На чтение: ≈ 40 мин.Баня, водка и секс – пародируемая триада графа Уварова, выражающая нынешнее состояние национальной идеи. В другом прочтении: халява, туфта и понт. Тени забытых или полузабытых героических предков едва ли помогут изменить их восприятие жизни, сделать его менее мрачным, коль скоро томимым духовной жаждой молодым людям в качестве полезной и здоровой пищи мы предлагаем эклектическую похлебку из разномастного сбора трав, произраставших в разные эпохи на наших по большей части беспризорных полях. Имперский герб, торговый флаг, коммунистический гимн – все векторы направлены в разные стороны.
Тут, пожалуй, самое главное. «Исправить основ» – задача, заведомо непосильная для человека, даже если его рот полон «окровавленных слов». Природа их тоски глубока, экзистенциальна, не сводима лишь к проблемам земных нестроений. Они, как и пристало подлинным художникам, имеют мужество ставить последние вопросы. Стремительно сбросив с себя картонные доспехи постмодернизма, поэт немедленно сталкивается с картиной пустынного неба, каменистой земли и скорчившегося на ней человека. (Томас Беккет) Где те нащики главного солирующего инструмента, что придадут ему чистое и отчетливое звучание? Беда в том, что в стране практически не осталось общепризнанных моральных авторитетов, воспитателей нации, каковыми еще совсем недавно почитались Сахаров, Окуджава, Астафьев. Их вытеснили звезды – идолы. А молодые, как выясняется, вырастая, испытывают все большую потребность в вестниках и праведниках, без которых, как известно испокон века, не стоит земля.
Продолжение. Начало в № 35
Проекция такой ситуации в сознание на языке классической психологии именуется «экзистенциальной шизофренией». Подлинная, неискаженная сиюминутными прагматическими соображениями «любовь к отеческим гробам» достигается на иных путях: напряженными размышлениями о прошлом, настоящем и будущем, помогающими ответить на мучительный вопрос: что с нами происходит? Именно над его решением бьются сегодня почти в одиночку, без помощи старших молодые писатели, что, между прочим, внушает чувство сдержанного оптимизма. Никакие они не «потусторонние», а болеющие душой граждане своей страны. Другое дело, что своими неуклюжими попытками поверхностной идеологической интеграции – приватизации прошлого с настоящим – мы подтверждаем их худшие опасения о нашем, мягко говоря, неадекватном представлении о том и другом. В самом деле, на что и на кого рассчитаны ныне внедряемые в сознание старые песни о главном? (Речь, разумеется, не об эстрадных шоу.)
В первую очередь на удовлетворение интересов небескорыстных ловких политтехнологов. Тех, кто под шумок присвоил себе эксклюзивное право воспитывать нацию от имени и по поручению не вполне самоопределившегося государства. Их позиция всегда беспроигрышна: не надо пачкать Родину. По неизбывной вековой традиции ее удобней, а главное – выгодней лакировать. Их неустанными стараниями страх прослыть очернителем, не принимающим участия в благородном деле восстановления святынь, с недавних пор вновь поселился в душах пасторов детей человеческих.
А во вторую – на ту часть населения, которую вне зависимости от возраста, чинов и званий
М.И. Цветаева относила к глотателям пустот, читателям газет. «Газет – читай: клевет». Для них снотворное казенного патриотизма, чуть подслащенное гламуром, – лекарство что надо. Такое новое своеобразное оружие: таблетки от танков. Съел – и никаких танков. Но попытки произвести местную анестезию рефлексивного мышления и ампутацию совести сегодня выглядят жалко, вторично. С такой сверхзадачей справлялись, да и то, как выяснилось, небезупречно, лишь мощные тоталитарные империи. Время их миновало. На дворе новое тысячелетие и век глобальных коммуникаций, поставить под абсолютный контроль которые не представляется возможным. Тем не менее предложенный идеологический секонд хэнд рождает свой спрос. Главным образом среди бесчисленных Чичиковых, спокон века специализирующихся на покупке мертвых душ, к числу коих отношу и ту часть молодой поросли, что, не ведая сомнений и угрызений совести, готова встать под любые знамена, лишь бы они гарантировали карьерный успех и материальное благополучие.
