Диктатура формул и свобода мысли

Ежедневно и ежечасно звучит в учебных аудиториях и классах призыв к ученику: думай! Мы слышим его с раннего детства в самых разных ситуациях, а позже сами требуем от своих детей: а ты подумай, хорошо подумай! И я не знаю случая, чтобы ребёнок спросил в ответ, что конкретно он должен делать, какие невидимые операции производить в своём мозгу. Что значит думать? Можно употребить другой глагол: мыслить. Тогда специалисты в ответ на наш вопрос, как человек мыслит, сразу назовут несколько типов мышления, выделят роль разных органов восприятия, участвующих в этом процессе, скажут, кому важнее увидеть, кому – потрогать предмет, чтобы прийти к определённому умозаключению. Но если вернуться в класс, к задачам учителя, нетрудно заметить, что и здесь «думание» требуется разное. Процесс решения типовой задачи не похож на самостоятельный поиск, например, способа сравнения геометрических фигур. И уж совсем другие усилия прикладываются при написании сочинения или рассказа о каком-то важном событии в личной жизни. Каким приёмам мы учим ребёнка, а какие он может изобрести только сам, если захочет? И какая разница между ними? Эти вопросы корреспондент «Учительской газеты» Нина Пижурина, ведущая рубрики Terra incognita, задаёт руководителю Центра по разработке информационно-образовательных проектов РГГУ Сергею Шеховцову.

– Мышление, как дыхание, свойственно человеку от рождения. Дети же не спрашивают, что надо делать, чтобы дышать! И школа использует это свойство для достижения своих целей. В быту мы привыкли говорить, что ребёнок учится, получает образование, усваивает знания, но заботимся о содержании этих слов ещё меньше, чем о смысле призыва «думай!». Есть люди, способные запоминать массу разных сведений, легко оперировать ими, умело применять нужные формулы и даже кое-что изобретать, пользуясь ими, как элементами мысленного конструктора. Впоследствии они часто становятся неплохими специалистами, достигают заметных успехов, так и не задумавшись ни разу: почему эти формулы работают? Какие явления в окружающем мире, замеченные творцами наук, какие несоответствия или отсутствие связей заставили первых мудрецов мучительно искать те способы решения, которыми мы так лихо пользуемся сегодня. Хорошо обученный человек может ежедневно пользоваться предложенным ему умственным инструментарием, так и не испытав радости подлинного познания. Я имею в виду напряжённый поиск ответов на вопросы, которые он задаёт себе сам в стремлении разобраться, установить связи, имеющие смысл только для той картины жизни, того образа мира, который сложился в его воображении. В этом отношении очень интересен опыт древних греков. Они чётко разделяли знания разных типов, употребляя для их обозначения разные слова. Для нашего разговора из всех них важны, видимо, техне и эпистеме.

Есть многое, что можно показать, преподать, передать. В средней, а затем и в высшей школе культивируется именно такое знание. Его и называли техне. Именно к передаче подобного знания относится знаменитый тезис отца современной дидактики Яна Амоса Коменского: «Лучше всего обучает деятельность, в процессе которой показывают».

Эпистеме – это система образов, которая складывается в результате внутренней работы воображения, игры фантазии, чувств и разума, наконец, приводящей к озарениям и открытиям. Такая картина не передаётся, её нельзя получить от учителя или вычитать где-нибудь. В процессе индивидуального познавательного творчества она открывается как древо познания, сплетающего воедино прежде разрозненное. Понять, что это такое, может только человек с опытом такого творчества. Тот, кто способен удивиться и потерять покой из-за проблемы, которую увидел сам. Тот, кто хотя бы раз в жизни мог воскликнуть: Ах, вот что это такое! Как же я раньше не видел, не понимал!

Опыт открытия или, если угодно, откровения либо есть, либо его нет. Когда он есть, он незабываем, а его обдумывание выводит познание на новый уровень. Только познавая себя можно заметить, что приводило в движение творческую мысль, и что эта сидящая, как заноза, внутри потребность ясности, а вовсе не внешнее задание, хотя оно вполне могло быть, никому извне не нужна.

Только самопознание позволяет увидеть перемены, порождаемые этой страстью понимать. А стоит лишь обратить внимание на другое имя этой страсти – «любовь истины», открывается творческая функция истины как силы, преображающей человека, становится ясно, почему, например, известный философ Г.С.Сковорода почитал «истину» одним из самых свойственных имён Бога. Религиозные образы обретают настолько бытовой смысл, насколько слово «быт» вообще применимо к познанию и, тем более, к самопознанию. Откровение, например, относят скорее к мистическому опыту.

