Девочка из скирды

Только-только светает. В скирде соломы, где живут Оля с мамой, холодно, девочка ежится, стараясь поглубже зарыться в солому, и хлоп-хлоп ладошкой по сторонам, чтобы проверить, устерегла она маму или нет.

Самый неприятный для Оли вариант – когда мама напивается до полного бесчувствия и девочке по утрам приходится отмывать ее от нечистот, а колодца рядом со скирдой, конечно, нет.

Не успеет Оля управиться со всеми делами, как, глядишь, день уже в полном разгаре. Очень хочется кушать.

«Дяденька, тетенька, дайте мне денег на кусочек хлеба» – это Оля демонстрирует, как она попрошайничает, зарабатывая на пропитание.

Получается очень убедительно, да и как может быть иначе, когда глаза голодного ребенка говорят куда красноречивее любых слов.

Судя по рассказам девочки, все взрослые «наставники» частенько «воспитывали» ее – «палкой по голове» или «с бутылкой». И после всего перенесенного ей все-таки удалось остаться умненькой, контактной и открытой девочкой, ладно и толково излагающей свои мысли. На мой вопрос, может ли она вспомнить хоть какие-то радостные моменты их с мамой жизни, Оля утвердительно кивает головой. Например, когда мама и ее дяди собирались вместе, чтобы пить водку, то, случалось, закусывали хлебом с салом и Оле тоже доставался кусок-другой. Книжки? Нет, ни одной книжки она в руках не держала.

О папе помнит только то, что он в тюрьме. За что? Они с мамой залезли в чужой дом, украли телевизор, видик, сковородку и казан. Чтоб продать. Но были пойманы, после чего папа отправился в тюрьму, а мама с Олей – в скирду с сеном.

…Дни шли за днями, в скирде становилось все холоднее, и однажды мама отвела Олю к своей знакомой, бабе Марии, и оставила ее там, пообещав, что вернется через два дня. С тех пор прошло восемь месяцев, но мама так и не появилась. Скучает ли без нее Оля? Нет, отвечает она, тем более что ее жизнь без мамы мало чем изменилась, разве что вместо скирды дали место на диване.

Просыпаясь по утрам в доме бабы Марии, Оля первым делом проверяет, есть ли на дне чайника деньги – там баба Мария прячет свои «НЗ» от пьющего зятя. «А с чего это она должна отдавать деньги зятю, – рассуждает девочка, – когда они ей самой тоже нужны на водку?»

Логично, ничего не скажешь. Если деньги все же оказываются на месте, Оля пулей мчится в магазин и покупает хлеб – сразу две буханки, чтоб наесться от пуза. Но так бывает нечасто, чайник чаще пуст, значит, надо поспешать на мусорку – и как можно раньше. Самая большая удача случается тогда, когда удается раздобыть селедочную голову или кусочек колбаски. Ну и что с того, что колбаска покрыта сверху серой плесенью? Сколько Оля таких кусочков съела и ничего, не отравилась. Так рассуждает это дитя нового века, сулящего всем благоденствие, и от ее слов – мороз по коже.

…Время шло, а мама все не появлялась, и в конце концов баба Мария позвонила в полицию и сказала, что больше не желает держать у себя «подкидыша».

Так Оля оказалась в республиканском детприемнике. Здесь ей тепло, сытно, уютно, здесь ее, как и других забытых детей, жалеют и очень хотят помочь им, но сделать это не так-то просто по одной причине: с одной стороны, вот она, живая девочка Оля Маник, что долгое время с беспутной мамой мыкалась по полям и скирдам, а с другой – ее как бы нет, потому что никаких документов, позволяющих узнать хоть возраст девочки, найти не удалось, и сотрудники детприемника, сообща прикинув «на глазок», решили, что ей лет 6-7.

Замкнутый круг: без документов ребенка не положено определять в интернат или в детдом, на то, чтобы найти хоть какие-то концы и выяснить, где и когда родилась девочка, потребуется время, а держать ребенка до бесконечности в детприемнике не положено. Так бы и мыкалось это дитя по свету, если бы судьба все-таки не улыбнулась ей, как улыбается она сегодня хоть некоторым «ничейным» детям Молдовы. А все дело в том, что в Кишиневе открыт Центр семейного воспитания, куда определяют таких ребят, как Оля. Там они живут и по полгода – пока на них оформляются документы и подбирается так называемая фостер-семья. Жить в такой семье ребенок может до 18 лет, а тем временем Управлением по защите детства, созданным при столичной мэрии, решается вопрос о дальнейшей судьбе брошенных детей.

За последние два-три года родительское тепло и заботу в фостер-семьях нашли десятки беспризорных детей. В такой семье живет сегодня и Оля.