Такова одна из героинь повести Марины Кошкиной «Химеры» – Лиза. Циничная девочка, живущая двойной (порочной ночной и правильной школьной) жизнью. Не отягощенная моральными принципами, она преспокойно мародерствует, снимая до приезда «скорой помощи» золотую цепочку с шеи умершей от передозировки наркотика соседки. Ведь украшение той больше не пригодится. Лиза ненавидит романтических идеалистов и умеет жестко достигать любой поставленной цели. «Слова «если» для меня не существует, – поучает она подругу Аню, вполне домашнюю девочку. – Есть только здесь и сейчас. И никаких если. Я не забиваю себе голову ерундой. И тебе не советую этим заниматься. Будь животным! И не думай, не думай…» (Континент №125, 2005 г., с.157) В школе Лиза радует учителей своими успехами. На уроке истории, где проходит дискуссия по вопросу «Есть ли в России демократия?», она решительно выбирает правильную точку зрения и блистательно побеждает в споре оппонентов, утверждающих обратное. Одновременно ненасытная жажда эмоций толкает ее на ночные подвиги. Приручить ее, научиться управлять такой чувственной хищницей не представляется возможным никому, даже родному брату (единственному человеку, к которому Лиза испытывает глубокую привязанность). Остальным, включая профессиональных ловцов душ человеческих, не стоит и пробовать. Об этом предупреждает мудрый двадцатилетний (!) автор повести. Сознание вечного обмана с его двойными, тройными, четверными стандартами для Лизы не тягостно. Это ее естественная, приносящая приключения и победы среда обитания. Цинизм – проверенный в боях метод существования, гарантирующий полную свободу. Изощренные издевательства над слабым, ущербным – излюбленный способ получения удовольствия. При этом волевых качеств Лизе не занимать. Далеко пойдет.
Цинизм и отчаяние – два типа реакции на тотальную ложь, но есть ли третий? Есть, и его, на мой взгляд, блистательно демонстрируют молодые писатели, которые невероятно быстро и точно поставили главный диагноз заболевания века: помрачение душ. Болезнь слишком запущена, и поверхностное симптоматическое лечение травяными настоями, заваренными по методу предков на идеологической кухне, здесь не помогает. Требуется немедленное хирургическое вмешательство: болезненное вскрытие нарывов и частичная ампутация омертвевших тканей. Альтернативой вечному обману является жестокая правда, даже если она обнажает безобразную картину, от которой немедленно хочется отвернуться.
Что, собственно говоря, и делает подавляющая часть взрослого, в меру образованного населения, успокаивая себя наркозом полуправды, болеутоляющими эвфемизмами и прочими испытанными приспособлениями, позволяющими наименее болезненно уходить на относительно безопасные боковые дорожки культуры, при всем том кое-как сохраняя столь необходимое интеллигенту чувство самоуважения. В педагогике таких дорожек тоже предостаточно: краеведение, туризм, литературные студии, любительский театр и т.п. Именно такой способ существования, к слову сказать, не самый зловредный, но по Салтыкову-Щедрину «применительно к подлости», главный герой повести «Потусторонние» Гриша Андреев называет сбиванием сметаны на дерьме. Что поделать? Не приемлют они фальшь. И не собираются сочувственно вникать в «спасительные» для взрослых разнообразные оттенки этого самого конечного продукта биологической деятельности организма. (Сколько слов вместо одного!) Мужество отчаяния толкает молодых авторов на бескомпромиссные оценки взрослых.