Начертавшие на стене храма Аполлона в Дельфах знаменитые тезисы «познай себя» и «ничего сверх меры» по праву считались в Греции мудрецами. Но чтобы увидеть это, мало ума – необходим сугубо индивидуальный познавательный опыт. Не случайно над первым из тезисов насмешничал такой неглупый человек как молодой Гёте. В зрелости его взгляды переменились.

Всё это скрывает в себе слово «эпистеме». И Аристотель начинает текст, названный потомками «Метафизикой», с утверждения: «Все люди от природы стремятся к знанию». В таком безликом переводе нелегко увидеть содержание благой вести: всем открыт путь к спасению! Только вот пройти его можно исключительно самому и, увы, пожертвовать при этом  многими внешними социально бытовыми, т. е. мирскими радостями. Любовь к ним не совместима с любовью к истине. Об этом, в сущности, говорят все значимые религии. Это же отражает христианское видовое имя homo sapiens – человек понимающий. К глубочайшему нашему сожалению, необходимость био-социального выживания, форма образования и форма научного знания настолько успешно угнетают эту великую потенцию, что человек становится рабом исключительно внешних социально-бытовых потребностей. Имя такого служебного человека – homo faber, человек специалист. У него нет опыта открытия своего понимания, своей картины знания. Для него не существует этой части бытия – только социальный и бытовой успех. И никакого комплекса неполноценности. Как сказано в одном фильме – нет же у вола комплекса неполноценности.

– Насколько мне известно, вам лично и в школе, и в вузе доводилось переживать радость открытия – радость откровения, как вы выразились. А самый первый случай, может быть, самый простой, помните?

– Многократно переживал. Как я говорил, эти моменты незабываемы. Детали стираются, обстоятельства забываются, но увиденная некогда картина остаётся. По ней восстанавливаются и детали, и обстоятельства. «Я начал драть рукопись, – рассказывает М. А. Булгаков в «Записках на манжетах». – Но остановился. Потому что вдруг, с необычайной, чудесной ясностью, сообразил, что правы говорившие: написанное нельзя уничтожить! Порвать, сжечь… от людей скрыть. Но от самого себя – никогда!». Так была открыта самая, пожалуй, знаменитая метафора ХХ века.

Так вот: однажды меня спросили, в каком возрасте я начал мыслить. Тогда и  припомнился один случай. Это было в пионерском лагере. Меня очень рано начали отправлять на отдых в лагеря и, как все малыши, я скучал по дому, с нетерпением ждал, когда нас повезут обратно. И вот однажды, когда настал этот долгожданный день, сижу я в автобусе и гляжу в окно. Опустевшие корпуса… мусор на площадках… и отовсюду веет печалью. Это поразило меня. Я так желал уехать отсюда, так радовался, что этот день, наконец, настал, и вдруг… печаль. Как такое может быть? Тогда я подумал, а что это за ощущение :печаль? Я знаю боль. Она возникает, если от меня, например,  отрывать кусочек тела. А может быть, грусть, подумал я, – ощущение подобное боли, оно возникает, в частности, из-за расставания не с ненавистным «лагерем», а с какой-то бестелесной частью меня самого, которая почему-то должна остаться в этом месте, где я провёл без малого три месяца? Такая вот чисто механистическая модель.

А вообще, поскольку меня не привлекала ни тематика, ни стиль подросткового общения, в свободное время, обычно перед сном, моя мысль блуждала в другом мире. И частенько возникал вопрос: почему я об этом подумал, ведь только что я думал о совершенно, казалось бы, ином, никак с этим не связанном. Но последовательное выяснение, почему я так подумал, всегда приводило к цепочке ассоциаций, связывающей казалось бы несвязанное. С тех пор меня всегда интересовали причины моих переживаний и вопрос: откуда взялась моя мысль? На многие годы эта внутренняя игра стала любимой.

