Девочка и Лев. Новогодняя история из цикла «Сказки старой Москвы»

Вы когда-нибудь замечали, как разговорчивы улицы и переулки старинных городов? Взять хоть московские. Они не просто разговорчивы – болтливы, что твои кумушки, дай им волю – будут трещать без умолку. А чему тут, собственно, удивляться? Представьте, что это вам почти тысяча лет от роду и за свою долгую и бурную жизнь вы чего только не насмотрелись. Сердечные драмы, таинственные преступления, благородство и предательство, коварство и любовь – все было в избытке. И что же, вы стали бы о том молчать? Вот ни за что не поверю! Другой вопрос – где найти того, кто захочет тебя слушать. Ведь нынче все бегут, спешат, опаздывают. У каждого дел невпроворот. И мало кто выходит из дома лишь для того, чтобы пройтись не спеша наедине с самим собой и, нарочно заблудившись в рукотворном лабиринте города, послушать историю, которую нашепчет очередной проулок-закоулок. Но ежели такой чудак все же сыщется, ему откроется… Да что только ему не откроется! И дела давно минувших дней, и волшебные истории, приключившиеся буквально на днях. Или вы думаете, что чудеса в нашем мире давно перевелись? Ничего подобного! Чудеса повсюду, было бы желание с ними повстречаться.

Каждое утро Агаша с мамой идут в школу по Гагаринскому переулку. Вообще-то по Пречистенке получается короче и быстрее, но Агаше больше нравится по Гагаринскому. Давным-давно, когда Агаша была еще совсем маленькая, – целых три месяца назад, в сентябре, – она думала, что переулок называется так в честь первого космонавта. Но потом учительница рассказала, что в стародавние времена, так давно, что не родились еще ни Агашины мама с папой, ни даже бабушка с дедушкой («А динозавры?» – тут же влез Сашка Рябошапко, большой мастер дурацких вопросов не вовремя и не по делу), эти места принадлежали богатым и знатным людям – князьям Гагариным. И хотя князья здесь уже не водятся (как и динозавры, впрочем), название осталось.  В разные годы в Гагаринском переулке жили разные интересные люди. А если не жили, то приходили в гости и даже оставались ночевать.- Вы только представьте себе, дети, в этих окнах мелькали когда-то силуэты художника Левитана и поэта Пастернака, архитектора Щусева и балерины Майи Плисецкой, – имена эти Агаше ничего не говорят, но, перечисляя их, Светлана Николаевна всегда начинает так волноваться, что становится ясно: их обладатели были какими-то необыкновенными людьми. Во всяком случае, силуэты у них точно были особенные, не как у всех!Больше всего Светлана Николаевна любит рассказывать о небольшом двухэтажном особняке цвета омлета, приютившемся в самом начале переулка. Здесь, приезжая в Москву, поэт Пушкин останавливался у своего друга Павла Воиновича Нащокина. Каждый раз, когда Павел Воинович видел Пушкина у себя на пороге, он очень радовался. Так радовался, что даже выделил поэту отдельную комнату, куда никого больше не пускал. Пушкина Агаша знает. Его все знают, даже Сашка Рябошапко. А теперь она еще и Павла Воиновича Нащокина знает. И он ей нравится. Агаша часто представляет, как тот стоит у дверей и на всех, кто пытается проникнуть в комнату Александра Сергеевича, руками машет, мол, тсс… не мешайте… поэт Пушкин гениальные стихи сочиняет! Но если честно, по Гагаринскому переулку Агаша ходит не из-за Нащокина. И даже не из-за Пушкина, хотя его сказку про царевну, которая наелась отравленных яблок, знает наизусть. У Агаши здесь другой – романтический – интерес… ***- Mon Dieu, господа, а это еще что за явление? – хриплые, припорошенные брезгливым высокомерием голоса долетают до него издалека, будто из тумана. Перед глазами все плывет, и он никак не может понять, где он и как здесь очутился. Хочет тряхнуть головой, чтобы прогнать оцепенение, но сразу вспоминает, что это невозможно: он же памятник, точнее, барельеф. И тут все встает на свои места. На краю сознания из крошечной искры начинают разгораться воспоминания: гигантская печь, раскаленный металл, чертежи и формы, и вот он уже не фантазия художника, а бронзовая (или чугунная, но весьма похожая на бронзовую) голова льва. Его везут по шумным улицам и устанавливают в узком переулке, на стене какого-то вновь открывшегося банка. Вспышки фотокамер, а за ними – забытье, из которого его выводят эти неприятные презрительные голоса.- Любезнейший, вы намерены отвечать? – ну вот опять, выходит, ему не послышалось. – Да что вы от него хотите, друг мой, он туповат, как все фальшивки этого века. И я вообще не уверен, что он нас слышит и понимает.- Отчего же, я все прекрасно понимаю, – он не видит своих собеседников, только маленький двухэтажный домик цвета омлета прямо через дорогу, но откуда-то точно знает, что это брюзжат два грифона, венчающие крышу дома номер одиннадцать, метров через сто отсюда. – Чрезвычайно рад знакомству…Это он, конечно, приврал. Чему тут радоваться? Но надежда на шаткий мир все еще теплится в его бронзовом (или чугунном) сердце.- Простите, но взаимностью не ответим, – фыркают грифоны. – Мы владеем этими местами уже больше века, а вы незваный гость, выскочка и безвкусная подделка под старину. И если возомнили, что вы нам хоть дальний, но родственник, то знайте – это не так! И вам здесь не место!