Но еще более беспощадны они к себе. Отсюда мрачная эстетика морального уродства. Подробнейшим образом, в шокирующих деталях живописуя анатомию низости и химический состав грязи, они как будто задались целью писать донос на самих себя. При этом нимало не заботясь о последствиях, не требуя ни капли сочувствия, не ожидая помощи. Попутно замечу, что сквозь их эстетику не просматриваются ни поза самолюбования, ни стремление к поэтизации цветов зла. Тексты точны, почти документальны, но беспристрастными их не назовешь. За ними пронзительная боль, мощный этический протест, стремление в океане лжи во что бы то ни стало остаться самими собой, пусть даже путем достижения дна. (Хотя по сравнению с их дном горьковское дно выглядит благородным пансионом, а его обитатели – аристократами духа.) Трагические герои от слова «героин» – их способ «навеять человечеству сон золотой» воистину внушает ужас и не оставляет никаких надежд. Впитав от усталости истекшего века подозрительное отношение к романтизму и пафосу в любом его проявлении (здесь они вкусили плоды постмодернизма), молодые писатели, как бы в отместку, реализуют поэтику даже не натуральной школы, а нарочитого физиологического реализма. Не стесняются откровенно описывать все и вся, включая мастурбацию. Но даже тут внимательный взгляд обнаружит скрытый упрек современной постмодернистской культуре, скрывающей под маской высокомерной иронии упадок духовных сил. Их хватает сегодня лишь на продолжение бесконечно усложняющихся интеллектуальных и эстетических игр, доставляющих удовольствие касте посвященных. На самоуслаждение – не более того. Не случайно питерский писатель А. Мелихов определил современную культуру как мастурбационную.
Молодым художникам, «получившим на рубеже веков разбитую лиру с порванными струнами, из которой приходится учиться извлекать звуки», вынужденным «самостоятельно строить собственный позвоночник» (оба выражения принадлежат молодым поэтам, лауреатам литературной премии «Дебют»), не до интеллектуальных игрищ. В своих духовных поисках они готовы идти до конца; не дожидаясь наступления старости, «до полной гибели всерьез». И это не фигура речи, не красивая метафора. В 2002 году добровольно ушел из жизни в возрасте двадцати семи лет яркий самобытный поэт Борис Рыжий. Его памяти посвящает свои стихи Ербол Жумагулов.
Ты приходишь
в действительность,
будто герой –
с полным ртом окровавленных
слов,
и берешься исправить
устойчивый
строй
неисправных вселенских
основ.
Пишешь почерком грязным
в ночную тетрадь
(ибо в каждом движении прав):
мол, пристало душе
окрыленной летать,
кокон тела больного прорвав.
Вдругорядь запинаешься,
мелко дрожишь,
Говоришь: «Я – поэт, господа!»,
но толпа тебе кажет увесистый
шиш;
и тогда ты молчишь. И тогда
иммигрируешь дальше
и дальше в себя,
чаще частого куришь гашиш.
Ходишь молча. Сидишь
на диване, скрипя.
У окна неспокойно стоишь.
И в конце сентября, октября,
ноября,
где-то между «проснулся –
уснул»,
ты свершаешь свой вряд ли
избежный обряд,
не на шутку вставая на стул.
Вот и все. Время кончилось.
Точка судьбы.
Ты за все свои мысли в отве…
И срывается пыль
с потолочной скобы,
словно снег с оголенных
ветвей.
И рыдает толпа опосля
по тебе,
утопая в глубоком стыде…
И т.п., и т.п., и т.п.,
и т.д., и т.д., и т.д.
Тут, пожалуй, самое главное. «Исправить устойчивый строй неисправных вселенских основ» – задача, заведомо непосильная для человека, даже если его рот полон «окровавленных слов». Природа их тоски глубока, экзистенциальна, не сводима лишь к проблемам земных нестроений. Они, как и пристало подлинным художникам, имеют мужество ставить последние вопросы. Стремительно сбросив с себя картонные доспехи постмодернизма, поэт немедленно сталкивается с картиной пустынного неба, каменистой земли и скорчившегося на ней человека. (Томас Беккет)
6. Прорыв к Высочайшему
Ты спишь, а за окнами –
та же беда,
над кривдою правде не быть
никогда –
все те же иконы в почете.
Лохматые птицы
пространство стригут,
крича, что уже никогда
не придут
ушедшие дяди и тети.
Созвездья шершавые сходят
на нет,
Ордой набегает
игольчатый снег;
лишь месяца рана сквозная
растительным маслом течет
на кровать,
с которой легко разучиться
вставать,
куда просыпаться не зная.
Чувство Богооставленности – одно из самых трагических переживаний современного человека. Молодые – не исключение.
И ночь берет пространство
на испуг.
Чернила неба стынут
невысоко.
Господь уснул. Уснуло
все вокруг.
И только тьма таращится
из окон.