В школе же довольно быстро обнаружилось, что я совершенно не способен механически заучивать правила, даты, формулы. Но огорчать учительницу и маму очень не хотелось. Пришлось изобретать собственные способы так называемого усвоения знаний. Например, таблицу умножения, как и многие, я не учил, а выводил, если так можно сказать. Примерно такие же манипуляции потом проделывал с геометрией, алгеброй, а вузе – с высшей математикой и физикой. И обнаружил, что в основе наук, которые считаются самыми сложными лежат весьма простые вещи. Важно докопаться до них самому и выстроить древо знания ab initio, т. е. с самого начала. Но не со всеми предметами подобное удавалось, и успехи в них были куда скромнее. Не вышло, хотя и хотелось, с химией. Осмыслению же истории и литературы препятствуют два существенных обстоятельства. Прежде всего – отсутствие жизненного опыта, на который можно было бы опереться как на исходную очевидность, для собственных умозаключений. А кроме того, ложь, окружающая эти предметы как инструменты политической пропаганды, не оставляет места для информации к размышлению. Война 12-го года, например, ни в малейшей степени не была народной. Партизанили главным образом  не отряды архаично вооружённого населения, выступавшие против фуражиров, а регулярные части, целенаправленно действовавшие по растянутым коммуникациям противника. Тем не менее, «народное» понимание термина «отечественная война», имевшего изначально иной смысл, потребовалось для подкрепления идеологической триады графа Уварова – православие, самодержавие, народность. К сожалению, важную для обдумывания терминологическую информацию такого рода, как правило, не найти в учебных материалах, но в принципе её наличие может пропагандистские учебные тексты превратить в познавательные. Это известный педагогический парадокс: небрежный учебник с большим количеством ошибок становится превосходным задачником, если учащиеся могут исправить их самостоятельно.

И всегда картина знания ab initio в гуманитарных областях – дело куда более сложное, чем в точных науках, что как раз и интересно.

– Но Вы сами сказали, что люди, устроенные иначе, умеющие быстро запоминать и легко пользоваться научным инструментарием, часто становятся неплохими специалистами. Им не знакома радость личного открытия, но в своём деле они полезны, успешны. Разве это плохо?

– Хорошо, пока человек не сталкивается с проблемой, которую нельзя решить известными способами. А он привык действовать в рамках, предписанных наукой. Научное знание, пришедшее к нам с Запада, по-своему закабаляет мышление, ставит его на рельсы, с которых потом очень трудно перейти на самостоятельную дорогу. Я не против строгой логики, не против научных законов, без них невозможно сдвинуться с места. Но наша школа с 5-го класса начинает обучать детей основам наук, которые формализованы порою до полной абстракции. Так называемое научное мышление внедряется как единственное.

– Не потому ли, что только такому мышлению и можно обучать хоть в какой-то мере, а эпистеме передать, преподать невозможно?

– В тех рамках, в той форме, в какой работает массовая школа, – конечно. Но теперь стало ясно, что любое знание, которое поддаётся передаче, может быть заложено и в компьютер. Уже есть программы, позволяющие с помощью этих машин решать сложные творческие задачи. А вот озарение, открытие пока компьютеру недоступно.

Но если вернуться к сравнению, с которого мы начали, говоря о свободном дыхании, научное мышление похоже на постановку дыхания во время спортивного плавания. Ему обучают, но помимо того человек продолжает дышать и непроизвольно, как диктует ему природа. Нужно только поддерживать его в попытках свободно осмысливать собственный опыт, укреплять понимание, как это ценно и важно. В школе, конечно, можно вполне успешно существовать и без особой вдумчивости. А вот олимпиадные задачи всегда составлялись так, чтобы для их решения требовалось не только умение правильно применить формулу, но и определённая сообразительность, неординарность мышления.

– Однако, собирая такие таланты в вузы, их до сих пор продолжают обучать там по старой схеме: лекция – конспект – зачёт. Как и в школе, тут главное – учебные программы, оценки, социализация. Для свободного размышления, созерцания и «странных мыслей» нужна определённая внутренняя независимость и свободное время, которого нет у современного молодого человека.

– Думаю, что говорить нужно не о наличии времени, а о личном выборе, на который может и обязана влиять образовательная среда. О многообразии впечатлений, которые питают мысль. Тут и природа, и театр, музыка, человеческие отношения. Роль познавательной инфраструктуры трудно переоценить. В детстве я застывал у кухонного радиорепродуктора, чтобы дослушать спектакль в программе «Театр у микрофона», чтение какого-то сочинения или «зацепившую» музыку. Раньше важнейшей составляющей этой среды были книги. В России начала прошлого века огромное значение придавалось самообразованию, которое культивировалось многочисленными обществами распространения знаний на добровольной основе. Мы располагали едва ли не самой мощной в мире системой народного просвещения. Работа русской Комиссии по организации домашнего чтения была удостоена серебряной медали на Всемирной выставке в Париже в 1900-м году. А книги, которые удалось выпустить этой Комиссии за 24 года, пользовались спросом в букинистических магазинах до самых последних дней их существования.