- Не место! Не место! – раздается со всех сторон, и внезапно он понимает, что их здесь целая сотня – рычащих, скалящихся, раздувающих ноздри львов,  заполонивших близлежащие улицы и переулки – Пречистенку и Остоженку, Гагаринский и Хрущевский, Чертольский и Староконюшенный. Это они хозяева, гордость, слава и достояние старой Москвы. А он пришлый. Он   штамповка с претензией на большое искусство. Жизни ему тут не будет, но и бежать некуда….Дни текут, похожие один на другой. Лев их не считает. Зачем? О смене времен года ему рассказывает особнячок цвета омлета: снег на его крыше превращается в капель, но вскоре уже буйная зелень листвы в палисаднике покрывается золотой осенней пылью. И снова падает снег. Мимо спешат люди. Сонмы людей. И вот уже тяжелое кольцо, которое он держит в пасти, отполировано до блеска миллионами прикосновений. А люди все идут и идут, просят и просят. Чего просят? Денег, конечно. Что еще может быть нужно людям от бронзового (или даже чугунного) льва, установленного в стене банка? Помочь он им не может, даже если бы и захотел. Но они-то этого не знают, а потому все идут и идут, просят и просят. – Фи, торгаш, – гулким эхом разносится у него в голове злобное шипение грифонов. Лев, конечно, мог бы напомнить своим крылатым соседям, что аристократическое происхождение, которым они так гордятся, равно как и принадлежность их дома к тайному ордену вольных каменщиков, вилами по воде писаны. Потому как на деле изображения молота, кирки и мастерка, виднеющиеся на фасаде, говорят вовсе не о масонском прошлом особняка, а о том, что его бывший хозяин, архитектор Фалеев, был по образованию инженером и украсил свое жилище профессиональной символикой. Мог бы, но не напоминает, боится, что это станет последней каплей, и бурлящая в нем обида, перерожденная в ненависть, затопит все вокруг. А этого он допустить не может, пока бьется в его незримой груди хоть и бронзовое (или чугунное), но все же сердце. – Торгаш, чужак, жалкий нувориш, – доносится с Пречистенки и Остоженки, с Хрущевского и Чертольского. Он закрывает глаза и пытается вновь стать жидким металлом без формы и очертаний. – Мама, посмотри, Лева плачет, – он резко открывает глаза. Маленькая рыжая девочка стоит перед ним на цыпочках, пытаясь дотянуться и погладить его ледяную гриву. – Глупости, Агаша, это снег тает, – пожимает плечами женщина с усталым лицом. – А вот и нет, – не сдается девочка. – Ты что, не видишь, ему плохо, вон какие у него глаза печальные.- А по-моему, злые, – пожимает плечами женщина.- Это ты злая! – кричит девочка. – А он несчастный.***Агаша с мамой идут в школу по Гагаринскому переулку. Вообще-то по Пречистенке получается короче и быстрее, но Агаше больше нравится по Гагаринскому. – Агаша, но ведь на Пречистенке тоже много львов, – вкрадчиво говорит мама. – Вон ворота Дома ученых какие большие и  красивые сторожат.Агаша упрямо сжимает губы в ниточку:- Это не мои львы. Тебе они нравятся, вот и люби их. А мой этот. И я буду его любить. Всегда-всегда. Лев ждет Агашу каждый день. Он знает, что она должна появиться из-за поворота ровно в восемь утра, чтобы пройти обратно к метро без четверти час. И если почему-то Агаша задерживается или не появляется вовсе, он грустит.  – Mon Dieu, господа, наша драная кошка влюбилась, – надтреснуто хихикают грифоны на крыше особняка Фалеева. – Сразу видно, что никакой он не лев. Львам любить не положено. Их дело  – устрашать!И вновь Лев ничего не отвечает. В нем теперь столько любви, что на ненависть места уже не остается.- Сашка, мне твой совет нужен, – на перемене Агаша ловит Рябошапко в коридоре и жарко выдыхает ему прямо в ухо. – Как показать Льву, что я его люблю?Другой бы на месте Рябошапко схватился от смеха за живот. И не успокоился до тех пор, пока вся школа не узнала бы, что Агаша втюрилась в какого-то непонятного Льва. Но Сашка не такой. Он, конечно, мастер дурацких вопросов не вовремя и не по делу, но при этом настоящий друг, все понимает с полуслова и умеет хранить секреты. Он сосредоточенно трет переносицу. А потом хлопает себя по лбу:- Как-как?! Да элементарно! Новый год скоро, подари своему Льву подарок.И почему-то даже не интересуется, что это за Лев, которому такое счастье привалило. Агашу такое равнодушие даже обижает слегка. Просто она еще маленькая и не понимает, что Рябошапко – благородный мужчина. И не лезет не в свое дело, если его об этом не просят……Агаша с мамой идут в школу по Гагаринскому переулку. У дома номер три Агаша резко останавливается. Достает из кармана пальто маленькую коробочку, аккуратно обвязанную ленточкой. Кончики рыжих косичек дрожат от волнения.- Лев, мой дорогой, любимый Лев, с Новым годом тебя! – Агаша приподнимает крышку и извлекает фигурку маленького веселого львенка. – Знакомься, это твой новый сынок, потому что в твоем возрасте  уже давно пора о детях подумать. Агаша наклоняется и быстро прячет львенка за искусственный водопад, сооруженный здесь же, в стене. Она пристраивает малыша поудобнее и потому не видит, что в мире… ровным счетом ничего не изменилось. Разве что по щеке Льва скатилась влажная струйка. Мама зажмурилась, будто что-то ей в глаз попало. Зашипели от досады грифоны на крыше Фалеевского особняка, а может, это просто ветер загудел в трубах. А в окнах двухэтажного домика цвета омлета мелькнули два веселых солнечных блика – один большой и взлохмаченный, другой – маленький и кудрявый. Да с неба внезапно повалил крупный и теплый снег. А больше в мире ровным счетом ничего не изменилось…