И все-таки уснул, а не умер, как у Ницше. Значит, надежды прорваться к Высочайшему остаются. Разумеется, в одиночку, на свой страх и риск. Даже если для этого потребуется продать душу Сатане в обмен на танк, на котором можно доехать в рай, «чтоб в раю узнали, что есть война». А с кем прикажете кооперироваться? С предшествующими поколениями, которые «ср-ли на церкви», а ныне совершают политический бартер с Богом? Будучи в детстве крепко ушиблены принудительным коллективизмом, не терпят они никакой стадности, даже если в слово «стадо» вкладывать возвышенный библейский смысл. (Сегодня наиболее тонкие прозорливые христианские проповедники, отмечая конец политических религий, переходят к работе с малым стадом.) Достанет ли на всех мудрых пастырей? Пока надеяться им приходится лишь на собственные силы, а они не беспредельны. Тайрд де Шарден не зря заметил: «Трагическим героем человек может стать сам, рыцарем веры – никогда». Не этим ли осознанием продиктованы стихи Максима Свириденкова?
Пахнет ладаном. Пахнет
воском
Непогасших в церквах свечей.
Пожалей мене, Матка Боска.
Магомет, позови в мечеть.
Звезды – идолы: им молился.
Образ в зеркале – мой кумир.
Если время меняет лица,
Значит, лица меняют мир.
Если город рисует кровью,
Значит, скоро показ картин.
Если матом святого кроют,
Значит, этот святой – кретин.
Жить без цели легко и просто.
Страшно жить, если знать
зачем.
Лица молодых действительно меняются стремительно. Причем их внутренняя трансформация, которую фиксируют эти строфы (от поклонения звездам – идолам, юношеского нарциссизма и получения удовольствия от бесцельного существования – к возникновению осознанной потребности в глубоком религиозном чувстве), опрокидывает их собственные мрачные прогнозы.
Однако на пути обретения чувства Священного, без которого недостижимы ни подлинная полнота бытия, ни восстановление разрушенной ценностной вертикали, они вновь рискуют столкнуться с труднопреодолимыми преградами. Матка Боска и Магомет – немыслимая религиозная эклектика. Есть от чего прийти в ужас традиционалистам всех оттенков, строгим ревнителям конфессиональной чистоты. Что это: неискушенность в вопросах богословия, объяснимая отсутствием специальной подготовки (например, прохождением катехизации, предшествующей воцерковлению), или, того хуже, сознательное, демонстративное игнорирование освященных веками национальных традиций православия, которое демонстрирует двадцатипятилетний русский поэт из Смоленска?
Смею думать, ни то ни другое. Мучительно нервами и кожей переживая земную смуту, они не склонны переносить ее на небо, до которого, по мудрому слову митрополита Платона, наши перегородки, слава богу, не достигают. Если угодно, это можно назвать стихийным экуменизмом. Герой повести «Потусторонние» Гриша Андреев постоянно напряженно думает о «Розе Мира» Даниила Андреева, но не видит вокруг себя людей, с которыми было бы возможно ее построение.
«- Нет, ты подумай – кто и что символ девятнадцатого века? Пушкин. Достоевский. Отечественная война. Декабристы. Они вышли на площадь и просто стояли, окруженные правительственными войсками. Не от нерешительности или трусости, как пишут в школьных учебниках. Просто они не хотели кровопролития. Это же предвосхищенное толстовство и гандизм. Это самый важный символ века. А у нас кто символ? Шариков и Ваня из «Разговора у телевизора» Высоцкого. Серость! Плебейство! С теми людьми, с декабристами можно было строить Розу Мира. А сейчас… Сотни миллионов погибли в идиотских войнах, страну распяли, наших родителей оболванили и превратили в скотов. Мы вообще живем как пасынки в чужом дому. Ни отечества, ни дома родного…» (Континент №125, 2005 г., с.32) «…И такие ли будут строить Розу Мира? А с другой стороны – что с ними делать. Истребить всех? Да ведь что тогда от нас самих останется, кто мы сами будем после этого? Те же звери. И ладно старшее поколение, они естественным биологическим путем уйдут. А те, что совсем дети? В них уже семилетних есть червоточина. Сидят девчонки на скамейке, обычные девчонки, ну, лет по семь-восемь. Сидят и поют. А знаешь что? «Все мы, бабы, стервы! Милый, бог с тобой! Каждый, кто не первый, – тот у нас второй…» Ты представляешь, какое у них мышление в семь лет! Сон Свидригайлова стал явью». (Континент №125, 2005 г., с. 29)
Человек, детально знакомый с подлинной историей декабризма, улыбнется наивной трактовке событий 14 декабря Гришей Андреевым. Но большинство его ровесников выносило из школы лишь то, что декабристы были страшно далеки от народа, но зато разбудили Герцена. Расширять эти скудные представления приходилось самостоятельно. Отсюда искусственные исторические аллюзии и натянутость параллелей. Реальные Пестель и Каховский, разумеется, были равно далеки как от народа, так и от гандизма с толстовством. Тотальное недоверие к официальной историографии побуждало молодых выдвигать собственные версии исторических событий, обращаясь к альтернативным источникам. Что-то я не помню такого программного или хотя бы рекомендованного для изучения в старших классах произведения «Роза Мира». Боюсь, что многие из моих коллег-словесников разведут руками, коль скоро кто-то из их нынешних учеников заведет о нем разговор. Но, вопреки стараниям века, они, молодые, самостоятельно добираются до незамутненных источников мысли. Золото, оно ведь и в грязи остается золотом.