– Теперь появилось новое мощное средство для самообразования – Интернет.

– Компьютер – действительно мощное средство. Но само по себе оно способно и развивать и оглуплять, как всякое средство. На основе его мультимедийных возможностей теперь может быть создана такая индустрия познавательных развлечений, которая на новом уровне достойно продолжила бы лучшие традиции российского самообразования. Свободное познание – это всегда игра, удовольствие, хотя и требующее внутреннего напряжения, усилия мысли. И, кстати, Интернет, как и всякая сеть, не самое удобное средство доступа к фундаментальной информации. Сети были необходимы из-за громоздкости и дороговизны цифровых накопителей большой ёмкости. Однако бурный прогресс в области миниатюризации памяти скоро позволит иметь практически всё культурное наследие человечества в кармане. Сеть же всегда будет оставаться средством для оперативных коммуникаций, обновления и пополнения данных. Центральной станет проблема познавательной ориентации, позволяющей не утонуть в этом чудовищном океане информации. Возможности в направлении создания карманного Мнемона – термин Шекли – действительно фантастические. Здесь и развернётся главная конкуренция.

– Море компьютерных игр, просветительских, в том числе и обучающих фильмов у нас уже есть. А свободных мыслителей как-то не заметно.

– Таков, увы, наш мир. Он ставит каждого перед выбором: чему служить – удовлетворению био-социальных потребностей или Истине? Выбор большинства очевиден. К нему подталкивает буквально всё: окружающая жизнь, люди, способы обучения и даже устройство современного научного знания. И школа, к сожалению, – это первые уроки рабства, подчинения своего внутреннего мира, по природе стремящегося понимать, внешним обстоятельствам. Я не преувеличиваю. Есть большая разница между информацией, предложенной извне и наводящей на вполне определённый ответ, и информацией к размышлению, которая предполагает определённый личный опыт и склонность задаваться вопросами. Для детей, например, их первый опыт – овладение родным языком, в котором, в частности, скрыт мыслительный опыт народа. Его можно увидеть самому, и эти уроки мышления дают потрясающий эффект! Но основанная на этом весьма успешная технология обучения родному языку, развивающая попутно универсальные мыслительные навыки, которая придумана у нас в Воронеже прекрасным педагогом Юлией Поташкиной, абсолютно не востребована родным чиновничеством. А ведь это полностью провальный предмет в нашей системе обучения! Достаточно предложить несложный диктант этому самому чиновничеству…

Первичен также опыт сравнения форм и объёмов, работа с глиной, с ножницами и бумагой, пересыпание песка, переливание воды. Опыт управления тяжестью как своего тела, так и сторонних предметов. Всё это – фундамент так называемого точного знания: геометрии, математики и физики. Здесь таятся возможности хотя бы частично побывать в ситуациях, позволивших древним мудрецам создать основы некоторых наук, ступить на путь, который они прошли, почувствовать прелесть самостоятельно добытого знания. Увидеть его простоту и красоту. Радость познания, собственного открытия не приедается – её хочется испытывать снова и снова. Она-то и соблазняет собственной дорогой к Истине, которая, по словам Сковороды, и есть Бог.

Подлинно христианские добродетели вовсе не в том, чтобы бить челом церковную паперть, а в честном и постоянном поиске Истины. Греческое слово «метаноити», означающее постоянное передумывание, в Евангелие было переведено как «покаяние», таков был тогда смысл этого слова. Но таково ли сейчас понимание покаяния? И поэтому тоже не заметно вокруг мыслителей, а всё больше чиновники от социальных машин попадаются. И разве социальная витрина – подходящее место для мыслителей? Вспомните “Silentium” Тютчева:

Лишь жить в себе самом умей –

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, –

Внимай их пенью – и молчи!..

Однако…Не годятся молчуны для ток-шоу.

– Спасибо, Сергей Геннадьевич.

Фото Ольги Максимович