несчастье шло мне на пользу». Курчатов и Сахаров, Зощенко и Басилашвили, но здесь же Лысенко, какие-то партийные бонзы – потому что во всем нужно равновесие, добро и зло – понятия условные, друг без друга невозможные. Какую долгую жизнь прожил Гранин, сколь много есть ему нам рассказать! Гул легендарного XX съезда сменяется влажным лесным шорохом: противопоставление шума и тишины – это и есть жизнь. Вот размышления о фундаментальном – о совести, чести, любви, страхе смерти: «Я хотел бы поверить в Бога, но боюсь». И сразу здесь же – анекдот, приземленный, но от того особенно смешной: «Ты можешь держать меня за любое место, только не держи меня за дурочку». Все честно, все так, как есть. С преломлениями, но без искажений.