Даниил Андреев, писавший свою книгу в самые глухие годы, в тюрьме, именуемой политическим изолятором, с неимоверным трудом скрывший рукопись от охранников, не был бы разочарован, узнав, что с наступлением нового тысячелетия интерес к ней не только не угасает, но, напротив, обостряется. Ведь именно на это он и рассчитывал: «Книга не умрет все равно, если хоть одни дружественные глаза пройдут, глава за главой, по ее страницам. Потому что вопросы, на которые она пытается дать ответ, будут волновать людей еще и в далеком будущем». (Андреев Д. «Роза Мира». М., 1991г. с.8)
Чем привлекает эта книга молодых? Выше я уже говорил о том, что их творчество – развернутый диагноз главной болезни века: помрачения душ, которое началось в эпоху тирании, но с ее падением не закончилось, а, напротив, обострилось. Но сам диагноз недорого стоит, коль скоро не просматривается стратегия и тактика излечения. Книга Д. Андреева посвящена грандиозной духовной задаче просветления этического облика человека. Его учение настаивает на абсолютной ценности личности и стремится к тому, «чтобы достойный человека материальный достаток, простое житейское благополучие и элементарно нравственные отношения между людьми водворились везде, не оставляя вне своих пределов ни одного человека». (Цит. изд. С.19) Такова по Андрееву ближайшая эпохальная задача. Духовное делание, творчество во всем (в градостроительстве, точных науках, в садоводстве, в любви мужчины и женщины, в пестовании детей), способствующее украшению и умягчению жизни, – путь ее решения. На этом пути придется преодолевать преграды, рвы и пропасти, разделяющие людей по национальным, социальным и религиозным признакам. Даниил Андреев не считает их непреодолимыми. Ему чужда религиозная исключительность, и он призывает к «со-верчеству» со всеми народами в их наивысших идеалах:
«Пусть христианин вступает в буддийский храм с трепетом и благоговением: тысячи лет народы Востока, отделенные от очагов христианства пустынями и горными громадами, постигали через мудрость своих учителей истину о других краях мира горнего. Сквозь дым курений здесь мерцают изваяния высоких владык иных миров и великих вестников, об этих мирах говоривших людям. Мирам этим не соприкоснулся западный человек; пусть же обогатятся его разум и душа хранимым здесь знанием.
Пусть мусульманин входит в индуистский храм с мирным, чистым и строгим чувством: не ложные боги взирают на него здесь, но условные образы великих духов, которых поняли и полюбили народы Индии и свидетельство о которых следует принимать другим народам с радостью и доверием.
И пусть правоверный шинтоист не минует неприметного здания синагоги с пренебрежением и равнодушием: здесь другой великий народ, обогативший человечество глубочайшими ценностями, оберегает свой опыт о таких истинах, которыми духовный мир открылся ему – и никому более». (Цит. изд. С. 29)
Нет, не рассудочный бесплодный религиозный эклектизм и не политкорректность проповедует Даниил Андреев, но добрую волю и редкую по нынешним временам способность видеть начала духовности и зерна истины во всех мировых религиях. Из современных религиозных мыслителей России ей обладал убиенный православный священник о. А. Мень. Из ныне живущих – философ и культуролог Г.С. Померанц.
Идеал этот так контрастирует с окружающей жизнью. Греко-католики захватывают штурмом православные храмы в Западной Украине, отдельные российские средства массовой информации не постеснялись дать хамские комментарии на смерть папы Иоанна Павла Второго, горят синагоги. Люди повсеместно как будто только тем и заняты, что старательно расширяют рвы и возводят разделяющие их стены, тем самым, углубляя пропасти, в которые сами же стремительно летят, испытывая при этом сладостное идеологическое упоение.
Не выдержав столкновения идеала с действительностью, добровольно уходит из жизни главный герой повести «Потусторонние» – писатель Гриша Андреев. Он больше не верит, что из такого человеческого материала, включая его самого, можно выстроить Розу Мира. А мы? Тяжелый вопрос. Но от него никуда не уйти…
Волей случая я оказался на борту терпящего бедствие самолета. Салон его был до отказа переполнен видными представителями российской интеллигенции: писателями, учеными, известными политическими деятелями, педагогами и актерами, направлявшимися на конгресс в Уфу. В первые минуты, когда опасность ситуации стала очевидной, не без грустной иронии подумалось о том, что наутро многие газеты выйдут с некрологами: «Российская культура понесла тяжелую утрату. И т.д., и т.п., и т.д.» Оказавшиеся в неприятном положении люди вели себя достойно. Шутили, рассказывали забавные истории. Не скрою, выпивали. Нервное напряжение отчасти прикрывалось несколько преувеличенной веселостью. Я подошел к Григорию Соломоновичу Померанцу. Его реакция на происходящее поразила меня своей тихой мудростью: «Вы знаете, жизнь представляется мне скрипучей пластинкой. Но одни слышат только скрип, а другие умудряются сквозь скрип расслышать музыку». За стеклом иллюминатора, надрываясь, хрипел мотор самолета.
Тогда, слава богу, все обошлось, и после аварийной посадки, через пару часов, на новом самолете мы отправились на свой конгресс. Но с тех пор я не раз возвращался к мысли, высказанной восьмидесятишестилетним мудрецом. В самом деле, как помочь им, молодым, сквозь скрип услышать музыку? Каждое поколение пробивается к ней самостоятельно. Я не думаю, что Г.С. Померанцу было проще, чем нынешним молодым людям. И он в ранней юности, отвечая на традиционный вопрос, поставленный в школьном сочинении: «Кем ты хочешь быть?», к изумлению и возмущению педагогов написал: «Самим собой!» А затем фронт, лагерь, десятилетия вынужденного молчания. В лагере вечерами в сорокапятиградусный мороз он выходил из барака на улицу слушать Чайковского. Тогда из громкоговорителей лилась преимущественно классическая музыка. Тем не менее справедливости ради следует отметить, что война и тирания враги грозные, но явные и внешние, опрокидывающие и растлевающие слабых людей, но заставляющие максимально сосредоточиться и мобилизоваться сильных духом. Пусть даже их оказывается совсем немного. Сегодняшние молодые встречаются с драмой иного рода, и эту трудность очень точно формулирует герой повести «Потусторонние»: «Безнадежность рождается не из разрушительного столкновения с действительностью, а из более разрушительного столкновения со своим собственным «Я». Кроме того, скрип пластинки сегодня невероятно возрос. Благодаря современным сверхмощным средствам усиления он превратился в рычащую какофонию. В таких условиях расслышать музыку жизни становится все более затруднительно.
Где те настройщики главного солирующего инструмента, что придадут ему чистое и отчетливое звучание? Беда в том, что в стране практически не осталось общепризнанных моральных авторитетов, воспитателей нации, каковыми еще совсем недавно почитались Сахаров, Окуджава, Астафьев. Их вытеснили звезды – идолы. А молодые, как выясняется, вырастая, испытывают все большую потребность в вестниках и праведниках, без которых, как известно испокон века, не стоит земля.
Праведность, по Д. Андрееву: «Есть такое состояние человека, устойчивое и оканчивающееся только с его смертью, при котором его воля освобождена от импульсов себялюбия, разум – от захваченности материальными интересами, а сердце – от кипения случайных, мутных, принижающих душу эмоций. В позитивном же аспекте – праведность есть проницание деятельной любви к Богу, людям и миру всей внешней и внутренней деятельности человека». (Цит. изд. С.13)
Впрочем, отсутствие всеобщего признания отнюдь не означает, что такие люди исчезли с лица земли. Их тихое скромное служение, как тому и положено быть, не лезет в глаза, не становится объектом раскрутки и пиара. Дон-Кихоты среди без меры расплодившихся Чичиковых – они заняты упорным духовным деланьем. Очень пожилые люди: Г.С. Померанц и его супруга – поэт и сказочник З.А. Миркина все последние годы ведут философско-религиозный семинар, который собирает десятки молодых людей. Скоро выходит их книга «Невидимый противовес». Противовес тому самому духовному одичанию, что наблюдаем вокруг. Не устает сражаться с мракобесием писатель и публицист А. Нежный. Вековечная борьба между силами добра и зла не ослабевает. Но бескровной она не бывает. Покойный священник о. А. Мень прекрасно отдавал себе отчет в том, какие темные демонические силы поднимутся против него только за то, что он нес свет тысячам, а после выхода на телеэкран миллионам людей. На его панихиде молились рядом проповедники, представители разных христианских конфессий. (Симптоматично, компьютер подчеркнул последнее, незнакомое ему слово и поправил: концессий.) А Вардван Варжапетян – армянин, влюбленный в иудаистику, писатель и главный редактор еврейско-армянского журнала «Ной», впитавший в себя боль двух народов, переживших геноцид. Неизвестные проломили ему голову в подъезде, сделав инвалидом. Милиция, как водится, квалифицировала это преступление как попытку бытового ограбления. Но что было брать у этого нищего бессребреника? Между прочим, он недавно поведал поразительную историю, на основе которой собирается создавать книгу. О демонстрации женщин в Берлине в 1943 (!) году. Их мужья были евреями. До поры брак с арийкой гарантировал жизнь, но очередь дошла и до них. Мужчин арестовали и бросили в концлагеря. И тогда на улицу Роз(!) вышли тысячи немецких женщин с лозунгами «Верните нам наших мужей!». Посовещавшись, высшее руководство было вынуждено удовлетворить их требования. Мужей отпустили! Попробуйте после этого отрицать великую силу любви.
Пишу о людях, чья нравственная позиция, на мой взгляд, безупречна, чьи правдивые искренние тексты совпадают с их делами. В России, где, к сожалению, подорвано доверие к слову, это так важно, особенно для взыскующих истину молодых людей. Личный пример подвижников сегодня дорого стоит. Их не так мало, как кажется на первый взгляд. И если воспользоваться поэтическим образом Даниила Андреева, то можно сказать: вопреки нестроениям земным хрупкие ростки Розы Мира пробиваются в людских душах.
Во дворе индуистского храма брамин, улыбнувшись, поздравил нас, европейцев, с католическим Рождеством.
Но не следует думать, что духовное делание – удел исключительно священников, писателей или мужественных героев прямого открытого сопротивления злу. И в обыденной размеренной жизни встречается немало тех, чье служение наполнено глубоким внутренним смыслом и потому осветляет жизнь окружающих их людей. В Израиле неподалеку от Хайфы есть небольшой городок Зихрон-Яаков, где живут этнические немцы. Христиане. Их несколько тысяч переехали сюда из Германии после Второй мировой войны. То был акт покаяния. На месте маленькой деревни они построили город и поставили завод, который до сих пор выпускает противогазы. На тот случай, если кому-нибудь придет в голову безумная мысль подвергнуть Израиль газовой атаке. Еще один побег укорененной в пустыне Розы Мира или, говоря другими словами, зримое свидетельство возможности преодолеть взаимную ненависть. Даже в тех страшных обстоятельствах, когда между людьми стоят газовые камеры и крематории.
Евгений ЯМБУРГ, доктор педагогических наук, член-корреспондент РАО, заслуженный учитель школы РФ, директор ЦО №109, Москва
Выбор читателей
Комментарии